ие  трепачи  будут  это  делать.  Не
сейчас, так в будущем. Но если мне предстоит умереть, я  постараюсь  сделать
это с его именем на устах. Я готов умереть за Адольфа Гитлера!
   Последнюю фразу он выкрикнул громко, так, чтобы  это  слышали  бескрайние
пески и бескрайние небеса.
   - А вы, такие как вы, Юлиус, будут говорить о ценности  каждой  жизни,  о
необходимости жить, о необходимости  прощать  врагов,  о...  этом...  Сейчас
вспомню... Я слышал эти слова от одного болтуна в  кабаке.  Еще  в  двадцать
шестом... Ах да, этот очкарик долго  говорил  о  ценности,  необходимости  и
назвал этот болтологический  комплекс  "общечеловеческими  ценностями".  Вот
так-то, Юлиус, я боюсь. Боюсь, что такие, как вы,  напишут  на  знамени  эти
мифические ценности и во имя их утопят континенты в крови.  Добрые  любители
поболтать. Ценностей для всех не бывает, запомните это,  дорогой  профессор.
Вы не обиделись?
   -  Нет...  -  Профессор  протирал  очки.  -  Я  вас  внимательно  слушал,
штурмбаннфюрер.
   - И что же вы можете возразить? Хотите коньяку?
   - Нет, нет, благодарю... Я... -  Замке  внезапно  почувствовал,  что  ему
невероятно хочется выпить. - Давайте.
   - И это верно! Мне уже хватит, а  вам  еще  недостаточно.  Пейте!  Раньше
вечера мы все равно не тронемся...
   - Почему же?
   - Такое у меня ощущение...
   - Ну и черт с вашими ощущениями, - вдруг расхрабрился  Замке  и  хлебнул.
Коньяк был плохой и сильно бил в нос сивушными маслами. Замке  закашлялся  и
скривился.
   - Поганая бурда, правда? - участливо спросил Ягер.  -  Есть  только  одна
бурда, которая хуже этих помоев.
   - Какая же? - спросил Замке сдавленным голосом.
   - Американское виски. Пили когда-нибудь?
   - Не приходилось.
   - И не пейте. Американцы ничего не смыслят в алкоголе. Это естественно.
   - Почему же?
   - Вы меня удивляете... Хотя это закономерно. Для интеллигента, конечно.
   - Прекратите намекать, - сказал Замке  и  выпил  еще.  В  голове  приятно
зашумело. Профессор вспотел.
   - А как иначе сказать... Американцы не народ, к ним даже нельзя применить
расовую доктрину. Они развивались только две сотни лет. Как можно  научиться
готовить сносный алкоголь за двести лет? Вы можете себе представить?
   - Я как-то не думал, что качество алкоголя зависит от возраста нации...
   - А как же иначе? Возьмите хороший немецкий шнапс!  Или  тот  же  коньяк,
только французский... Французы, конечно, лягушатники и трусливые вишисты, но
они делают неплохой коньяк. А по сравнению с тем, который  пьем  мы,  так  и
вообще отличный. А вся ценность русских - в  водке.  Конечно,  неполноценная
раса... Но водку придумали они, тут ничего нельзя возразить.  А  американцы?
Боже мой, ничего более убогого, чем американское виски, я не пил в жизни.
   Замке забулькал.
   - Что такое? - спросил Ягер.
   - Я просто подумал... Это интересное применение расовой  доктрины.  Очень
практично, штурмбаннфюрер.
   - Ну, так я вам дарю эти выкладки. - Ягер легкомысленно взмахнул рукой. -
Напишите в газету,  может  быть,  опубликуют.  А  теперь  простите,  дорогой
профессор, я сосну часок.
   И Ягер растянулся на песке.

   48

   Видеть то, чего не видят другие.
   Проклятие? Благо?
