одили
мимо, зажужжала, как умирающее насекомое.
     Впереди лежали улицы  --  белые,  спекшиеся. Справа и слева  над  тремя
хрупкими  женщинами вставали высокие деревья, и ветер шевелил  густую листву
лишь на  самых макушках. С остроконечной  башни здания суда показалось бы --
летят по улице три пушинки одуванчика.
     -- Сперва мы проводим тебя, Франсина.
     -- Нет, я провожу вас.
     -- Не глупи,-- возразила  Лавиния.--  Твой Электрик-парк  -- это  такая
даль. Проводишь меня, а потом тебе придется возвращаться  домой через овраг.
Да ведь если на тебя с дерева упадет хоть один листочек, у тебя будет разрыв
сердца.
     --  Что  ж, тогда  я  останусь  ночевать  у  тебя,  Лавиния,--  сказала
Франсина.--Ведь из всех нас ты самая хорошенькая.
     Так  они  шли, двигаясь, будто  три  стройных и  нарядных  манекена, по
залитому  лунным  светом  морю   зеленых  лужаек   и   асфальта,  и  Лавиния
приглядывалась  к  черным  деревьям, что  проплывали  по обе стороны от них,
прислушивалась  к  голосам  подруг--они  негромко  болтали и  пытались  даже
смеяться; и ночь словно ускоряла шаг, потом помчалась  бегом--и все-таки еле
плелась,  и  все стремительно  неслось куда-то,  и все казалось  раскаленным
добела и жгучим, как снег.
     --  Давайте  петь,-- предложила Лавиния. И  они  запели "Свети,  свети,
осенняя  луна...".  Они шли,  взявшись под руки,  не  оглядываясь  назад,  и
задумчиво,  вполголоса пели. И чувствовали, как раскаленный за день  асфальт
понемногу остывает у них под ногами.
     -- Слушайте! -- сказала Лавиния.
     Они прислушались  к летней  ночи. Стрекотали  сверчки, вдалеке часы  на
здании суда пробили без четверти двенадцать.
     -- Слушайте!
     Она и сама прислушивалась.  В темноте скрипнул гамак -- это мистер Терн
вышел  на веранду выкурить перед сном последнюю сигару и молча одиноко сидел
в гамаке. Розовый кончик сигары медленно качался взад и вперед.
     Огни  постепенно гасли,  гасли --  и  погасли совсем.  Погасли  огни  в
маленьких  домишках, и в  больших домах, желтые  огни  и зеленые,  фонари  и
фонарики, свечи,  керосиновые лампы  и  лампочки на верандах --  и все живое
спряталось за медными, железными,  стальными замками, засовами  и  запорами,
думала  Лавиния, все  живое забилось в тесные, темные каморки, завернулось и
укрылось с головой. Люди лежат в кроватях, на них светит луна. Там, у себя в
спальнях, они ничего не боятся,  дышат  ровно  и спокойно, потому что они не
одни. А мы идем по улице, по остывающему ночному асфальту. И над нами светят
редкие уличные фонари, отбрасывая неверные, пьяные тени.
     -- Вот и твой дом, Франсина. Спокойной ночи!
     -- Лавиния, Элен, переночуйте у меня. Уже очень поздно, почти  полночь.
Я   уложу   вас   в   гостиной.  Сварю  горячего   шоколада...   будет   так
весело!--Франсина обняла их обеих.
     -- Нет, спасибо,-- сказала Лавиния. И Франсина заплакала.
     -- Ох, сделай милость, не начинай все сначала,--сказала Лавиния.
     -- Я не  хочу, чтобы ты умерла,--  всхлипывала Франсина, и слезы градом
катились по ее щекам.--Ты  такая красивая и милая, я хочу, чтобы ты осталась
жива. Ну, пожалуйста, пожалуйста, не уходи!
     -- Вот  уж не  думала, что  ты  из-за  этого так разволнуешься. Я приду
домой и сразу тебе позвоню.
     -- Обещаешь?
