благодарно что-то промычал и, запрокинув, флягу, сделал глоток.
   - Неплохо, - сказал он,  возвращая  фляжку,  -  Хотя  я  далек  от  этого
эстетства... Конечно, я могу отличить хороший ром  от  плохого  и  водку  от
шнапса, но...
   - Понятно. - Фрисснер тоже глотнул обжигающей жидкости. Поболтал  фляжку,
пытаясь по звуку определить, сколько в ней осталось.
   - Как вы считаете, мы надолго застряли? - спросил Ягер, оглядывая  темные
силуэты грузовиков.
   - Не знаю. Завтра Богер и Вайсмюллер разберутся.
   - Ваш Богер - хороший механик?
   - И Каунитц тоже. - Фрисснер усмехнулся. - Кроме меня все довольно хорошо
понимают в машинах. Однако боюсь, что мы тут зависнем еще на день...
   - Плохо, - с отвращением сказал Ягер и кинул очередную ветку в  огонь.  -
Слишком много плохого для начала экспедиции. И эти  чертовы  оазисы,  и  эта
буря, которая ведет себя, как взбалмошная баба... Что  вы  по  этому  поводу
думаете?
   Фрисснер покачал головой.
   - Знаете, Людвиг, вы можете считать меня трусом, но я стараюсь не  думать
об этом. Как бы там ни было, я больше материалист, это было привито мне моим
отцом. Но  когда...  Я  не  люблю  испытаний  веры.  Испытания  веры  -  это
привилегия христиан, вот пусть они этим и занимаются. А я  не  христианин  и
вы, как я понимаю, тоже.
   Ягер согласно кивнул.
   - Да, но у  меня  несколько  другой  случай.  Я  не  страдаю  от  избытка
материализма.
   - Да ну? - Фрисснер удивленно поднял брови. - Неужели вы мистик?
   Ягер пожал плечами:
   - Нет... Я религиозный человек. Я верю в богов.
   - И как это согласуется с ницшеанством?
   - Напрямую... Не в этом сейчас дело. Вас не смущает, что мы, люди  совсем
других...  религиозных  ориентиров,   идем   за   откровенно   мусульманским
артефактом? За  предметом,  который  принадлежит  к  иной,  совершенно  иной
системе ценностей...
   - Нет, я же материалист. По крайней мере, по большей своей части.
   - А я много над этим думаю... Мне кажется это странным.
   Фрисснер покачал головой и стал устраиваться на ночлег.
   - В вас вскрываются совершенно неожиданные пласты, Людвиг.  Я  не  рискну
разбираться в них на сонную  голову.  Предлагаю  лечь  спать.  Завтра  будет
весьма нелегкий день, придется много работать.
   - Ваша правда, штурмбаннфюрер...
   - Капитан...
   - А какая разница, если вы в штатском? Фрисснер задумался:
   - Философская ночь,  Ягер.  Это  на  нас  так  действует  пустыня.  И  я,
наверное, соглашусь с вами, в штатском... нет никакой разницы.
   Ягер прокашлялся и тоже начал укладываться на ночлег.

   32

   Ничего не было, кроме единого вскрика,
   и вот - они все у Нас предстали.
   Коран. Йа Скн. 53 (53)

   Скорпион взбежал на песчаный бугорок  и  резво  помчался  дальше,  словно
микроскопический танк будущего с угрожающе поднятым хвостом-ракетометом.
   Наверное, так они и будут выглядеть - юркие, непривычные...  То  ли  дело
нынешние стальные гробы.
   Богер бросил окурок и тщательно затоптал его в песок, потом улыбнулся сам
себе: "Пожара боишься?"
   В голове продолжало вертеться: "У вас семья, штурмбаннфюрер Богер.  Жена,
двое  детей,  мать-старуха.  Вы  ведь  не  хотите,  чтобы   мы   лишили   их
продовольственных карточек?". Откуда  дети,  какие  дети?  Правильно  сказал
ученый, это, наверное, то будущее, которого на самом деле  не  нужно  ждать,
которого не будет.
