рекрасной новой банки в старый мешок, где
она всегда была раньше. Вывалил белую муку в старый глиняный горшок.  Извлек
сахар  из  огромного  жестяного короба с надписью  "Сахар" и разложил  его в
привычные коробки  помельче, на которых  было написано  "Пряности",  "Ножи",
"Шпагат". Рассыпал гвоздику по дну полудюжины ящиков, где она лежала годами.
Снял с полки тарелки, вытащил из ящиков ножи и вилке-- им место на столах}
     Потом он отыскал новые бабушкины очки на камине в гостиной и спрятал их
в погребе. И  наконец, разжег в старой дровяной плите  большущий огонь, а на
растопку пустил листы из новой поваренной книги. К часу ночи в печной  трубе
взревел  такой  столб пламени и дыма,  что проснулись даже те,  кому удалось
уснуть. По лестнице зашаркали бабушкины шлепанцы. Вот она уже стоит  в кухне
и только растерянно моргает,  глядя на весь  этот  хаос.  Дуглас  шмыгнул за
дверь кладовой и притаился.
     Среди ночи, в половине  второго,  сквозняки  понесли  по всем коридорам
соблазнительные запахи. Сверху спускались одни  за другим все обитатели дома
--  женщины  в  папильотках,  мужчины  в   купальных  халатах  на   цыпочках
подкрадывались к двери и заглядывали в кухню, освещенную только прихотливыми
вспышками багрового пламени. в шипящей плите. Здесь, в темной  кухне,  среди
грохота и звона,  точно  привидение,  проплывала  бабушка; было уже два часа
ночи,  и без  новых  очков она  опять плохо  видела,  и руки  ее  по  наитию
нащупывали  в полумраке все, что нужно, сыпали душистые специи в  булькающие
кастрюли и исходящие  паром  котелки  с необыкновенной стряпней;  она что-то
хватала, помешивала, переливала,  и раскрасневшееся лицо ее в отблесках огня
казалось совсем красным, колдовским и околдованным.
     Домочадцы тихо-тихо накрыли стол лучшей скатертью, разложили сверкающее
серебро и вместо электричества зажгли свечи, чтобы не нарушить чары.
     Дедушка вернулся домой очень поздно--он весь вечер работал в типографии
-- и  с изумлением  услышал, что в столовой,  при свечах, читают  застольную
молитву.
     А  еда? Мясо  было  поджарено  с пряностями, соусы  приправлены  кэрри,
зелень полита душистым маслом, печенье обрызгано  каплями золотого меда; все
мягкое, сочное и такой восхитительной  свежести, что над столом  пронесся то
ли  тихий  стон,  то ли мычанье, словно  на  лугу в густом  клевере пировало
стадо. Все громко радовались, что на  них только свободные  ночные одеяния и
ничто не стесняет их талии.
     В половине четвертого ночи, под воскресенье, когда весь дом переполнило
тепло благодушной сытости и дружелюбия, дедушка наконец отодвинул  свой стул
и  величественно  помахал рукой.  Вышел  в  библиотеку  и вернулся  с  томом
Шекспира. Положил его на доску, на который режут хлеб, и преподнес жене.
     -- Бабушка,--сказал он,--сделай  милость, приготовь нам завтра  на ужин
эту  превосходную книгу.  Я уверен, завтра в  сумерки, когда она  попадет на
обеденный стол, она станет нежной, сочной,  поджаристой и мягкой, как грудка
осеннего фазана.
     Бабушка взяла тяжелую книгу обеими руками и заплакала от радости.
     До самой зари никто не ложился  спать, все что-то  ели на сладкое, пили
настойки из  полевых  цветов, которые росли  в  палисаднике,  и  лишь  когда
встрепенулись первые  птицы и  на  востоке  угрожающе  блеснуло солнце,  все
разбрелись по спальням. Дуглас прислушался -- в далекой кухне остывала печь.
Прошла к себе бабушка.
     Старьевщик, думал он, мистер Джонас, где-то вы сейчас? Вот теперь я вас
отблагодарил, я уплатил долг.  Я  тоже сделал доброе дело, ну да, я  передал
это дальше...
     Он заснул и увидел сон.
     Во сне звонил  гонг  и все  с восторженными воплями  бежали в  столовую
завтракать.
     * * *
     И вдруг лето кончилось.
     Дуглас  обнаружил  это,  когда они  однажды шли по  улице.  Том  ахнул,
схватил  его  за  руку  и  ткнул  пальцем в  витрину  дешевой  лавчонки. Они
остановились как вкопанные:
     из  витрины  невозмутимо,  с  ужасающим  спокойствием  на  них  глядели
предметы совсем иного мира.
     -- Карандаши, Дуг, десять тысяч карандашей!
     -- Тьфу ты, пропасть!
     -- Блокноты,  грифельные доски, ластики,  акварельные  краски, линейки,
компасы -- сто тысяч штук!
     -- Не смотри. Может, это просто мираж!
     -- Нет,--в отчаянии простонал Том.--Это школа.
     Самая  настоящая школа! Ну  с какой стати паршивые лавчонки  выставляют
