тр, трубы, занавес! Чин Линсу, великий восточный маг и чародей! Вот он,
на сцене. А вот я, в середине  первого ряда. Он кричит: "Фокус с  пулей! Кто
хочет  попробовать?" Мой сосед встает и идет к  сцене.  "Осмотрите  ружье,--
говорит Чин Линсу.-- Теперь пометьте пулю. Вот так. Теперь стреляйте меченой
пулей  из  этого самого  ружья прямо мне  в лицо,  а я буду стоять на другом
конце сцены и поймаю пулю зубами!"
     Полковник Фрилей перевел дух и умолк.
     Дуглас глядел на него во все глаза, изумленный и зачарованный. Джон Хаф
и Чарли совсем оцепенели. Старик снова заговорил, он сидел неподвижно, точно
каменный, только губы шевелились.
     --  "Готовься, целься,  пли!"--кричит  Чин Линсу.  Трах!  Гремит ружье.
Трах! Чин Линсу вскрикивает, шатается, падает, лицо залито кровью. Шум, гам,
ад  кромешный,  все вскакивают  на  ноги. Что-то неладно  с  ружьем.  Кто-то
говорит: "Мертв". И  верно. Мертв. Ужасно, ужасно...  Никогда  не  забуду...
Лицо  точно  алая  маска,  занавес  быстро   опускается,  женщины  плачут...
Девятьсот десятый год... Бостон... Театр варьете... Бедняга... Бедняга....
     Полковник Фрилей медленно открывает глаза.
     --  Бог  ты  мой, полковник,-- говорит  Чарли.--  Вот  уж  здорово  так
здорово. А теперь хорошо бы про Поуни Билла.
     -- Про Поуни Билла?
     -- Вы тогда еще были в прериях, давно, в восемьсот семьдесят пятом...
     --  Поуни Билл...--Полковник ощупью двигался во тьме.--Тысяча восемьсот
семьдесят  пятый... Да, мы с Поуни Биллом  ждем на  пригорке, в самом сердце
прерии... "Шш-ш,--говорит Поуни Билл.--Слушай!" Прерия--как  огромная сцена,
все готово, пора начинаться грозе. Раскат грома. Сначала глухой. Еще раскат.
На этот раз  ближе, громче. И во всю ширь прерии,  насколько  хватает  глаз,
надвигается   зловещая  бурая  туча,   полная   черных  молний,--   стелется
низко-низко, миль пятьдесят в ширину, миль  пятьдесят в длину, миля в высоту
и  всего на дюйм от земли. А я стою на пригорке и кричу: "Господи, помилуй!"
Земля бьется,  точно  обезумевшее  сердце, ребятки, точно сердце, охваченное
ужасом.  Я трясусь как  осиновый лист. Земля дрожит.  Трах-тарарах, грохочет
гром.  Так и громыхает. Ох, как она  гремела, эта гроза,  и все надвигалась,
наступала и весь мир закрыла эта туча. "Это они!"--кричит Поуни Билл. И туча
эта была не туча,  а песок! Не пар,  не  дождь, нет,  а песок, его взмело со
всей прерии, с высохшей жухлой травы, он был как мука самого тонкого помола,
как цветочная пыльца,  и так и сверкал на солнце, потому что теперь и солнце
появилось в небе. Я  опять как  закричу...  Отчего? Да оттого,  что эту пыль
будто адское пламя пронизало, будто занавес отдернули на свету -- и тут я их
увидал, клянусь вам, увидал своими глазами!  То было великое  войско древних
прерий--бизоны и буйволы!
     Полковник умолк; когда тишина стала невыносимой, он продолжал:
     --  Головы  -- точно кулаки великана-негра,  туловища  -- как паровозы.
Будто  на западе  выстрелили  двадцать,  пятьдесят, двести  тысяч  пушек,  и
снаряды сбились с пути и мчатся,  рассыпая  огненные искры, глаза у них  как
горящие угли, и вот сейчас они с грохотом канут в пустоту...
