и. Простите меня, мальчики.
   Он выпрямился и, уже не глядя на расширившиеся до предела детские  глаза,
произнес Слово.
   В тот же миг пятеро  из  двадцати  дико  закричали.  Их  тела  как  будто
сломались в позвоночнике, ноги засучили от  невероятной  боли,  руки  словно
крылья пытались унести несчастное тело... Пятеро упали на землю, разбрасывая
пену в разные стороны.
   Трудно снова обретать плоть. Трудно и больно.
   -  Приветствую  вас,  Хранители.  Примите  запретную  жертву.  -  Учитель
зажмурился. Он был добрым человеком... Он не хотел видеть  того,  что  будет
дальше.
   В дверях показались другие учителя с ятаганами в руках.
   Кровь... Крики... Стоны...
   Минуты текут мимо... Время идет вперед. Но теперь уже в одиночестве.
   Пятерым избранным, как только они оправились, учителя надели  каждому  на
палец по перстню и удалились из помещения, где Хранители вновь, после долгих
веков, посмотрели друг другу в глаза.
   Таких глаз не бывает у мальчиков в возрасте десяти лет.
   В соседней комнате учителя упали на свои ножи, ибо совершили  недостойное
не по доброй воле, но по велению долга. Их дорога также подошла к концу.
   - Мы снова вернулись... - наконец сказал  один  из  пяти,  тот,  которого
потом назовут Ибрахимом, и на его лице шрамов будет больше, нежели морщин.
   - Да, - ответил другой. Черный как ночь Саммад, хотя это не  нуждалось  в
подтверждении. - До дня суда...
   Остальные промолчали.

   6

   Мы испытываем вас кое-чем из страха,
   голода и одиночества.
   Апокриф. Книга Пяти Зеркал. 150(149)
   Что было потом?
   То же, что и всегда.
   Их было пятеро. Хранителей, избранных, проклятых,  святых,  демонов...  с
какой стороны посмотреть.
   Хотя скорее всего ни одно из этих слов не подходило к ним.
   Кто-то  сказал,  что  в  начале  было  слово.  Вранье.  Слова   появились
значительно позднее...
   Уже не осталось существ, которые бы помнили ту голую, беспощадную  правду
без шелухи слов,  без  уютного  покрова  условных  определений.  Уже  некому
вспомнить то, как все выглядело. Без  слов.  Как  можно  было  посмотреть  и
увидеть суть.
   Ангелы, демоны, избранные, проклятые...  с  какой  стороны  посмотреть...
Шелуха слов, ложных или правдивых - хотя не бывает правдивых слов и правды в
словах, - надежно укрывает смысл, который заключается в  том,  что  смотреть
уже некому. И судить тоже. Они остались одни. Пятеро ангелов  в  одиночестве
Вселенной.
   И никого больше. Может быть, до поры?..
   Сначала это было непонятно, потом страшно, а затем как-то  примелькалось,
обросло уютными и мягкими словами... И они приняли, просто приняли для себя,
не для остальных, что их только  пятеро.  Других  больше  нет.  Никого  нет.
Только люди и эти пятеро.
   Избранные, проклятые, ангелы, демоны... Правды в словах нет.

   7

   Они пожирают в свои животы только огонь.
   Коран. Корова. 169(174)