   Апокриф. Книга Пяти Зеркал. 121(123)

   Автомобили стали пригодны к  эксплуатации  только  к  вечеру.  Каунитц  и
Богер, вконец измотавшись, поставили на место последнее колесо  и  прокачали
все тормоза. Было израсходовано более  половины  всех  запчастей,  снятых  с
поврежденного грузовика, а запасов воды сильно поубавилось за  один  долгий,
раскаленный день без движения.
   Фрисснер перевел весь отряд на режим  жесткой  экономии.  На  счету  была
каждая капля воды, пить воду разрешалось только  шоферам,  остальные  должны
были терпеть, пока хватало сил.
   Хмурые солдаты погрузились в  грузовики,  Артур  направился  к  головному
"фиату".
   - Командир...
   Фрисснер обернулся. К нему спешил Макс Богер.
   - Командир. - Макс растерянно тер щеку, размазывая грязь  по  вспотевшему
лицу. - Боюсь, что сейчас я не совсем готов вести машину. Меня подранили и к
тому же всю ночь мы возились с этим чертовым колесом...
   Фрисснер молчал. Богер расценил его молчание по-своему:
   - Я не стараюсь увильнуть, просто могу не справиться с управлением...
   - Не нужно оправдываться, Макс, - сказал Артур. - Я просто думаю,  почему
я не подумал об этом раньше... Мне кажется, я  найду  замену  на  эту  ночь.
Забирайтесь назад и поспите, машину поведет Ягер.
   Макс Богер хотел что-то сказать, но передумал.
   Когда Артур подошел к машине, обнаружился некоторый конфуз.
   Людвиг Ягер был явно не в состоянии вести машину. Он был пьян.
   Более того, пьян был и профессор. Оба сидели на песке перед  бампером  и,
обнявшись, пытались вполголоса петь. Получалось  довольно  слабо,  профессор
плакал и постоянно ронял очки. Штурмбаннфюрер ругался и тыкал Юлиуса Замке в
бок локтем, стараясь придать его голосу больше музыкальности.
   Слушая завывания Ягера и всхлипывания Замке, Фрисснеру удалось разобрать,
что оба пытаются вывести прелюдию к "Тангейзеру" Вагнера. Слов, естественно,
не было, потому все музицирование заключалось в непрестанном  разнотональном
вое. Профессор, впрочем, кажется, пытался наложить на мотив Ягера  слова  из
"Деревенской свадьбы".
   - Что все это значит? - спросил Артур, не надеясь получить в  ответ  хоть
что-то вразумительное.
   Как он и полагал, Ягер  ничего  не  ответил,  зато  на  вопрос  отозвался
профессор.
   Юлиус Замке вскочил  и,  вытянувшись  в  струнку,  отрапортовал  довольно
четко:
   -  Заключенный  номер  двадцать  три  семнадцать  дробь  семь  по  вашему
приказанию прибыл! - и непонятно прибавил  после  продолжительной  паузы.  -
Сволочь.
   - Я спрашиваю, что все это значит?! - обратился Фрисснер к Ягеру.
   Тот поднял раскисшее лицо и улыбаясь пояснил:
   - Мы лечились. У профессора ярко выраженная диарея.  Вы,  штурмбаннфюрер,
совершенно не заботитесь о  сохранности  такого  ценного  кадра...  То  есть
представителя дружественной нам интеллигенции... Совершенно не заботитесь! Я
буду иметь честь доложить по возвращении об этом вопиющем факте...
   Чувствуя, как  немеют  скулы  и  напрягается  рука  на  кобуре,  Фрисснер
мысленно сосчитал до  десяти  и  только  после  этого  обратил  внимание  на
какое-то бульканье, доносящееся из-за спины. Обернувшись,  Артур  обнаружил,
что Богер сидит на песке и давится от смеха.
   "Черт возьми... - подумал Фрисснер. - А ведь я их едва не пристрелил... И
этого алкоголика, и этого идиота профессора. Вот так запросто... Бах-бах - и
экспедиция возвращается назад. Пустыня сведет  меня  с  ума...  А  коньяк  и
впрямь может поправить желудок Замке, здесь штурмбаннфюрер прав..."