     Пыль взметнулась  к  небу,  смотрю  --  развеваются  гривы,  проносятся
горбатые спины -- целое море, черные косматые волны вздымаются и  опадают...
"Стреляй!--кричит Поуни Билл.--Стреляй!" А  я  стою и думаю--я ж  сейчас как
божья кара... и гляжу, а мимо бешеным потоком  мчится яростная силища, точно
полночь  среди  дня,  точно  нескончаемая  похоронная  процессия,  черная  и
сверкающая, горестная и невозвратимая, а разве  можно стрелять в  похоронную
процессию, как вы скажете, ребята? Разве это можно? В тот час я хотел только
одного  --  чтобы песок снова скрыл  от меня  эти  черные,  грозные  силуэты
судьбы,  как они  сталкиваются  и бьются  Друг о друга в диком  смятении.  И
представьте,  ребята, пыль и  правда осела и  скрыла миллион  копыт, которые
подняли  весь этот  гром, вихрь и бурю. Поуни Билл, выругался да как стукнет
меня  по руке! Но  я  был рад,  что не  тронул эту тучу  или  силу,  которая
скрывалась в ней, ни  единой крупинкой свинца. Так бы все и стоял и смотрел,
как  само время  катит мимо на громадных  колесах,  под  покровом бури,  что
подняли бизоны, и уносится вместе с ними в вечность.
     Час, три, шесть  часов прошло, пока  буря  не  унеслась за  горизонт  к
людям, не таким добрым, как я.  Поуни Билл  куда-то исчез, я остался один, я
совсем  оглох  и  словно окаменел.  Потом  пошел,  сто  миль  на юг  шел  до
ближайшего  города,  и не слышал  человеческих голосов,  и рад  был,  что не
слышу.  Хотелось, чтоб в ушах еще звучал  этот гром. Я  и сейчас  его слышу,
особенно летом,  вот в такие дни, как  нынче, когда над  озером стеной стоит
дождь...  устрашающий,  ни  на  что  не  похожий  грохот...  Вот  бы  и  вам
когда-нибудь его услыхать...
     В  полумраке большой нос  полковника Фрилея  чуть  просвечивал,  словно
белая фарфоровая  чашка,  в  которую  налили  очень слабого и  чуть  теплого
апельсинового чая.
     -- Он заснул?--спросил наконец Дуглас.
     -- Нет,--ответил Чарли.--Просто перезаряжает свои батареи.
     Полковник дышал часто и неглубоко, как будто запыхался от долгого бега.
Потом он открыл глаза.
     -- Да, сэр? --восторженно сказал Чарли.
     --  Здравствуй,  Чарли!--И  полковник  недоуменно  улыбнулся  остальным
ребятам.
     -- Это Дуглас, а вот это -- Джон,-- сказал Чарли.
     -- Рад познакомиться, мальчики. Мальчики поздоровались.
     -- Но где же...-- начал снова Дуглас.
     --  Ох и дурак же ты!--Чарли ткнул  Дугласа  в  бок, потом повернулся к
полковнику: --Вы говорили, сэр...
     -- Я что-то говорил?--пробормотал старик.
     -- Про войну  Севера и  Юга,--вполголоса  подсказал  Джон Хаф.-- Он  ее
помнит?
     --  Помню  ли  я  гражданскую войну?--встрепенулся  полковник.--Ну  еще
бы!--Голос его  задрожал,  и он снова  закрыл глаза.--Все,  все  помню,  вот
только... на чьей же стороне я сражался?
     -- А какого цвета у вас был мундир?..--спросил Чарли.
     -- Цвета начинают  путаться,--прошептал полковник.--  Они  тускнеют.  Я
вижу рядом солдат,  но уже давно не  помню,  какие на них шинели  и  кепи --
серые  или синие. Я родился  в штате Иллинойс, учился в Вирджинии, женился в
Нью-Йорке, дом построил  в Теннесси, а теперь, под  конец жизни, слава богу,
опять  здесь, в  Гринтауне.  Теперь  вы  понимаете,  почему у меня все цвета
перепутались?