   "Губернатор,  тупой  макаронник!"  -  зло  подумал  Людвиг,  рассматривая
просыпающийся город с крыши  новой  городской  комендатуры,  помещавшейся  в
здании, которое  располагалось  на  горке  и  занимало  стратегически  более
выгодное положение, нежели прежняя запыленная контора. - Вылитый дуче. Такая
же сытая морда. Только гораздо более глупая".
   Ягер презрительно дернул верхней губой, короткие,  почти  как  у  фюрера,
усики забавно встопорщились. Впрочем, то, что это забавно, Ягер узнал только
вчера ночью. В местном борделе. Разумеется, шлюха, которая ему это поведала,
никаких денег не получила. С нее достаточно и того, что офицер  с  идеальной
родословной снизошел до такой замарашки, как она.
   Людвиг задумчиво провел ладонью по свежевыбритому  подбородку.  Замарашка
была, впрочем, не так уж и  плоха.  По  крайней  мере,  стонала  она  вполне
натурально. Может быть, он и зайдет туда снова,  может  быть,  снова  к  ней
же... Пусть только заживет ее разбитая  морда  -  будет  впредь  знать,  как
распускать свой язык.
   Ягером   снова   овладело   раздражение.   Если   бы   не    этот    осел
итальяшка-губернатор, он бы наведался в тот бордель  сегодня  же.  А  теперь
ему, человеку, выполняющему в Триполи особую миссию, придется  ковыряться  в
бумажках, разбирать какие-то дела и вообще заниматься черт знает чем.
   Ягер числился  в  администрации  генерал-губернатора  Триполи  на  правах
координатора  по  делам  военнопленных.   Должность   эта   была   настолько
искусственной, насколько вообще могла быть. Подобные вакансии существовали в
различных   административных   системах,   прикрытые   сложными   словесными
фортификациями.  Консультанты,  советники,  атташе,  представители  и   тому
подобные звери бюрократических джунглей.
   К сожалению, генерал-губернатор Триполи довольно негативно воспринял идею
немецкого специалиста в собственном управленческом аппарате. И в общем-то не
зря - генералу было что  прятать.  Поскольку  проявить  свою  нелюбовь  явно
губернатор не мог, он избрал иной, действенный и совершенно легальный  метод
борьбы. Из губернаторской канцелярии приходили кипы  бумаг,  дел,  требующих
рассмотрения, заявок и просто ошибочно присланных папок. В  основном  вздор,
отписки, крысиная работа. Однако именно это-то и раздражало  Ягера.  Бесило.
До дрожи. Он был специалист, а не канцелярская крыса.
   Город медленно просыпался. Солнце окрашивало крыши в розовый цвет. Жарким
дыханием коснулось лица. Людвиг поморщился, одернул щегольски сидящий на нем
офицерский мундир и спустился вниз. Уже на лестнице его догнал  первый  крик
муэдзина.
   "Ненавижу, - пронеслось в  голове  у  Ягера.  -  Все  ненавижу!  Особенно
этих..."
   Легко ощутимая, кислотно-жгучая ненависть знакомо  всплеснула  за  лобной
костью. Опасно напряглись мышцы, болью отозвались возбужденные нервы. Людвиг
ухватился за перила, привалился к стене, пережидая приступ, боясь упасть  на
этой источенной веками лестнице.
   Африканская жара давила на него. Каждый день, каждый  час  он  ощущал  на
себе удушающие объятия этого чужого  солнца.  Даже  в  комнате  с  закрытыми
ставнями, даже в подвале,  даже  ночью...  Солнце  всегда  пряталось  где-то
сзади, за шторами, за  дверями,  за  ставнями.  Пряталось,  давило,  душило!