все это напоказ, когда лето еще не кончилось? Половину каникул отравили!
     Они пошли дальше и дома застали дедушку одного на высохшей,  полысевшей
лужайке -- он собирал последние редкие одуванчики. Некоторое время они молча
помогали ему, а потом Дуглас склонился к собственной тени и сказал:
     --  Как, по-твоему,  Том,  какой у  нас  получится следующий год? Лучше
этого или хуже?
     --  Ты меня  не спрашивай.--Том подул  в стебель  одуванчика,  точно  в
дудку.--Ведь не я  создал  мир.--Он  на  минуту задумался.--Хотя иногда  мне
кажется, что все это моих рук дело.
     И он лихо сплюнул.
     ---- У меня предчувствие,-- сказал Дуглас.
     -- Какое?
     -- Следующий год будет  еще больше, и  дни будут ярче, и ночи длиннее и
темнее, и еще люди умрут,  и еще малыши родятся, а я буду в самой гуще всего
этого.
     -- Ну да, ты и еще триллиарды людей не забудь, пожалуйста.
     --  В  такие дни,  как  сегодня, мне  кажется...  что  я  буду  один,--
пробормотал Дуглас.
     -- Как понадобится помощь--только кликни,--сказал Том.
     -- Много ли поможет десятилетний братишка?
     --  Десятилетнему  братишке на  то лето будет  уже  одиннадцать. Я буду
каждое  утро развертывать  мир, как резиновую  ленту  на мяче для гольфа,  а
вечером завертывать  обратно.  Если  очень  попросишь  --  покажу,  как  это
делается.
     -- Спятил!
     -- Всегда был такой.--Том скосил глаза и высунул язык.-- И всегда буду.
     Дуглас  засмеялся.  Они  пошли с  дедушкой в погреб, и пока тот обрывал
головки  одуванчиков, мальчики смотрели  на  полки, где  недвижными потоками
сверкало минувшее  лето,  закупоренное  в  бутылки с  вином из  одуванчиков.
Девяносто с лишним бутылок  из-под кетчупа,  по одной на каждый летний день,
почти все полные доверху, жарко светятся в сумраке погреба.
     -- Вот  это  здорово,-- сказал Том.--  Отличный способ сохранить живьем
июнь, июль и август. Лучше и не придумаешь.
     Дедушка поднял голову, подумал и улыбнулся.
     -- Да, это  вернее,  чем запихивать  на  чердак вещи,  которые  никогда
больше  не  понадобятся.  А  так хоть на улице  и зима,  то и дело на минуту
переселяешься в лето; ну а когда бутылки опустеют, тут уж  лету конец  --  и
тогда не о чем жалеть, и не остается вокруг никакого сентиментального хлама,
о который спотыкаешься еще сорок лет. Чисто, бездымно, действенно -- вот оно
какое, вино из одуванчиков.
     Мальчики тыкали пальцем то в одну, то в другую бутылку.
     -- Это -- первый летний день.
     -- А в этот день я купил новые теннисные туфли.
     -- Верно! А это -- Зеленая машина!
     -- Пыль буйволов и Чин Линсу!
     -- Колдунья Таро! Душегуб!
     -- По-настоящему лето не  кончилось,--  сказал  Том.--  Оно  никогда не
кончится. Я век буду помнить весь этот год -- в какой день что было.
     --  Оно  кончилось еще прежде, чем началось,--сказал дедушка,  разбирая
винный пресс.-- Вот я решительно  Ничего не помню,  разве  только эту  новую
траву, которую не нужно косить.
     -- Ты шутишь!
     -- Ничуть. Когда-нибудь вы сами убедитесь, мальчики, что к старости дни
как-то тускнеют... и уже не отличишь один от другого...
     -- Как  же так!--сказал Том.--В этот понедельник я катался на роликах в
Электрик-парке, во вторник ел шоколадный торт, в среду упал и растянул ногу,
в  четверг свалился  с виноградной  лозы --  да вся неделя была полным-полна
всяких событий! И сегодняшний день  я  тоже запомню, потому  что листья  все
желтеют и краснеют. Скоро они засыплют всю лужайку, и мы соберем их в кучи и
будем на них прыгать, а потом спалим. Никогда я не забуду  сегодняшний день!
Век буду его помнить, это я точно знаю!
     Дедушка   поглядел    вверх,   в   оконце   погреба,   на   предосенние
деревья--листва шелестела под ветром, и ветер уже дышал прохладой.
     -- Конечно, ты его запомнишь. Том,--сказал он.--Конечно, запомнишь.
     И они  оторвались  от мягкого мерцанья  вина из одуванчиков  и вышли из
погреба:  надо было совершить  последние обряды лета,  ибо настал  последний
день и последняя ночь. А к вечеру они вдруг спохватились -- оказывается, вот
уже три  дня, как веранды пустеют  совсем  рано.  И в воздухе  пахнет как-то
по-другому, суше, и бабушка  поговаривает  теперь  не  о  ледяном чае,  а  о
горячем кофе;  открытые окна, в которых трепетали белые занавески, понемногу
закрываются; холодные  закуски  уступают  место горячему  мясу. На  верандах
больше нет москитов, они покинули поле боя -- и тут войне со Временем настал