     --  Но  ведь вы помните,  по какую  сторону гор дрались?--Чарли говорил
совсем тихо.--Солнце вставало справа от вас или слева? Вы шли к Канаде или к
Мексике?
     --  Иногда  солнце вроде  бы  вставало  со стороны  моей здоровой руки,
правой, а иногда --  из-за левого плеча.  И шли мы то  туда,  то сюда.  Тому
теперь уж лет семьдесят. За такой долгий  срок немудрено и позабыть, с какой
стороны всходило солнце.
     --  Ну   а  победы  вы  какие-нибудь  помните?   Выиграли  же  вы  хоть
какое-нибудь сражение?
     --  Нет,  не  припомню,--  словно  откуда-то издалека  прозвучал  голос
старого  полковника.--Никто никогда ничего не выигрывает.  В войне вообще не
выигрывают,  Чарли. Все только и делают, что  проигрывают,  и кто  проиграет
послед ним, просит  мира. Я помню лишь вечные проигрыши, поражение и горечь,
а  хорошо  было только одно--когда все кончилось.  Вот  конец  -- это, можно
сказать,  выигрыш, Чарльз, но  тут уж пушки ни при чем. Хотя вы-то, конечно,
не про такие победы хотели услыхать, правда?
     -- Антайтем,-- сказал Джон Хаф.-- Спроси его про Антайтем.
     -- Я там был.
     У мальчиков заблестели глаза.
     -- Булл Ран, спроси его про Булл Ран...
     -- Я там был,--очень тихо сказал полковник.
     -- А как насчет Шайло?
     -- Я  всю жизнь его вспоминаю и  говорю себе:  стыд  и  срам, что такое
красивое название сохранилось только в старой военной хронике.
     -- Ну, значит, про Шайло. А форт Самтер?
     --  Я  видел  там  первые клубы  порохового  дыма,-- мечтательно сказал
полковник.--Многое  приходит  на память, очень  многое...  Помню  песни: "На
Потомаке  нынче тихо,  солдаты  мирно спят;  под  осеннею  луною палатки  их
блестят..." Помню,  помню и дальше:  "На  Потомаке  нынче тихо, лишь  плещет
волна;  часовым убитым не встать ото  сна..."  А  когда они  капитулировали,
мистер Линкольн  вышел  на  балкон Белого  дома и попросил  оркестр  сыграть
"Будьте  на страже..." А потом одна леди  из  Бостона  как-то ночью сочинила
песню, которая будет жить тысячу лет:
     "Видели  мы  воочию--господь наш нисходит с неба; он попирает лозы, где
зреют гроздья гнева..." По  ночам  я, сам  не  знаю отчего, начинаю шевелить
губами и пою про себя:
     "Слава вам, слава, воины Дикси! Стойте на страже родных побережий..." и
"Когда герои наши с победой возвратятся, их увенчают лавры, их встретит гром
оваций..." Сколько песен! Их пели обе стороны, ночной ветер относил их то на
юг, то  на север... "Мы  идем, отец наш, Авраам,  триста тысяч воинов идут",
"Станем  лагерем,  ребята,  разобьем палатки...", "Ура,  ура,  несем свободы
знамя..."
     Голос старого вояки постепенно затих.
     Мальчики  долго  не  шевелились. Потом  Чарли повернулся  к  Дугласу  и
спросил:
     -- Ну что, да или нет?
     Дуглас два раза шумно вздохнул и ответил:
     -- Конечно, да. Полковник открыл глаза.
     -- Что -- да? -- спросил он.
     -- Конечно, вы--Машина времени,--пробормотал Дуглас.
     Полковник долго смотрел на мальчиков. Потом спросил почти со страхом:
     -- Так вот как вы меня называете?
     -- Да, так, сэр.
     -- Да, сэр.
     Полковник  медленно откинулся на спинку кресла, посмотрел на мальчиков,
потом  на свои руки,  потом  уставился  поверх мальчишечьих  голов  на голую
стену.
     Чарли встал.
     -- Пожалуй, нам пора. Всего хорошего, полковник, спасибо вам.