Сжимая скользкие от пота, горячие руки на горле  у  штурмбаннфюрера1  Ягера,
выполняющего особую миссию в этом ненавидимом им Триполи.
   (1 Штурмбаннфюрер  -  звание  в  СС,  соответствующее  армейскому  званию
майора.)
   Дыхание со свистом вырывалось из перехваченного судорогой горла. "Как  же
я их всех ненавижу..."
   И почудилось, вспыхнуло на внутренней поверхности глаз... Кровавый  снег.
Раскаленный пулемет. Люди, валящиеся на снег. Бесшумно...
   Ягер расстегнул верхнюю пуговичку на кителе и судорожно  вдохнул  пыльный
воздух. Приступ бешенства прошел, и теперь в  теле  чувствовалась  особенная
расслабленность, приятная после сумасшедшего напряжения. Как тогда, зимой...
   Он распрямил спину, слегка помассировал сведенные мышцы рук. Минуту назад
казалось, что именно этими руками он  сжимает  чье-то  горло.  Какого-нибудь
араба или лучше  -  еврея.  Или  губернатора-макаронника...  Прошло.  Сейчас
настала минута покоя. Минута расслабленности.
   Снизу донесся обеспокоенный голос секретаря:
   - Господин майор... Господин майор...
   "Боится... - удовлетворенно подумал Людвиг.  -  Тоже  мне,  пруссак.  Две
зуботычины, и гонору как не бывало".
   -  Господин  майор?..  -   Голос   секретаря   выражал   высшую   степень
обеспокоенности. Он и в самом деле боялся за Людвига. Случись что с  бешеным
координатором, с кого будут спрашивать?
   - Да! - рявкнул Людвиг. - Я уже иду. Что там у вас?!
   Он стремительным шагом преодолел последние ступеньки, на ходу  застегивая
китель.
   - Разве это не может обождать?!
   - Осмелюсь доложить... Никак нет...  Дела...  Они...  Вы  приказали...  -
Секретарь начал мямлить, чуть-чуть наклонившись вперед. Он был выше Ягера  и
всячески стремился этот факт скрыть, сутулился, наклонялся. Людвиг это знал,
что не добавляло плюсов секретарю.
   - Как вы стоите?! Мокрица! Немедленно встаньте как положено! Смирно!
   Секретарь заткнулся и вытянулся в струнку. Теперь  весь  его  богатырский
рост был полностью на виду, и это доставляло ему тяжелейшие мучения.
   Ягер  удовлетворенно  сел  за  стол.  Небрежно  махнул  рукой  в  сторону
открытого окна. Встающее солнце  забросило  свое  щупальце  внутрь.  Плотные
шторы были мгновенно закрыты, хлопнули ставни.
   - Что там у тебя? - спросил Людвиг, небрежно отодвигая в  сторону  пустой
графин с двумя стаканами, покрывшимися белесым налетом. Надо  бы  выбросить,
но руки не доходят.
   Секретарь метнулся  к  столу.  Услужливо  подсунул  какие-то  бумажки  на
подпись.
   Ягер бегло просмотрел каждую. Мелькнули знакомые имена, даты,  цифры.  Но
детально  вникать  не  хотелось.  Он  царапнул  бумагу  своей   подписью   и
нетерпеливо оттолкнул документы в руки секретаря.
   - Что еще?
   - В акватории порта совершил посадку гидроплан с пассажирами на борту.  В
их числе...
   - Какой сегодня день? - Ягер вскочил.
   - Среда... - не задумываясь отрапортовал секретарь.
   Людвиг на мгновение обмяк, покачал опущенной головой.
   Его губы искривила усмешка, от которой у  некоторых  допрашиваемых  стыла
кровь в жилах.
   - Что ж ты молчал, животное?! Я же  тебя  расстреляю,  если...  -  Людвиг
говорил медленно и нежно, как с той проституткой. Он выдержал паузу, а затем
заорал: - Машину мне! Быстро!
   Штурмбаннфюрер СС Людвиг Ягер всегда считал себя неплохим актером.