     --  Ну  конечно,  и скажу, что все  в  порядке. А  завтра мы  устроим в
Электрик-парке пикник. Я сама приготовлю сандвичи с ветчиной. Ладно? Видишь,
я вовсе не собираюсь умирать.
     -- Значит, ты позвонишь?
     -- Я же обещала!
     ----  Ну,  тогда спокойной  ночи, спокойной ночи! Франсина одним  духом
взбежала на крыльцо и юркнула
     в дверь, которая тотчас же захлопнулась за ней, и следом
     загремел засов.
     -- Теперь я отведу домой тебя, Элен,-- сказала Лавиния.
     Часы на здании суда пробили полночь. Звуки летели над пустынным городом
--  никогда еще не был он таким пустынным. И замерли над пустынными улицами,
над пустыми палисадниками и опустелыми лужайками.
     --  Девять,  десять, одиннадцать, двенадцать,-- считала Лавиния,  держа
Элен под руку.
     -- Правда, чувствуешь себя как-то странно?--спросила Элен.
     -- Ты о чем?
     --  Как подумаешь, что мы сейчас идем по  улице, а все люди преспокойно
лежат  в постели за запертыми дверями. Ведь сейчас,  наверно, на тысячу миль
вокруг только мы одни остались под открытым небом.
     До  них  донесся смутный шум,  идущий из теплой и темной глубины: овраг
был уже недалеко.
     Через минуту они  стояли у дома Элен и долгим взглядом смотрели друг на
друга. Ветер дохнул запахом прозрачной свежести. По небу  потянулись облака,
и луна померкла.
     -- Может быть, все-таки останешься у меня, Лавиния?
     -- Нет, я пойду домой.
     -- Иногда...
     -- Что иногда?
     -- Иногда мне  начинает казаться,  что люди  сами  ищут смерти. Сегодня
вечером ты ведешь себя престранно.
     -- Просто  я  ничуть  не  боюсь,--ответила Лавиния.-- И  мне,  наверно,
немножко  любопытно.  И  я  не теряю головы. Если рассуждать трезво. Душегуб
никак не может
     сейчас  быть  где-нибудь поблизости. Такой переполох, и  вся полиция на
ногах.
     -- Твоя полиция давно уже дома и спит сладким сном.
     -- Ну, скажем так: я развлекаюсь, хоть и чуть рискованно, но в общем не
опасно. Если бы это было  и в самом  деле опасно, я бы, конечно,  осталась у
тебя.
     -- А вдруг в глубине души тебе и правда не хочется жить?
     -- Глупости! И что вы с Франсиной такое выдумываете!
     -- Мне так  совестно! Ты  только еще доберешься до дна оврага и пойдешь
по мосту, а я уже буду пить горячее какао!
     -- Выпей чашку за мое здоровье. Спокойной ночи!
     Лавиния Неббс  вышла  одна на  спящую  улицу, в  безмолвие августовской
ночи.  Дома стояли темные, ни одно окно  не светилось,  где-то лаяла собака.
"Через пять минут я буду уже дома и в  безопасности,--думала Лавиния.--Через
пять минут я позвоню этой глупышке Франсине. Я..."
     И тут она услышала голос.
     Вдалеке, меж  деревьев, мужской голос  пел:  "Под  июньской  луной  жду
свиданья с тобой..."
     Лавиния прибавила шагу.
     Голос пел: "Я тебя обниму... и своей назову..."
     В  тусклом лунном  свете  по  улице  ленивой,  беспечной  походкой  шел
человек.
     "Если уж придется, побегу и постучусь в любую дверь",-- думала Лавиния.
     "Под  июньской луной жду свиданья с  тобой",--пел незнакомец, помахивая
длинной дубинкой.
     -- Ба, кто это тут бродит? Нашли время для прогулок, мисс Неббс, нечего
сказать!
     -- Сержант Кеннеди? Разумеется, это был он.
     -- Давайте-ка я провожу вас до дому.
     -- Спасибо, я и одна дойду.
     -- Но ведь придется идти через овраг...