   - Эй, солдаты! Четверо ко мне! Подоспевшим ребятам Обета  капитан  указал
на Ягера:
   - Штурмбаннфюрера в  грузовик.  Господина  профессора  к  нам  в  машину.
Грузите.
   Когда пьяные вопли Ягера  заглохли  где-то  позади,  Фрисснер  подошел  к
Богеру и серьезно сказал:
   - Спасибо. Ложитесь спать на заднее сиденье. Машину поведу я.
   Ночь в пустыне черная. Очень черная  и  холодная.  Откуда-то  сверху  зло
посверкивают  звезды,  но  это  не   добавляет   света,   скорее   наоборот,
подчеркивает темноту.
   В машине было душно. От храпящего Юлиуса Замке дико  воняло  перегаром  и
еще чем-то кислым, словно от выдохшегося винного сусла.  Противно  и  гадко.
Фрисснер трясся за рулем и  тихо  завидовал  Богеру,  который,  бесцеремонно
скинув профессора куда-то вниз, захватил все сиденье и дрых без задних  ног.
Макс мог заснуть где угодно и когда угодно. В боевых  условиях  это  большой
плюс.
   Дорога становилась все хуже и хуже. Колеса  подбрасывало,  иногда  "фиат"
натужно взревывал, попадая колесами в мягкие массы песка.  Иногда  казалось,
что машина уже съехала с дороги  и  катится  по  барханам,  норовя  увязнуть
окончательно. Однако Фрисснер по этому поводу не беспокоился. На  карте  как
раз против этого места стояли четкие указания о качестве дорожного покрытия,
если его можно было так назвать. Карта была довольно старая и явно прошла не
через одни руки, а может быть, картографы были людьми с юморком... Чуть ниже
топографических значков было едва видимыми закорючками  приписано  от  руки:
"Дорога - дерьмо".
   Ну, дерьмо, значит, дерьмо. Говорят, что в России дороги еще хуже.
   Беспокоило Фрисснера другое. То, что не  давало  покоя  с  самого  начала
экспедиции.
   Людвиг Ягер.
   Человек, вынырнувший черт знает откуда и черт  знает  почему  принимающий
участие в экспедиции. Конечно,  Артур  Фрисснер  не  строил  иллюзий  насчет
ведомства, которое приставило Ягера к операции. С самого начала  было  ясно,
что  цель  экспедиции  действительно  важна  для  рейха  и  контроль   будет
осуществлен максимальный. Однако кандидатура штурмбаннфюрера вызывала весьма
большие сомнения, если не сказать хуже.  Психика  Ягера  была  чем-то  вроде
мины. Достаточно одного неверного шага...  Было  сомнительно,  чтобы  родное
Фрисснеру ведомство послало на задание  такого  неуравновешенного  человека.
Ягер был бы хорош на допросах, вот уж мастер своего дела,  на  передовой  он
действительно неплохой солдат, на должности коменданта  лагеря...  Ягер  мог
служить СС где угодно. Кроме того места, куда его послали. Его мозг  не  был
приспособлен к подобным испытаниям.
   Людвиг был слишком мистичен, слишком... Фрисснер не смог подобрать слов.
   Слишком истово верил?
   Во что?
   В Вотана?
   В новых богов?
   В мистику рун?
   Ягер был будто бы немного за гранью и видел  мир  иначе.  Это,  наверное,
хорошо в лабораториях "Анненербе", но в поле...
   Фрисснер  припомнил  поведение  Ягера,  когда  вся  экспедиция  едва   не
погрузилась  в  песок.  Глупость,  конечно,  но  все  остались  живы  только
благодаря тому выстрелу штурмбаннфюрера.
   Куда стрелял этот полубезумный человек?
   В кого метил?
   В кого попал?
   Но ведь попал...