   8

   "И склоняй крылья свои перед тем, кто
   следует за тобой из верующих И иди с ними"
   Апокриф. Книга Пяти Зеркал. 72(70)

   Человек сидит на коврике. В тени. На  голове  белоснежная  чалма.  Одежда
словно бы из  чистого  хлопка.  Возможно,  так  оно  и  есть,  этот  человек
наверняка может позволить себе такое. Он весь наполнен  ветром,  воздухом...
Но не тем ветром, что дует из пустыни в  полдень,  грязным,  желтовато-серым
ветром, тяжелым и смертоносным. Нет. Белые одеяния этого человека  наполнены
легким, чистым воздухом, который веет над ручьем в оазисе.  Прохладным...  И
дыхание этого ветра ощущают  все  вокруг.  Как  глоток  воды,  как  свежесть
листвы...
   И поэтому слушать его собрались все, кто только мог.
   Человек сидит на коврике. Посреди большого людского круга. Ветер разносит
его слова далеко...
   - ... Те, кто приобрел зло и кого окружил грех, то  они  обитатели  огня,
они в нем вечно пребывают. А те, которые  уверовали  и  творили  благое,  те
обитатели рая, они в нем вечно пребывают...
   - ... Те, кому мы даровали писание, считают  его  достойным  чтением,  те
веруют в него. А если кто не верует в него, те будут в убытке...
   - ... Свидетельствует Аллах, что нет божества, кроме него...
   - ...но мы остались одни, - голос  хриплый,  грудной.  Человек  сидит  на
коне.
   Откуда взялся человек? Откуда конь? Да и какой прок человеку от  коня?  В
пустыне-то... Верблюд - дело другое. А конь...
   Два человека смотрят друг на друга.
   Один на коврике в тени, и голос его разносит прохладный ветер. Другой  на
коне,  на  солнцепеке,  с  лицом,  которое  напоминает  дно  высохшей  реки.
Потрескавшееся, коричневое. Страшное.
   И люди вокруг. Были... Куда пропали? Как сумели? Как поняли?..
   Человек в белом пошевелился, сложил руки на груди.  Мелькнул  перстень  с
огромным камнем, прозрачным, как вода. И словно бы в ответ  изменилось  лицо
всадника, как меняется сухое русло реки, когда касается его дыхание вод.
   - Ты прервал мою проповедь, - сказал человек в белых одеждах.
   - Ха... Ну не прервал, а так... Немного изменил.
   - Да, но это была моя проповедь.
   - Точно, ты всегда любил это. Наверное, им,  -  всадник  окинул  взглядом
домишки вокруг, - это требуется. Ты  всегда  знаешь,  что  им  требуется.  В
отличие от меня. Я предпочитаю правду...
   - Зачем ты пришел, Мухаммад? -  Человек  на  коврике  -  само  воплощение
терпения. - Да еще с цитатами из Запретной Книги. Ты,  в  отличие  от  меня,
никогда проповеди не любил.
   - Тоже верно. На мой взгляд, от них никакого толку,  -  ответил  всадник,
названный Мухаммадом в честь  пророка,  и  поспешно  добавил,  видя  реакцию
проповедника: - Но это только моя точка зрения. Кстати, я не  пойму,  почему
ты называешь Книгу Зеркал запретной... Не объяснишь, Имран?
   Земля отозвалась глухим гулом. Если бы кто-то  из  простых  смертных  был
рядом, то обязательно бы завертел головой: что? откуда? Но рядом  никого  не
было...
   - Зачем ты пришел? - Имран отвел глаза, не отвечая на вопрос.
   Мухаммад тряхнул поводьями. Прыснул лучиками камень  на  пальце.  Черными
лучиками, черный камень... Конь подошел ближе.
   - Саммад хочет видеть нас всех. Ему было откровение.
   - С каких это пор у него начались откровения?
   - Не знаю. Но понимаю тебя. Когда Он нас покинул... я перестал  верить  в
откровения.
   Оба корчат гримасы. Один усмехается, другой морщится.
   - И тем не менее, - повторяет Мухаммад, - Саммаду  нужны  мы.  А  значит,
пора двигаться...
   - Куда?
   - Сам знаешь...
   - Я так и не закончил проповедь... - Имран медленно поднимается.
   - Ну так закончи! - Мухаммад смеется.
   - Все разбежались...
   - Но я - то тут!
   Минуту Имран смотрит  на  всадника  изучающе.  Словно  ветерок  осторожно
обдувает гору. Потом взгляд его темнеет.
   Ветер далеко разносит слова...
   - Сражайтесь на  пути  Аллаха  с  теми,  кто  сражается  с  вами,  но  не
преступайте, поистине Аллах не любит преступивших.
   И всадник серьезно поднес руки к лицу.
   - Аллах велик.