     Да,  думала Лавиния, но с мужчиной я через овраг не пойду, даже если он
полицейский. Откуда мне знать, кто из вас Душегуб?
     -- Ничего,--сказала она.--Я пойду быстро.
     --  Тогда  я  подожду  здесь,--  предложил  он.--  Если вам понадобится
помощь, только крикните. Я услышу и тотчас прибегу.
     -- Спасибо.
     И она пошла дальше, а  он остался  один под  фонарем и опять замурлыкал
свою песенку.
     "Ну вот",-- сказала она себе.
     Овраг.
     Лавиния стояла на верхней из ста тринадцати ступенек, которые вели вниз
по крутому склону; потом надо было  пройти семьдесят ярдов по мосту и  снова
подняться наверх, к Парк-стрит. И на всем этом пути -- только  один  фонарь.
Через три  минуты  я поверну  ключ,  и  отопру дверь  моего  дома,  и войду,
подумала она.  Ничего со  мной  не случится  за какие-нибудь сто восемьдесят
секунд.
     Она  начала  спускаться   по   бесконечным,  позеленевшим  от   плесени
ступенькам в овраг.
     -- Одна, две, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять,--
считала она их шепотом.
     Лавиния шла медленно, но задыхалась, точно от быстрого бега.
     --  Пятнадцать,  шестнадцать,  семнадцать, восемнадцать,  девятнадцать,
двадцать ступенек,-- задыхаясь, шептала она.
     -- Это уже пятая часть  пути,--объявила она себе. Овраг  был глубокий и
черный,  черный, непроглядно-черный! И весь мир остался позади, мир тех, кто
спокойно спит  в своей постели; запертые  двери, город,  аптека,  кинотеатр,
огни --  все осталось позади. А здесь --  один  овраг, только  он  вокруг --
черный и огромный.
     -- Ведь  ничего не  случилось,  правда?  И никого  здесь нет.  Двадцать
четыре ступеньки, двадцать пять. А помнишь,  в детстве мы  пугали друг друга
сказками о привидениях?
     Она  прислушалась к собственным шагам --  они  отсчитывали ступеньку за
ступенькой.
     -- Помнишь сказочку про то, как в дом к тебе приходит черный человек, а
ты уже лежишь в постели?  И вот он уже на первой ступеньке лестницы, которая
ведет к тебе в спальню. Вот он уже на второй ступеньке. Вот  уже на третьей,
на  четвертой, на пятой! Помнишь, как вы все визжали и смеялись, слушая  эту
сказочку? И вот ужасный черный человек уже на двенадцатой  ступеньке, вот он
открывает дверь в твою комнату, вот стоит у твоей кровати. "АГА, ПОПАЛАСЬ!"
     Лавиния  вскрикнула. Никогда  в жизни она  не слыхала такого отчаянного
вопля. И  сама никогда  в  жизни  не кричала  так громко.  Она остановилась,
замерла  на  месте  и  ухватилась  за  деревянные  перила.  Сердце  в  груди
разрывалось. Его неистовый стук, казалось, заполнил вселенную.
     "Вот, вот оно!--кричало что-то у  нее внутри.--Там, внизу,  под фонарем
кто-то стоит! Нет, уже скрылся. Но он меня ждал!"
     Лавиния прислушалась.
     Тишина.
     На мосту -- никого.
     Ничего там нет, думала она, держась  за  сердце.  Ничего. Дура я! Зачем
было вспоминать эту сказку? До чего глупо! И что мне теперь делать?
     Сердце понемногу успокоилось.
     Позвать сержанта Кеннеди? Может, он слышал, как я завопила?
     Она снова прислушалась. Ничего. Ничего.
     Пойду дальше. Это все та глупая сказка виновата.
     Она опять начала считать ступеньки.
     --  Тридцать пять,  тридцать шесть, осторожно, не  упасть бы.  Я просто
дура.  Тридцать  семь,  тридцать восемь... девять, сорок и  еще две, значит,
сорок две, уже почти полпути.