     -- Что? Да, всего хорошего, ребята.
     Дуглас, Джон и Чарли на цыпочках направились к двери.
     Они прошли мимо полковника,  прямо  перед ним,  но он  их словно  и  не
видел.
     Когда они вышли на улицу, из окна второго этажа раздалось:
     -- Эй!
     Все трое вздрогнули и задрали головы.
     -- Да, сэр.
     Полковник высунулся из окна и помахал им рукой.
     -- Я думал о том, что вы мне сказали, ребята.
     -- Да, сэр.
     -- Вы  совершенно правы! Как это мне самому не  пришло в голову? Машина
времени, право слово, ну, конечно, Машина времени!
     -- Да, сэр.
     -- Всего доброго, мальчики. Приходите когда вздумается, в любой час.
     В конце улицы они обернулись--полковник все еще махал им рукой из окна.
Они помахали ему в ответ, всем  троим стало как-то  тепло  и  приятно. Потом
пошли дальше.
     -- Пф-ф, пффф,--запыхтел  Джон.--Сейчас уеду  в  прошлое, за двенадцать
лет. Ду-у-у-у-у! Пффф, пффф.
     -- Ага, верно,-- сказал Чарли, оглядываясь на тихий дом.-- А вот за сто
лет не уедешь.
     -- Да, за сто не могу,-- задумчиво согласился Джон.--  Вот это  было бы
путешествие! Вот это Машина!
     С минуту они шагали в  молчании, глядя себе  под ноги. Потом перед ними
оказался забор.
     -- Кто перепрыгнет последний, тот девчонка,--сказал Дуглас.
     И всю остальную дорогу домой они называли Дугласа Дорой.

x x x
     Том проснулся  далеко  за полночь  и увидел, что Дуглас  поспешно пишет
что-то в своем блокноте при свете карманного фонарика.
     -- Дуг, что случилось?
     --  Как что?  Все случилось! Я подсчитываю свои удачи, Том. Вот смотри:
Машина счастья не получилась, так? Но мне наплевать,  у меня все равно целый
год уже  расписан.  Если надо  побегать  по главным улицам Гринтауна,  чтобы
поглядеть вокруг и  подсмотреть, что делается в мире, у меня есть трамвай. А
если надо  покрутиться где-нибудь по окраинам--стучусь к мисс Роберте и мисс
Ферн,  они  заряжают  батареи  своего  электрического  автомобильчика  --  и
поехали!   Надо   побегать  по  проулкам  или  перепрыгнуть  через  забор  и
посмотреть,  что  там  делается,  за   заборами,  за  домами,  за  садами,--
пожалуйста,  на то  есть новехонькие теннисные туфли.  Значит,  так:  туфли.
Зеленый автомобильчик и трамвай. Чего  мне еще  надо? Но и  это не все, Том.
Слушай:  я хочу пробраться в такое место, куда никому другому не пробраться,
никто до  этого  и  не  додумается.  Если  я  отправлюсь  в тысяча восемьсот
девяностый  год, потом перескочу в тысяча восемьсот семьдесят пятый, а потом
-- в тысяча восемьсот шестидесятый, я как раз поспею на  экспресс полковника
Фрилея! Вот слушай, что я про это пишу: "Может быть, старики никогда не были
детьми, хоть  миссис Бентли  и спорит, но  маленькие они были или большие, а
кто-нибудь из  них  наверняка  стоял  у Аппоматокса  летом тысяча  восемьсот
шестьдесят пятого  года". И у  таких зрение -- как  у индейцев, и  они видят
назад много дальше, чем мы с тобой когда-нибудь увидим вперед.
     -- Звучит здорово. Дуг. А что это значит? Дуглас продолжал писать.
     --  Это  значит, что они  --  настоящие  путешественники, нам  с  тобой
нипочем  с  ними   не  сравниться.   Если   уж  очень  повезет,   мы  сможем
путешествовать лет сорок, ну пятьдесят, а для них это пустяки. Вот кто ездит
девяносто лет, девяносто пять, сотню, тот самый настоящий путешественник.