   Артур вспомнил бурю, которая отвернула в сторону,  словно  столкнулась  с
чем-то, с незримой стеной.
   С чем столкнулась?
   Что стало той рукой, которая отвела страшную тучу?
   В этой мозаике что-то не складывалось. Маленькие цветные кубики  ложились
не в тот рисунок... "Анненербе", мистика, Ягер, пустыня, где не все чисто  и
где реальность оказывается странно лживой, неверной и изменчивой...
   Машину подбросило, и профессор глухо  и  жалобно  застонал.  Артур  вдруг
понял, что на мгновение заснул за рулем, поддавшись гипнозу  ночной  дороги.
На какой-то миг показалось, что песок в  свете  фар  вспыхнул  спектральными
красками Но нет. Все по-прежнему. Песок, дорога-дерьмо,  воняющий  перегаром
профессор, у которого медленно, но верно начинается похмелье.
   Артур открыл окно, поток холодного воздуха противно обжег лицо и забрался
под ворот рубашки. Вместе с ветром  внутрь  кабины  влетели  пыль  и  мелкие
песчинки.
   "Интересно, где  Ягер  берет  коньяк?  -  подумал  Фрисснер.  -  Вот  еще
проблема, которую предстоит решить. Утром..."
   Мысль оборвалась, когда "фиат", преодолев  подъем  на  очередной  бархан,
стал неторопливо скатываться вниз по  пологому  склону.  Чуть  слева,  возле
дороги, горел костер.
   Фары машины ярко высветили сидящих у костра. Четыре  неподвижные  фигуры,
закутанные в те тряпки, которые  бедуины  называют  одеждой...  Фрисснер  не
заметил вокруг ни верблюдов, ни лошадей, ни  поклажи  Создавалось  ощущение,
что четыре человека идут по пустыне пешком, налегке...
   Артура бросило в холодный пот, и он снял ногу  с  педали  тормоза,  когда
увидел в ярком блеске костра и свете фар, что  вокруг  огня  сидят  скелеты.
Черные провалы пустых глазниц, белизна  костлявых  пальцев.  Ночь.  Пустыня.
Костер.
   "Фиат" рявкнул двигателем и  рванул  в  темноту.  Водители  идущих  сзади
грузовиков сильно удивились такому поведению головной машины. Они ничего  не
видели.

   49

   Но посмотрите на это другими глазами.
   Апокриф. Книга Пяти Зеркал. 134

   "Минус два", - почему-то вертелось в голове капитана Фрисснера.
   Минус два.
   Ганс Эдербауэр и Йозеф Рилль. Два  ефрейтора  с  перерезанными  глотками,
слишком привыкшие к безлюдью пустыни и поплатившиеся за это жизнью. Один  из
Менхенгладбаха, второй из Льежа.
   Фрисснер долго елозил языком по сухим деснам,  собрал  во  рту  густую  и
противную слюну и плюнул на песок. Посмотрел, как плевок на  глазах  истаял,
частично впитавшись, а частично испарившись, поднялся с подножки грузовика и
крикнул:
   - Вперед! Поехали!
   В салоне "фиата" отчаянно воняло рвотными массами, потом и грязным бельем
Фрисснер давно уже научился не замечать таких вещей - еще в Норвегии,  когда
они вдесятером ютились в утлой избушке и не мылись почти месяц. А вот  Замке
было не по себе. Археолог то и дело  принюхивался,  почесывался  и  страдал.
Даже концлагерь не вытравит  интеллигента  из  интеллигента,  а  тут  еще  и
напился вчера... Салон облевал...
   Ягер спал, привалившись к  дверце.  Он  перебрался  из  грузовика  совсем
недавно, когда  проснулся  там  и  обнаружил,  что  находится  в  не  вполне
подобающем месте среди нижних чинов. Недавнее возлияние внешне  почти  никак
не сказалось на нем, а солдаты даже начали уважать жесткого штурмбаннфюрера,
расправившегося с арабами так,  как  это  следовало  сделать.  Когда  машина
тронулась, он не проснулся, а  лишь  пожевал  иссохшими  губами  и  тихонько
всхрапнул.