     Она снова замерла.
     -- Погоди,-- сказала  она себе.  Сделала шаг.  Раздалось эхо.  Еще шаг.
Снова эхо. Чужой шаг, на долю секунды позже.
     -- Кто-то идет  за  мной,--  шепнула  она  оврагу,  черным сверчкам,  и
затаившимся   зеленым  лягушкам,  и  черной  речке.--Кто-то  идет  сзади  по
лестнице. Я боюсь обернуться.
     Еще шаг, снова эхо.
     -- Как только я шагну, он тоже шагает. Шаг и эхо.
     -- Сержант Кеннеди, это вы? --нерешительно спросила она у оврага.
     Сверчки молчали.
     Сверчки  прислушивались.  Ночь прислушивалась к ней и к  ее  шагам. Все
дальние ночные луга и все ближние ночные деревья вокруг, против обыкновения,
застыли и не шевелились; листья,  кусты,  звезды и трава в  лугах--все вдруг
замерло и слушало, как бьется сердце Лавинии Неббс.  И может быть, где-то за
тысячу  миль, на  глухом полустанке,  где  от  поезда  до  поезда  --  целая
вечность,  одинокий   путник   читает  сейчас  газету   при  тусклом   свете
единственной лампочки  -- и вдруг поднимет  голову,  прислушается  и спросит
себя:  что  это? И  подумает:  наверно, просто  дятел  стучит  по дуплистому
стволу. Но нет, это  не  дятел, это Лавиния Неббс,  это ее сердце стучит так
громко.
     Тишина.  Тишина летней ночи, что раскинулась  на тысячи  миль, затопила
землю,  точно  белое  море,  полное  теней.  Скорей,  скорей!  Все  ниже  по
ступенькам. Беги!
     Она услышала  музыку.  Безумие, глупость,  но на нее обрушилась  мощная
волна музыки,  и тут оказалось -- она бежит, бежит  в страхе  и  ужасе, а  в
каком-то  уголке сознания,  еще  усиливая и нагнетая  страх, звучит грозная,
тревожная музыка и толкает  ее все дальше, дальше,  скорее,  скорее,  и  она
летит и падает все ниже, ниже, на самое дно оврага.
     --  Еще  немножко!--молила  Лавиния.--Сто восемь,  девять,  сто  десять
ступенек! Наконец-то дно! Теперь бегом! Через мост!
     Она торопила  руки,  ноги, все тело,  весь свой страх,  она приказывала
всем фибрам своего существа в эту ослепительную и страшную минуту, когда она
бежала над шумной быстрой речкой по пустынным, гулким, качающимся и упругим,
чуть ли  не живым доскам,  а  за  ней по  мосту  гнались  шаги и  настигали,
настигали, и музыка тоже гналась следом, пронзительная и бессвязная...
     Он  догоняет,   не  оборачивайся,  не  смотри,  если  увидишь   его  --
перепугаешься насмерть и уже не сможешь двинуться с места. Беги, беги!
     Она бежала по мосту.
     Господи  боже, прошу тебя, молю, дай мне взбежать наверх! Вот и подъем,
тропинка, теперь  между холмов, ох, как темно, и все так далеко! Если я даже
закричу, теперь это уже не поможет; да я и не в силах кричать. Ну вот, конец
тропки, вот  и улица; господи,  хоть бы добраться, если  только  я  доберусь
домой, больше  никогда в жизни никуда не пойду одна.  Я была  дура, ну да, я
была  дура,  я не  знала, что такое  страх, но  только бы  добраться сегодня
домой--клянусь, я уже никогда никуда не  пойду без  Элен или Франсины! Вот и
улица. Теперь через дорогу!
     Она перебежала дорогу и кинулась дальше по тротуару.
     Ну вот крыльцо! Мой дом! Господи, дай мне еще минутку, я войду  и запру
дверь -- и я спасена!