     Фонарик мигнул и погас.
     Братья тихо лежали в лунном свете.
     --  Том,--  шепнул Дуглас.-- Мне  непременно надо  испробовать все  эти
пути.  Увидеть  все,  что  только   можно.  Но  главное--мне  надо  навещать
полковника  Фрилея хоть раз в неделю, а  может, и два, и  три раза. Он лучше
всех других Машин.  Он говорит, а ты знай  слушай.  И чем больше он говорит,
тем  больше  хочется  присмотреться  ко всему, что  есть  вокруг, и  все-все
разглядеть, все, что можно. Он говорит -- ты, мол, едешь  в таком особенном,
необыкновенном поезде--и верно, так оно и есть! Он и сам в нем ездил, и  все
знает. А  теперь мы с тобой едем по той же дороге, только еще дальше, и надо
столько всего увидеть, и понюхать, и потрогать! Вот и нужно, чтобы полковник
Фрилей  нас  подтолкнул и  сказал: мол, глядите в оба, запоминайте  все-все,
каждую  секунду!  Помнить  надо  все, что  только  есть на  свете.  А  потом
когда-нибудь сам будешь старый-старый, и к тебе придут ребята,  и ты им тоже
поможешь, как полковник  нам помогает. Вот  как оно  получается,  Том, и мне
надо  побольше  его  слушать  и  почаще  пускаться  с  ним в  самые  дальние
путешествия.
     Том помолчал.  В  темноте  он  старался  разглядеть лицо  брата.  Потом
спросил:
     -- Дальние путешествия. Ты это сам придумал?
     -- Может, да, а может, и нет.
     -- Дальние путешествия,-- прошептал Том.
     --  Одно  я  точно  знаю,--сказал  Дуглас,  закрывая  глаза.-- От этого
почему-то тоска берет, как-то одиноко
     становится.

x x x

     Бац!
     Хлопнула дверь. На чердаке со старых письменных столов и книжных шкафов
взметнулась  пыль.  Две  старушки  навалились  на  дверь  чердака,  стараясь
запереть  ее покрепче.  Казалось,  у них  над головами  взмыла  вверх тысяча
голубей.  Старушки  согнулись,  точно под  тяжкой ношей, чтобы  их не задели
громко хлопающие крылья. Потом выпрямились, удивленно раскрыли рты. Нет, это
не голуби,  это  от  страха  оглушительно  стучат  их  собственные сердца...
Стараясь перекричать этот гром, они заговорили:
     -- Что мы наделали! Бедный мистер Куотермейн!
     -- Мы, наверно, его убили! И наверно, кто-нибудь  это видел и  погнался
за нами. Давай посмотрим.
     Мисс  Ферн и мисс  Роберта  выглянули  в  затянутое  паутиной чердачное
окошко. Внизу, озаренные солнцем, по-прежнему росли дубы и вязы, точно  и не
случилось страшного несчастья. Мальчишка прошел  мимо по тротуару, вернулся,
еще раз прошел мимо и, задрав голову, посмотрел вверх.
     На чердаке старушки взглянули друг на друга,  будто пытались разглядеть
свои лица в быстром ручье.
     -- Полиция!
     Но внизу никто не барабанил  во входную дверь, никто не кричал: "Именем
закона!"
     -- Что это за мальчишка?
     --  Дуглас, Дуглас Сполдинг! Батюшки мои, это он  пришел  попросить нас
прокатить  его  на  Зеленой  машине!  Он ничего не знает.  Наша  собственная
гордыня нас погубила. Гордыня и эта электрическая штуковина!
     • И тот ужасный коммивояжер из Гампорт Фолса. Это он во всем виноват со
своими уговорами.
     Уговоры, разговоры, точно теплый дождик стучит по крыше.
     Им  вдруг  вспомнился другой  день, другой полдень. Они  сидят на своей
увитой плющом  веранде,  обмахиваются  белыми  веерами,  а перед ними полные
тарелки прохладного, вздрагивающего лимонного желе.