   - Двигатель начинает стучать, - пожаловался Макс. - Эта  керосинка  может
накрыться в любой момент.
   - Поедем на грузовике, - безразлично сказал Фрисснер.
   - Я с ужасом думаю, что будет, когда накроются и грузовики, - пробормотал
Макс. Артур хотел одернуть его, но понял, что это ни к чему.
   - Порой мне кажется, что во всем этом нет никакого  смысла,  -  продолжал
Макс.
   - Обсуждаем приказы? - лениво осведомился капитан.
   - Мы можем сровнять их с землей.
   Это произнес Ягер. Произнес с закрытыми глазами. Фрисснер оглянулся - под
опущенными веками штурмбаннфюрера дергались, дрожали глазные яблоки.
   - Мы можем сровнять их с землей, - повторил Ягер. - Это море  песка,  эти
оазисы... Все это ни к чему нормальным людям. Мы можем стереть с лица  земли
Каир и Александрию вместе с англичанами и их сраными  помощниками  из  Новой
Зеландии  и  Австралии.  Сотни  тяжелых  бомбардировщиков.   Роммель   может
отправляться стирать свои кальсоны, позиционная война исчерпала себя.
   - Вы уверены, Людвиг? - спросил Фрисснер.
   Ягер открыл глаза. Пустые и холодные, они смотрели куда-то вперед, сквозь
исцарапанное лобовое стекло машины.
   - Жиды и коммунисты, черные и желтые, нам с ними не  по  пути.  Их  нужно
уничтожить.
   - Вы последовательны, - сказал Фрисснер.
   - Я привык быть последовательным. Если бы я не  был  последовательным,  я
преподавал бы сейчас тригонометрию. Но я - офицер, и я воюю.
   - Я тоже офицер, хочу заметить.
   - И я, - подал голос Богер. - Вот  остановимся  на  ночлег  и  убьем  еще
парочку арабов, и все будет хорошо.
   - Смеетесь, - процедил Ягер. - Смеетесь, оберштурмфюрер.  Смейтесь,  пока
эти арабы не приползли к вам ночью и не воткнули вам в задницу  кинжал.  Как
они проделали это с вашими солдатами.
   - Нельзя ли прекратить этот разговор?  -  робко  спросил  Замке,  икая  с
похмелья.
   - В самом деле,  -  поддержал  его  Фрисснер.  -  Не  время  для  лекций,
штурмбаннфюрер. Или вы усомнились в нас? К чему это?
   - Подите к черту, - сказал Ягер и снова закрыл глаза. Его голова тряслась
в такт движениям автомобиля, на  горле  ходил  туда-сюда  под  кожей  острый
кадык.
   "Не хватало, чтобы он спятил, - подумал Фрисснер. -  В  этом  случае  его
придется пристрелить, сумасшедший в пустыне нам совершенно ни  к  чему,  тем
более такой опасный, как Ягер Хотя кто из нас потихоньку не  сходит  с  ума?
Разве что Макс, которому все нипочем".
   Словно подтверждая мысли капитана, Богер весело произнес:
   - Что до арабов, то я как-нибудь проживу еще пару ночей, а там посмотрим.
Один парень, вернувшийся с Восточного фронта, рассказывал  мне  про  русских
партизан. Нашим арабам до них далеко, смею вас уверить.
   - Я знал русского ученого, - вставил Замке, - по фамилии Эдельман.
   - Еврейского ученого, - поправил Макс.
   - Еврейского. Он был интеллигентный тихий человек,  автор  монографии  по
палеонтологии. Мы гуляли по Нюрнбергу, и он рассказывал, как в девятнадцатом
году воевал в коннице. Интересно, что с ним сейчас...
   - Копает небось своих допотопных ящеров, -  Богер  пожал  плечами.  -  Не
думаю, что его мобилизовали, вашего ученого.