     И  тут--как  глупо,  некогда  сейчас  замечать  такие  пустяки, скорей,
скорей,  не  терять  ни секунды,  и  все-таки  она  заметила: он  блестит  в
темноте--недопитый  стакан  лимонада, она  оставила  его  тут,  на  веранде,
давным-давно, год назад, целых полвечера  тому назад...  Стакан  с лимонадом
стоит тут преспокойно, как ни в чем не бывало... и...
     Непослушные ноги поднялись по ступенькам крыльца, руки тряслись и никак
не попадали в  замок ключом.  Сердце  стучало на весь свет. И что-то  внутри
отчаянно кричало от страха.
     Наконец-то ключ в замке.
     Открывай же, скорей, скорей!
     Дверь распахнулась.
     Скорей туда. Захлопывай !
     Она захлопнула дверь.
     -- Теперь на ключ,  на засов, на все запоры!  -- задыхаясь,  прошептала
Лавиния.--Крепче, крепче, надежнее!
     Дверь заперта крепко, надежно.
     Музыка  умолкла. Она вновь  прислушалась к стуку сердца -- он понемногу
стихал.
     Дома! Наконец-то! Дома  и в безопасности! Спасена, спасена, дома! Она в
изнеможении прислонилась спиной к двери. Спасена, спасена! Слушай! Ни звука.
Спасена, слава богу, спасена, в безопасности, дома. Никогда, никогда  больше
не выйду вечером на улицу. Буду сидеть дома. Никогда в жизни больше не пойду
через  этот  овраг! Дома, дома, спасена, все хорошо,  как  все хорошо! Дверь
заперта, все хорошо. Стоп! Выгляни в окно.
     Она выглянула.
     Да ведь там никого нет! Никого! И никто  вовсе за мной и не  шел. Никто
меня не догонял.  Лавиния вздохнула и чуть было не засмеялась  над собой. Ну
ясно же! Если бы кто-то за мной гнался, он бы, конечно, меня поймал! Не  так
уж  я быстро  бегаю... И на веранде  никого  нет, и во дворе тоже... Какая я
глупая! Ни от чего я не убегала. В этом овраге так же безопасно, как в любом
другом месте.  И все-таки как хорошо дома! Так тепло, уютно, нет лучше места
на земле!
     Она протянула руку к выключателю и замерла.
     --  Что?--сказала  она.--Что?  Что  такое?!  У  нее  за  спиной  кто-то
откашлялся.
     * * *
     -- А, чтоб им пусто было, все-то они портят!
     -- Да ты не расстраивайся, Чарли!
     -- Ну  ладно,  а про что мы теперь будем говорить?  Какой толк говорить
про Душегуба, если его даже нет больше в живых? Это  теперь ни  капельки  не
страшно.
     --  Не знаю, как ты, Чарли,-- сказал Том,-- а я  опять пойду к "Летнему
льду". Сяду там у двери и стану воображать,  будто он живой, и  опять у меня
мороз пойдет по коже.
     -- Ну, это обман.
     -- А как же  быть, если  кругом нет ничего страшного? Приходится что-то
придумывать.
     Дуглас не  слушал,  что говорят Том  с Чарли. Он глядел  на дом Лавинии
Неббс и бормотал:
     -- Вчера вечером я был в овраге. Я это видел. Я все видел. А по  дороге
домой проходил тут. И  видел  этот самый стакан с лимонадом на веранде,  там
еще оставался лимонад. Мне даже захотелось его допить. Вот бы, думаю, допить
его. Я был в овраге и тут тоже. Я был в самой-самой гуще всего.
     Том и Чарли, в свою очередь, не обращали никакого внимания на Дугласа.
     --  Если хочешь знать,--говорил Том,--я и не  верю вовсе,  что  Душегуб
умер.
     -- Да  ты  ж сам был  тут  утром, когда  "Скорая помощь" вынесла  этого
человека на носилках.
     -- Ясно, был,-- сказал Том.
     -- Ну вот, это он самый и есть--Душегуб, дурень ты! Читай газеты! Целых
десять  лет он увертывался и не  попадался -- и  вот старушка  Лавиния Неббс
берет и протыкает его самыми обыкновенными ножницами! Вечно суются не в свое
дело.