   Каламбур - будущее, которого не будет.
   "Чертовщина. Больше ни за что не полезу, - решил Богер. - Интересно,  что
видел сам ученый, если его так приложило?
   В любом случае будет что рассказать ребятам. Только, никто не поверит.  И
надо выбраться отсюда, а ведь еще  даже  никуда  и  не  забрались,  так,  на
полпути..."
   Забарахливший грузовик стоял у Макса за спиной, метрах  в  пяти.  Солдаты
ковырялись в моторе, переругиваясь вполголоса  и  чем-то  неприятно  лязгая.
Словно черный противотанковый надолб, неподалеку на  песке  сидел  проводник
Муамар. Он то ли дремал, то ли молился, под тряпками не было видно.
   Богеру он не нравился, как не нравится все, чего ты не  в  силах  понять.
Сплюнув на песок вязкий желтый комок, Макс поднялся, подошел к проводнику  и
с удивлением обнаружил, что тот играет сам с собой  в  миниатюрные  шахматы.
Фигурки величиной с ноготь были расставлены на складной  доске  чуть  больше
ладони, и партия, кажется, началась  совсем  недавно.  Белые  потеряли  пару
пешек, черные - пешку и коня.
   - Шахматы? - как можно дружелюбнее спросил Богер, полагая, что это  слово
по-арабски звучит как-нибудь похоже.
   Муамар поднял голову и внимательно посмотрел на подошедшего офицера,  как
смотрят на забравшееся в огород домашнее животное - без капли злости.
   - Шахматы? - повторил смутившийся Богер. Он испытывал  странное  чувство,
словно  застал  незнакомого  человека  голым  или  за  каким-то  сокровенным
занятием.
   Муамар утвердительно кивнул. Богер отдал бы голову на отсечение, что араб
ухмыльнулся под своей повязкой.
   - Можно? - спросил Макс, указывая  пальцем  сначала  на  себя,  затем  на
доску.
   Муамар снова кивнул, вернул на доску "съеденные" фигуры и пощелкал ногтем
по черному ферзю.
   - Ты играешь черными? - Богер показал на Муамара, потом на  строй  черных
фигур.
   Кивок.
   Богер уселся напротив проводника, сложив ноги  по-турецки,  и  решительно
двинул пешку.
   - Лейтенант играет в шахматы с этим чертовым арабом! - восхищенно  сказал
кто-то из солдат за спиной. Назойливое  лязганье  прекратилось  -  тот,  кто
возился в моторе грузовичка, бросил свою работу, чтобы посмотреть.
   На шестом ходу появился Фрисснер. Он стал в  сторонке,  широко  расставив
ноги, и спросил:
   - Макс, ты уверен в победе?
   - Отнюдь нет. - Богер, который только что потерял слона, покачал головой.
В школе он был чемпионом и полагал, что араб может в лучшем случае оказаться
занятным противником, но происходило нечто иное - Макс  медленно,  но  верно
проигрывал партию.
   - Это еще что такое? Чините грузовик, солдат!
   Ягер. Тут  же  лязганье  послышалось  с  новой  силой,  а  штурмбаннфюрер
остановился рядом с Фрисснером и сказал так, чтобы все слышали:
   - Похвальное единение с отсталым народом. Учим его интересным играм?
   - Вы играете в шахматы, штурмбаннфюрер? - покосился на него Фрисснер.
   - Нет. В футбол.
   - Тогда помолчите. Представитель отсталого  народа  выигрывает  у  нашего
славного Макса.
   - А ваш славный Макс - гроссмейстер? - съязвил Ягер.
   - Представьте себе, да.
   Богер тем временем обменял второго  слона  на  ладью,  что  нисколько  не
опечалило араба. Он то и дело хитро поглядывал на немецкого офицера  и  явно
знал заранее, чем закончится партия.