   - Могли и мобилизовать, - сказал капитан. - Дела русских совсем плохи.
   - Черт...
   Восклицание Богера относилось к дороге, которая исчезла. Только  что  под
капот мерно бежала песчаная полоса, и вот...
   - Штурмбаннфюрер... Штурмбаннфюрер! Ягер открыл глаза.
   - Поговорите с проводником, - попросил Артур. - Он... Стоп,  вот  он  сам
пришел к нам.
   Муамар постучал в стекло, и капитан открыл дверцу.
   - Спросите у него, куда исчезла дорога.
   Ягер перевел вопрос, проводник сделал недвусмысленный  жест,  означавший,
что дорога кончилась.
   - Дайте-ка карту, - сказал капитан.  Они  с  Максом  выбрались  наружу  и
расстелили ее на капоте, рядом Фрисснер положил компас.
   - Это еще  что?!  -  шепотом  спросил  Богер.  Стрелка  компаса  медленно
описывала круг. Остановилась, дрогнула и снова начала кружиться.
   -  Аномалия?  -  задумчиво  пробормотал  капитан.  -  Нет,   это   что-то
странное...
   Проводник тоже подошел и с интересом наблюдал за эволюциями стрелки.
   - Не обращайте внимания...
   Замке стоял рядом, тяжело покачиваясь. Из уголка рта скатывалась  струйка
слюны, но профессор не замечал.
   - Я такое видел. Ничего страшного.
   - Но где дорога?
   Фрисснер повернулся к проводнику в надежде, что Муамар  поймет  возникшую
проблему. Тот и в самом деле понял, помахал рукой-крылом  куда-то  на  юг  -
вернее, туда, где, по представлениям Фрисснера, этот  самый  юг  обязан  был
находиться.
   - Вам плохо? - участливо спросил Богер ученого. Тот покачал головой.
   - Мне не просто плохо... Мне очень, очень плохо. Я хочу попросить  у  вас
извинения, господин капитан...
   - Полноте, - сказал Фрисснер. - Как ваш желудок?
   - Вроде бы ничего.
   - Благодарите штурмбаннфюрера и его лекарство.  Надеюсь,  больше  оно  не
понадобится...
   - Нет-нет!
   - Юлиус... Юлиус, вы хоть раз в жизни напивались?  -  спросил  капитан  с
улыбкой.
   - Не припомню.. Извините, я прилягу. Мне надо прилечь...
   Шатаясь, археолог вернулся в  машину  и  заворочался  там,  постанывая  и
кашляя.
   Колонна остановилась, лишь когда солнце уже высоко поднялось над  песками
и начало накалять их своей беспощадной милостью.
   - Привал, - скомандовал Фрисснер, выбираясь из машины. - Обст!
   Унтер-офицер уже спешил к командиру.
   - Выставите в охранение тех людей, кто спал ночью.
   - Все спали, господин капитан.
   - Все?
   - Так точно
   - А вы?
   - Я - нет, господин капитан. Я решил, что пусть  ребята  поспят.  Тяжелый
день, к тому же у нас потери. Это  положительно  скажется  на  их  моральном
состоянии.
   - Какое у вас образование, Обст? - неожиданно для себя спросил Артур.
   - Да собственно, никакого, господин капитан. - Обст был смущен. -  Просто
у нас был командир... Тоже капитан. Еще в первую войну...  Я  тогда  рядовым
был. Делать нечего было по молодости, вот в армию и  подался.  Добровольцем.
Так наш капитан, вот кто был голова, на фронт из университета пошел.  Всегда
знал, что солдатам нужно. Уже в самом конце, когда и войны-то  не  было,  он
погиб где-то на Западном фронте. Я в это время в госпитале  валялся,  сводки
читал: "На Западном фронте без перемен. На Западном фронте без перемен". Вот
тебе "и без перемен"... Я теперь всегда про него вспоминаю.
   - Война быстро двигает по слу