     -- Что  же  ей,  по-твоему, сложить  руки  и пускай он  ее спокойненько
душит?
     -- Нет, зачем же, но хоть выскочила бы из дому, побежала бы, что ли, по
улице, заорала  бы: "Душегуб! Душегуб!" А он бы  тем временем улизнул. Да-а,
до вчерашней  полуночи у  нас в городе  было  хоть что-то хорошее. А  теперь
такая тишь да гладь, что даже тошно!
     -- В  последний раз  говорю тебе, Чарли:  Душегуб  не умер. Я видел его
лицо, и ты тоже видел. И Дуг видел его, верно, Дуг?
     -- Что? Да, кажется. Да.
     -- Все его  видели. Так  вот, вы мне  скажите:  похож он, по-вашему, на
Душегуба?
     -- Я...-- начал Дуглас и умолк. Прошло секунд пять.
     -- Бог ты мой,-- прошептал наконец Чарли. Том ждал и улыбался.
     --  Он ни капельки не  похож  на  Душегуба,-- ахнул  Чарли.--  Он похож
просто на человека!
     -- Вот  то-то  и  оно! Сразу видно--самый обыкновенный человек, который
даже  мухи  не  обидит! Уж если  ты Душегуб,  так  должен быть  и  похож  на
Душегуба, верно? А этот похож на лотошника --  знаешь, который вечером перед
кино торгует конфетами.
     -- Что  ж,  по-твоему, это  был просто  какой-нибудь  бродяга?  Шел  по
городу, увидал пустой дом и забрался туда,
     а мисс Неббс взяла да там его и убила?
     -- Ясно.
     -- Постой-ка! Мы ведь не знаем, какой Душегуб с ви-
     ду. Никаких его карточек мы не видали. А кто его видел,
     те ничего сказать не могут, потому что они уже мертвые.
     -- Ты отлично знаешь, какой Душегуб с виду, и я знаю,
     и Дуг тоже. Он обязательно высокий, да?
     -- Ясно...
     -- И обязательно бледный, да?
     -- Правильно, бледный.
     -- И костлявый, как скелет, и волосы длинные, черные, да?
     -- Ну да, я всегда так и говорил.
     -- И глазищи вылупленные и зеленые, как у кошки?
     -- Правильно, весь тут, тютелька в тютельку.
     --  Ну вот.--  Том  фыркнул.--  Вы же видели  этого  беднягу,  которого
выволокли из дома мисс Неббс. Какой он, по-вашему?;
     -- Маленький, лицо красное и даже  вроде толстый, волос -- кот наплакал
и те какие-то  рыжеватые...  Ай  да  Том, -попал  в самую точку! Пошли! Зови
ребят! Ты им тоже  все растолкуешь. Ясно, Душегуб  живой!  Он сегодня  ночью
опять будет всюду рыскать и искать себе жертву.
     -- Угу,-- сказал Том и вдруг задумался.
     -- Ты молодчина, Том, здорово соображаешь. Никто бы из нас не сумел вот
так  поправить  все  дело.  Целое  лето  чуть не  полетело вверх тормашками,
спасибо ты вовремя выручил. Август будет не вовсе пропащий! Эй, ребята!
     И Чарли умчался прочь, крича во все горло и размахивая руками.
     А Том все стоял на тротуаре перед домом Лавинии Неббс. Он был бледен.
     -- Бог ты мой,-- шептал он.-- Что же я такое натворил?
     И повернулся к Дугласу.
     -- Послушай, Дуг, что же это  я натворил? Дуглас не сводил глаз с дома.
Губы его шевелились.
     -- Вчера  вечером я был в овраге. Я видел Элизабет Рэмсел. И я проходил
здесь  по дороге  домой. И видел стакан с  лимонадом там, на веранде. Только
вчера вечером. Я даже мог его выпить... Я его чуть не выпил...

x x x
     Она  была  из тех женщин,  у  кого в рук