     И  вот из слепящего  солнечного блеска, сверкающая, великолепная, точно
карета сказочного принца, возникла...
     ЗЕЛЕНАЯ МАШИНА!
     Она скользила. Она что-то нашептывала, ласково, точно морской  ветерок.
Изящная, словно кленовый лист, свежая, словно ключевая вода,  она  мурлыкала
как   кошка,   величаво   выступая  в   знойных   полуденных  лучах.   А   в
машине--коммивояжер  из  Гампорт  Фолса,  его  напомаженную  голову  осеняет
панама. Машина  на  резиновом ходу, она мягко и ловко скользит по выжженному
солнцем добела тротуару; вот  она, жужжа, подлетает прямо к нижней ступеньке
крыльца, вихрем разворачивается  и  замирает. Выскочил коммивояжер, поскорей
надвинул панаму на лоб, спасаясь от солнца. В тени широких ее полей блеснула
улыбка.
     --  Меня  зовут  Уильям  Тара!  А  это...  (он  нажал  грушу,  раздался
отрывистый лай)... это сигнал.--Он  приподнял черные,  блестящие,  как шелк,
подушки.-- Здесь --  аккумуляторные батареи! (Пахнуло  свежестью, как  после
грозы.)--Вот стартер. Сюда  ставят ноги. Это--тент, защита от  солнца. А все
вместе -- Зеленая машина!
     Старушки  на темном чердаке вздрогнули, вспоминая все это. Глаза  у них
были закрыты.
     -- И почему мы не закололи его вязальными спицами!
     -- Ш-ш! Слышишь?
     Внизу  кто-то  стучался  в дверь.  Потом  стук прекратился.  Через двор
прошла женщина и скрылась в соседнем доме.
     -- Да  это Лавиния Неббс, и в руках у нее пустая чашка. Наверно, хотела
занять у нас сахару.
     -- Обними меня, мне страшно.
     Они   опять  зажмурились.  И  вновь  замелькали  воспоминания.   Старая
соломенная шляпа на кованом сундуке вдруг шевельнулась, точно ею помахал тот
коммивояжер из Гампорт Фолса.
     -- Чайку прямо с ледника? Спасибо, с удовольствием выпью.
     В  тишине слышно  было,  как  он  глотал прохладительное  питье.  Потом
уставился  на старушек,  точно  доктор, который с  помощью  своего  круглого
зеркала заглядывает вам в глаза, в нос и в горло.
     -- Уважаемые дамы, обе вы -- весьма энергичные особы.  Это сразу видно.
Восемьдесят  лет  для вас --  чистые  пустяки! (Он пренебрежительно  щелкнул
пальцами.) Но  имейте в  виду: настанут  трудные времена, вам будет некогда,
ужасно некогда, и вам понадобится друг; друг в  беде--истинный друг,  не так
ли? И этим другом станет для вас двухместная Зеленая машина!
     И он  устремил сверкающий взор  на  свой удивительный товар --  глаза у
него тоже были зеленые, стеклянные,  точно у чучела лисы. Машина блестела на
солнце, новенькая, еще  пахнущая краской, и ждала их; удобная, уютная, точно
козетка из гостиной, поставленная на колеса.
     -- В ней спокойно, как на пуховой  перине.-- Его дыханье мягко касалось
их  лиц.--Послушайте.  Ни звука, ни шороха! Все  электрическое.  Надо только
каждый вечер перезаряжать батареи у себя в гараже.
     -- А вдруг она...  то  есть...--  Младшая сестра отпила глоток ледяного
чая.--А не может она убить нас током?
     -- Совершенно исключено!
     Он кинулся в машину,  улыбаясь во  весь рот,  зубы его сверкали;  когда
поздно вечером возвращаешься  домой, так улыбается навстречу реклама зубного
порошка.
     -- В  гости, на  чашку чая!--Машина описала  грациозный круг, точно тур
вальса.-- В клуб, поиграть в бридж. Провести вечер  с друзьями. На праздник.
На  зва