   Так и случилось. На тринадцатом ходу  Богер  решительно  повалил  фигурку
своего короля и пробормотал:
   - Сдаюсь.
   И для иллюстративности поднял руки.
   - Это достойно первых  полос,  -  презрительно  сказал  Ягер  и,  шелестя
песком, пошел прочь.
   - Попробуете, капитан? - Богер поднялся, отряхиваясь.
   - Увольте.
   - Можно мне, господин капитан?
   Это произнес Герниг, молодой конопатый солдат.
   - Пожалуйста, если он согласится. Появился Замке, обогнул  капитана  и  о
чем-то  заговорил  с  Муамаром,  который  бесстрастно  расставлял  фигуры  и
реагировал на фразы ученого лишь короткими движениями  головы.  Поговорив  с
полминуты, Замке сказал остальным:
   - Он интересуется, есть ли у вас кто-то, кто действительно умеет играть.
   - А вы, Юлиус?
   - Я играю очень плохо.
   - Можно мне? - повторил Герниг и покраснел.
   Замке задал короткий вопрос арабу. Тот взглянул на солдата, пожал плечами
и провел ладонью над шахматами.
   - Он не против, - сказал Замке.
   Герниг осторожно опустился на колени  и  так  застыл,  в  неудобной  позе
нагнувшись над шахматной доской. Ему тоже достались белые.
   - Эрвин, делай рокировку!  -  дурашливо  посоветовал  кто-то  из  солдат,
остальные засмеялись. Лязганье снова стихло, благо Ягер ушел.
   На сей раз играли долго.  Солдаты  потеряли  интерес  к  партии  и  снова
занялись ремонтом грузовичка, опять появился Ягер, постоял с минуту и  ушел,
что-то насвистывая. Замке, чтобы лучше видеть, присел на  корточки  рядом  с
играющими.
   Араб все так же поглядывал на противника,  но  теперь  уже  без  ухмылки.
Богер крякнул и покачал головой, шепнув Фрисснеру:
   - Парень умеет играть.
   - Араб это понял, - согласился капитан.
   Потеряв коня, а затем ферзя, Муамар издал чуть слышный удивленный звук  и
надолго застыл. Прошла минута, две, пять...
   - Он просчитывает партию вперед, - хрипло про шептал Богер.
   Десять минут.
   Двенадцать.
   И фигурка черного короля упала с чуть слышным костяным стуком.
   ...  Глинобитные  домики  прятались  под  низкими,  уродливо  скрюченными
стволами пустынных акаций и тамарисков. Поселок был пуст - если  можно  было
назвать поселком это жалкое  скопление  людских  прибежищ,  со  всех  сторон
окруженное палящим солнцем и песчаным жаром.
   - Там только мертвые... - развел руками Ойнер.
   - Вы осмотрели дома?
   - Да, господин капитан. Мертвые английские солдаты. Там... - он не  нашел
нужного слова, замялся и замолчал.
   - Смотрите! - крикнул Каунитц  и  вытащил  из  песка  ремень.  Английский
военный ремень, с которого свисала фляжка.
   - Какого черта? - Ягер обернулся к остальным. - Англичане? Здесь?
   - Да, это, конечно, не тыл, но тут никого не должно быть...  -  задумчиво
пробормотал Артур Фрисснер, разглядывая ремень.  Они  стояли  на  расстоянии
полусотни шагов от первого домика, такого же убогого, как и все остальные.
   Муамар выступил вперед и шумно потянул носом воздух.
   - Какого дьявола он нюхает? - раздраженно  спросил  Ягер  и  заговорил  с
проводником. Тот, не оборачиваясь, ответил довольно резко, это явно означало
что-то типа "не мешай!".  Штурмбаннфюрер  побагровел,  но  умолк.  Проводник
сделал еще несколько шагов вперед, прошел мимо  застывшего  Ойнера  и  троих
солдат из передовой группы и направился к  тому  самому  крайнему  дому.  На
полпути он махнул рукой, словно приглашая следовать за ним.