   9

   Аллах - с терпеливыми.
   Коран. Корова 148(153)

   Триполи - странный город.
   Садясь в автомобиль, вы не можете точно сказать, когда окажетесь в  месте
назначения. Одни и те же улицы тут ведут  себя  очень  по-разному  в  разное
время и в зависимости от обстоятельств. Они могут свободно  пропустить  вас,
проглотить, стремительно  проталкивая  по  узкой  кишке  между  грязноватыми
домиками, и вы прибудете на место раньше необходимого. В такие моменты улицы
Триполи похожи на огромного голодного удава, прихотливо извивающегося в этом
жарком  аду,  насыщенном  ароматами  базаров,  лавок,  жаровен,  закусочных,
животных и людей. Удав глотнул... И вот вы уже мчитесь по изгибам его тела.
   Однако так бывает не всегда.
   Ягеру иногда казалось, что  город  живет  своей  собственной  жизнью.  Не
имеющей отношения к людям, его населяющим. Казалось,  вот  исчезни  вся  эта
серо-бело-черно-грязная толпа, пропади пропадом эти вечные верблюды и ишаки,
и ничего не изменится. Город был, есть и будет. Без людей, с людьми?.. Какая
ему, городу, в сущности, разница? Ему и так хорошо.
   Казалось, что даже тогда, в полном безлюдье улиц, найдется все же  что-то
такое, что осложнит  дорогу.  Закроет  путь,  заставит  двигаться  медленно,
гудеть неизвестно зачем, ругаться и кричать в окно. Как сейчас.
   Ягер безнадежно опаздывал.
   Встретить Фрисснера на причале уже было невозможно. Но  теперь  ставилась
под вопрос сама встреча вообще. Оставалась  одна  надежда  -  на  затяжки  с
разгрузкой, оформлением бумаг и тому подобные запоздания, которыми славилась
итальянская бюрократическая машина.
   - Дави, дави эту сволочь! - орал Ягер водителю на ломаном итальянском.
   - Не могу, сеньор, никакие могу! - оправдывался водитель, разводя  руками
и поворачиваясь к Людвигу всем телом, чтобы изобразить полное свое бессилие,
при этом едва не наезжая на серого ослика, который перегородил  и  без  того
узкую улочку близ лавки, торгующей какими-то тряпками.
   - На дорогу смотри, кретин!
   Водитель зло надавил  на  клаксон.  Ослик,  до  того  момента  молчавший,
внезапно заорал, разевая свою  пасть  насколько  было  возможно.  Разноликая
толпа вокруг тут  же  откликнулась,  залопотала  на  зубодробительной  смеси
итальянских и арабских  наречий.  Кто-то  всунулся  через  открытое  окошко,
получил в зубы от водителя и заорал еще громче.
   Ягер возвел очи горе. Почувствовал, как дурная кровь прилила к лицу.
   Ослик орал, водитель выдавливал из клаксона противные, почему-то хрипящие
звуки, толпа возмущенно гомонила.
   - Не желаете ли купить халат? Недорого... -  Всунулась  в  окошко  чья-то
усатая харя.
   - ИАААА!!!! - Серый  ослик  сопротивлялся  тянущим  его  неизвестно  куда
поводьям.
   - Убери осла! Осла убери, идиот! Убери, тебе говорю,  сеньор  спешит!!  -
Водитель вылез из автомобиля и, дико жестикулируя, пытался объяснить  что-то
человеку в полосатом бурнусе. - Убери, тебе говорю... А мне плевать!  Убери,
и все! Кто ишак? Сам ишак! Дорога для машин, а не для  ослов...  По  крайней
мере, не для таких ослов, как ты! А я на...
   - ИАААА!!!
   - АААА!  -  Серый  ослик  воспользовался  тем,  что  его  хозяин  ослабил
натяжение  поводьев,  и  укусил  водителя  за  ляжку.  -  Я  тебя   закопаю,
недоносок!!! И твоего сраного осла! И всю семью! И всю семью твоего осла...
   Ягер закрыл глаза. Втянул в себя воздух, замер на секунду, а затем плечом
открыл дверь, при этом сбив на землю приставучего торговца халатами.
   "Вальтер" в руке перекричал всех, включая осла. Две  маленькие  свинцовые
дуры улетели в белое небо.
   - Молчать, недоноски!!! Все прочь с дороги! Стреляю без предупреждения!
   Удивительно,   но   посреди   всеобщего   замешательства   именно   ослик
сориентировался правильно. Он  опустил  голову  и  целенаправленно  потрусил
вперед, теперь уже таща за собой оторопевшего хозяина.  Вторым  понявшим,  к
чему идет дело, был водитель. Он мигом вскочил внутрь и спустя мгновение уже
мчался по запруженным улицам, рискуя кого-нибудь задавить.
   На заднем сиденье сидел взбешенный координатор по делам  военнопленных  и
прятал пистолет в кобуру.
   Стрелять Людвиг Ягер собирался именно в такой последовательности: сначала
осла, потом водителя и уж затем всех, кто не успеет  убраться  подальше.  Не
пришлось.
   У странного города Триполи очень странные улицы.
   Порт встретил Ягера всеобщей суматохой, что естественно для такого места.
Однако сегодня неразбериха, царившая здесь, была особенно  интенсивной.  Все
обозримое пространство было покрыто черными мундирами  итальянской  портовой
службы. Человеческий гомон, лязг металла, крики,  свистки  и  объявления  по
громкоговорителю  совершенно  не  соответствовали  средневековой   атмосфере
города. Казалось бы, в чем разница?  Та  же  самая  суматоха,  крики,  гудки
автомобилей, крики ослов ("вот бестолковое животное!")... Но какое-то другое
настроение властвовало в городской суете. Необъяснимо другое.
   Сравнивая эти два разных мира - порт и  город,  -  Людвиг  понял,  что  в
пропитанных морской солью людях есть что-то временное. Как будто даже что-то
нереальное, как если бы призраки внезапно обрели плотность. На время. Сейчас
они есть. Сейчас они плотные, наглые, покрытые потом и солью черти в  черной
форменной одежде, а потом раз! - и нету. Моряк  и  суша  -  очень  временный
союз. Хотя некоторые и считают наоборот... Но, видимо, они ошибаются. Просто
союз моряк - море еще более временный.
   - Жди меня у ворот, - велел Людвиг  водителю,  который  вышел  размяться,
растирая укушенную осликом ногу.
   Шофер кивнул и, вздыхая, полез внутрь. Машина зачихала, но завелась.
   Глядя ей вслед,  Ягер  испытывал  легкое  раздражение,  которое  положено
испытывать любому нормальному немцу при виде любой иностранной техники.
   "Скопище недоразумений", - помнится,  подводил  черту  под  разговором  о
любой иномарке Генрих  Шульц,  который  до  войны  работал  автомехаником  в
Кельне. Ягер лично давал ему рекомендацию на вступление в Партию.
   "Когда это было? - спросил себя Людвиг. И сам же ответил:  -  В  Берлине.
Берлин - это не "где", это - "когда".
   Он быстро зашагал к причальному пирсу, куда обычно прибывали все немецкие
транспорты. Идти было не близко, но на территории порта пользоваться  личн