конец, люди тоже отступили, укрылись в теплых комнатах.
     Как три месяца назад,--или это были три долгих столетия?--Том, Дуглас и
дедушка  стояли на веранде,  и  она  скрипела,  словно  корабль, что дремлет
ночью,  покачиваясь  на  волнах,  и  все  трое  втягивали  ноздрями  воздух.
Мальчикам казалось: в начале лета кости у них были как стебли зеленой мяты и
лакрицы, а теперь обратились в мел и слоновую кость. Но прежде всего осенняя
прохлада  коснулась костей  дедушки,  точно  неумелая рука  забарабанила  по
пожелтевшим басовым клавишам фортепьяно, которое стоит в столовой.
     Дедушка повернулся к северу, как стрелка компаса.
     -- Пожалуй, мы больше не будем выходить сюда  по вечерам, --- сказал он
раздумчиво.
     И втроем они сняли цепи  с крюков  в потолке и унесли качели  в  гараж,
будто  старые  разбитые похоронные дроги, а  за ними летели  на землю первые
сухие  листья. Слышно  было,  как  бабушка растапливает  камин в библиотеке.
Вдруг налетел ветер и в окнах задребезжали стекла.
     Дуглас в последний  раз  остался  ночевать  сегодня в своей комнатке  в
башне; он достал блокнот и записал:
     "Теперь все идет обратным  ходом. Как в кино, когда фильм пускают задом
наперед  --  люди выскакивают  из  воды  на  трамплин.  Наступает  сентябрь,
закрываешь окошко,  которое открыл в июне, снимаешь теннисные туфли, которые
надел  тогда же,  и влезаешь  в тяжеленные башмаки,  которые тогда забросил.
Теперь  люди скорей  прячутся в  дом,  будто кукушки  обратно в  часы, когда
прокукуют время. Только что на верандах было полно народу и все трещали, как
сороки.  И сразу  двери захлопнулись, никаких разговоров не слыхать,  только
листья с деревьев так и падают".
     Он поглядел из высокого окна: на равнине по руслам ручьев валяются, как
сушеный инжир, дохлые сверчки;
     в  небе  под заунывные  крики гагар уже скоро  потянутся  к  югу птицы,
деревья взметут к  свинцовым  тучам  буйные  костры  пламенеющей  листвы. Из
далеких полей доносится  запах дозревающих тыкв -- они  уже сами  тянутся  к
ножу, скоро  в них прорежут треугольники глаз и глянет изнутри  жгучее пламя
свечи.  А  тут,  в  городе, из  труб  взвились первые  клубы  дыма, и где-то
приглушенно позвякивает  железо--значит,  по  желобам в погреба уже  потекли
жесткие черные реки и скоро там в ларях вырастут высокие темные холмы угля.
     Но время идет, час уже поздний.
     В высокой башне над Городом Дуглас протянул руку.
     -- Всем раздеваться!
     Он подождал. Холодный ветер леденил оконное стекло.
     -- Чистить зубы! Он еще подождал.
     -- Теперь,-- сказал он наконец,-- гасите  свет! И мигнул. И город сонно
замигал в ответ: часы на здании суда пробили десять, половину одиннадцатого,
одиннадцать и дремотную полночь, и один за другим гасли огни.
     -- Ну, теперь последние... вон там... и тут...
     Он лежал в постели, а вокруг спал  город, и овраг лежал темный, и озеро
чуть колыхалось в  берегах, и повсюду его родные и друзья, старики и молодые
спали на этой  ли, на другой ли улице, в этом ли, в  другом ли доме,  или на
далеких кладбищах за городом.
     Дуглас закрыл глаза.
     Июньские   зори,  июльские  полдни,  августовские  вечера--все  прошло,
кончилось, ушло  навсегда и осталось только в памяти. Теперь впереди  долгая
осень,  белая зима, прохладная  зеленеющая  весна,  и  за  это  время  нужно
обдумать минувшее лето и  подвести итог. А если он что-нибудь забудет -- что
ж, в погребе стоит вино из  одуванчиков, на каждой бутылке выведено число, и
в них -- все дни лета,  все до  единого.  Можно почаще спускаться в погреб и
глядеть прямо на  солнце, пока  не заболят глаза,  а тогда  он их  закроет и
всмотрится  в жгучие  пятна, мимолетные шрамы от виденного, которые все  еще
будут  плясать внутри  теплых  век, и  станет расставлять  по местам  каждое
отражение и каждый огонек, пока не вспомнит все, до конца...
     С этими мыслями он уснул.
     И этим сном окончилось лето тысяча девятьсот двадцать восьмого года.





     1 Слова из баллады Киплинга. (Здесь и далее прим. пер.)


     1 Празднуется в Америке в первый понедельник сентября.

     1  Уиттиер  Дж. Г. (Whittier,  1807--1892)--американский поэт,  прозаик
журналист, автор аболиционистских "Передовиц в стихах" и многих  религиозных
гимнов.

     2 Сегодня розыгрыш национальной лотерея (исп.).

     3 То есть Авраама Линкольна.

     4 Спасите, на помощь! (фр.)