   Шагнув в пустой дверной проем, Фрисснер остановился, привыкая к полутьме,
и тут же отшатнулся, потому что прямо на него скалился человеческий череп.
   Нет, не череп.
   Костлявое лицо, обтянутое иссохшей кожей.
   Ослепительно белые зубы, над которыми торчала щетина рыжеватых усов.
   Пряди волос, присохшие ко лбу.
   Мумия сидела на полу, привалившись спиной к стене, сжимая в  напоминающих
птичьи лапы руках английский автомат. Никакого запаха разложения или  смерти
- лишь тот же горячий воздух без малейшего движения.
   - Тут один мертвец, - крикнул Фрисснер,  не  отрывая  взгляда  от  мумии,
словно она только и  ждала,  как  бы  схватить  его  за  ногу  своей  тонкой
когтистой рукой.
   - Тут тоже, господин капитан,  -  отозвался  Каунитц.  -  Двое  англичан.
Совсем высохли...
   Фрисснер вышел наружу и  хотел  сказать  что-то  еще,  но  его  буквально
оттолкнул Муамар. Араб встал на пороге хижины и принялся чертить  в  воздухе
рукой какой-то непонятный сложный знак, повторяя его еще и еще раз.
   Кое-кто из солдат перекрестился, а Обст тихо выругался.
   - Колдун хренов, - проворчал,  подходя,  Каунитц.  Он  так  и  не  бросил
найденный ремень, и его свисающий конец чертил песок.
   - Не мешайте ему! - резко  сказал  Фрисснер,  когда  штурмбаннфюрер  Ягер
сделал шаг в направлении араба. Ягер не повиновался, и тогда капитан схватил
его за рукав и развернул.
   - Что вы себе позволяете?! - оскалился штурмбаннфюрер.
   - Не мешайте ему, - уже тише повторил Фрисснер. - Он знает  то,  чего  не
знаем мы. Вы можете сказать, от чего умерли эти люди?
   - От жары, жажды, голода... От чего еще можно умереть в пустыне?
   - Смотрите сюда, штурмбаннфюрер. -  Каунитц  рывком  подхватил  свисавшую
флягу, отвинтил  колпачок,  наклонил  ее,  и  на  песок  потекла  прозрачная
струйка. - Почти полная.
   - Лучше спросите проводника, не может ли здесь быть заразной болезни  или
еще чего-то, от чего следует держаться подальше.
   Фрисснер заметил, что все еще  сжимает  в  пальцах  ягеровский  рукав,  и
отпустил его. Быстро переговорив с Муамаром  и  получив  в  ответ  несколько
знаков явно отрицательного характера, штурмбаннфюрер вернулся и сообщил  уже
более мирно:
   - Он дал понять, что опасности для нас нет.
   - Нужно осмотреть здесь все более тщательно. Я хочу понять, что мог здесь
делать английский отряд. Это более чем странно,  -  сказал  Артур  и  махнул
рукой, подзывая боязливо жавшихся к грузовикам остальных солдат.
   Всего они обнаружили девять тел,  среди  них  -  одного  майора.  Никаких
опознавательных знаков, никаких документов. Оружие валялось здесь же,  равно
как и нетронутые боеприпасы. Значит, местные  тут  ни  при  чем  и  даже  не
появлялись в деревеньке, иначе стащили бы все, что плохо лежит.
   Запасы продуктов, не слишком обильные, но достаточные для еще  нескольких
дней пути, обнаружились в той хижине, куда  поначалу  вошел  Фрисснер.  Чай,
сахар, сгущенное молоко, мясные и рыбные консервы... На полу, неподалеку  от
мертвеца, валялась  корешком  вверх  раскрытая  книга  Фрисснер  поднял  ее,
стряхнул песчаною пудру. Бернард Шоу, "Пигмалион".  Издано  в  Бирмингеме  в
1934 году. Никаких  экслибрисов,  библиотечных  печатей,  только  выведенная
каллиграфическим почерком монограмма "A.G." в правом верхнем углу титульного
листа. Хмыкнув, Фрисснер спрятал книгу в свою полевую  сумку  -  он  сам  не
знал, почему, читать по-английски он умел не так уж  хорошо.  Наверное,  ему
просто не хотелось оставлять эту  мизерную  часть  цивилизации,  европейской
культуры, среди этого дикого пекла.
   Воду, обнаруженную в двух больших канистрах, решили не брать  -  мало  ли
что может в ней обнаружиться. А вот консервы погрузили в один из грузовиков,
туда же уложили найденные "стэны" и боеприпасы.
   - Почему мы их не похоронили? - спросил Замке, когда машины  отъехали  от
мертвой деревеньки. Ягер пожал плечами и отвернулся, показывая,  что  беседа
ему не интересна. Фрисснер уклончиво ответил:
   - Времени не было... Непредвиденные остановки - совсем  не  то,  что  нам
нужно сейчас.
   - Это не слишком человечно, - заметил ученый.
   - Это нормально. Это война, господин Замке.
   - Меня интересует, что с ними случилось, - сказал Богер, не отрывая  глаз
от дороги, вернее, от  еле  заметной  полосы  среди  песков.  -  Они  словно
забились в эти чертовы хижины, чтобы там умереть. Умереть среди мешков еды и
литров воды.
   - Отец писал о чем-то подобном... я сам  раньше  о  таком  не  слышал  Он
ссылался на рассказы караванщиков из Сирта и Серделеса, которые  со  страхом
говорили о Том, Чьи Глаза Высохли.
   - Что это еще такое? - поразился Богер.
   - Насколько я мог понять, некое злобное пустынное создание,  преследующее
путников. Караванщики имеют свой особый  фольклор,  и  созданиям  мрака  там
уделено значительное место.
   -  Не  хватало  нам  только  созданий  мрака,  -  хмыкнул  Богер.  Машина
подскочила на бугорке,  что-то  загремело  в  багажнике,  Фрисснер  ударился
коленом о ручку двери. - Но картина была и вправду жуткая.
   - Особенно меня поразила та хижина,  где  мы  нашли  пять  тел.  -  Замке
поежился. Фрисснер кивнул - у него перед глазами тоже стояла груда трупов  в
углу, словно люди перед смертью лезли друг на друга, пытаясь  спрятаться  за
телами товарищей... Отчего они погибли, так и не  удалось  выяснить.  Только
один - майор  -  застрелился,  его  "байярд"  лежал  рядом  на  полу.  Когда
произошла трагедия, тоже не представлялось возможным определить. Мумификация
- даже здесь процесс  длительный,  к  тому  же  для  нее  необходимы  особые
условия, а обычно трупы в Африке раздуваются и разлагаются еще быстрее,  чем
где-либо... Чем дольше Фрисснер размышлял, тем отчетливее складывался в  его
голове жуткий образ чего-то, что пришло из пустыни и высосало из этих  людей
жизнь, выпило ее по капле, как влагу, точнее, вместе с влагой.
   Повстречайся  он  с  этим  маленьким  британским  отрядом,  случилась  бы
перестрелка. Погибли бы его солдаты,  погибли  бы  англичане.  Казалось  бы,
судьба играла на стороне Фрисснера, но лучше уж честный бой, чем  такие  вот
страшные загадки.
   - А что говорит... э-э... ну, объясняет Муамар? - спросил он, обращаясь к
Замке. Но вместо ученого ответил штурмбаннфюрер, не оборачиваясь и  все  так
же отстраненно глядя в окно на пробегающий там однообразный пейзаж.
   - Он, по-моему, взволнован. Если только этот ублюдок может волноваться.
   - Взволнован?
   - Мне так показалось. И эта его бредятина, когда он чертил свои  знаки  в
воздухе.. Странные иероглифы. Мне это все не нравится.
   Ягер  повернулся  к  спутникам,  по  лицу  его  стекали  мутные  струйки,
проделывая дорожки в серой песчаной пыли. Вначале Фрисснер подумал, что  это
пот, но выше бровей грязных дорожек не было.
   Штурмбаннфюрер Людвиг Ягер плакал - и скорее всего, от страха.

   33

   И сказали они: "Это - лишь явное
   Колдовство!"
   Коран. Стоящие в ряд. 15 (15)

   Они   собрались   в   Харнак-хаузе,   штаб-квартире   "Общества   кайзера
Вильгельма". Шпеера приветствовали генерал-адмирал Карл  Витцель  и  генерал
Фромм,   немного    позже    появился    главный    авиационный    инспектор
генерал-фельдмаршал Мильх.
   -  Здравствуйте,  господин  Шпеер,  -  приветливо   сказал   он,   отводя
рейхсминистра в сторонку. - Я рад, что вы сегодня здесь.
   - Меня пригласил Феглер, а потом я беседовал с фюрером  и  думаю,  вопрос
требует серьезнейшего рассмотрения.
   - Фюрер недоволен позицией Геринга? - осведомился Мильх.
   Шпеер на мгновение замялся, сделав вид, что его отвлекло появление  новых
участников встречи. Эрхард Мильх, несмотря на  свои  отличные  отношения  со
Шпеером и полную  поддержку  всех  его  инициатив,  был  человеком  Толстого
Германа. Дело в том, что мать Мильха, фактического создателя Люфтваффе, была
еврейкой. В любом  другом  ведомстве  такое  положение  вещей  считалось  бы
немыслимым, но только  не  в  министерстве  авиации.  Весьма  пронырливый  и
остроумный, когда это требовалось и тем более когда никто этого  не  ожидал,
Геринг раздобыл собственноручно подписанный матерью Мильха документ  о  том,
что Эрхард - внебрачный сын своего отца, а не  ее  ребенок.  Об  этом  знали
довольно многие, но что сделано - то сделано. К тому же в ведомстве  Геринга
работало множество офицеров-неарийцев, притом на самых  высоких  должностях.
Шпеер навскидку мог назвать с десяток.
   - Знаете, - уклончиво ответил Шпеер, - я думаю, они найдут общий язык.  К
тому же проблема пока очень расплывчата...
   - Что есть, то есть, - улыбнулся фельдмаршал, - А что делает  здесь  этот
тип?
   Это уже относилось к только что вошедшему эсэсовскому офицеру,  стоявшему
к ним вполоборота и снимавшему плащ. Кажется, он был знаком Шпееру. И  точно
- когда офицер обернулся, рейхсминистр узнал бригаденфюрера фон Лооса.
   - Он имеет отношение к конторе Зиверса.
   - Еще один алхимик...
   - Не нужно относиться к ним столь несерьезно, - улыбнулся Шпеер.
   - Они сами заставляют всех относиться к ним несерьезно.
   Бригаденфюрер тем  временем  заговорил  с  человеком  в  черном  костюме,
очевидно, одним из ученых-физиков. Это оказался Вернер  Гейзенберг,  который
затем довольно обстоятельно выступил с докладом о расщеплении атомного  ядра
и работах по созданию урановой машины и  циклотрона.  Во  время  выступления
сидящий рядом со Шпеером Мильх наклонился к нему и прошептал:
   Очень толковый ученый. От него одного куда больше  пользы,  чем  от  всей
братии Зиверса.
   - Гиммлер был бы недоволен, услышав ваши слова.
   - И тем не менее. Если то, что  говорит  Гейзенберг,  правда,  то  мы  на
пороге величайших открытий.
   Но Гейзенберг говорил не только об открытиях и перспективах. Он жаловался
на  наплевательское  отношение