актер все  равно
под ним "ходит".
   - Знаешь что? Я знаю одну пару творческих людей,  которые  друг  о  друге
говорят так: "Мы оба пулеметчики.  Вот  только  пулеметные  ленты  подносить
некому". Иногда я  ленту  подношу.  А  иногда  и  Глеб  подносит.  Но  кроме
режиссера и артистки под одной крышей есть  мужчина  и  женщина.  И  женщина
должна понимать очень многое и владеть ситуацией.
   - Когда вы познакомились с Панфиловым, вы его выбрали или он вас?
   - Даже не знаю, как сказать... Мы познакомились на съемках фильма "В огне
брода нет". Послушай, зачем тебе это?
   - Ну интересно же.
   - У него были замечательные артистки, которых он "пробовал"  до  меня.  А
меня, собственно, он раньше в "Морозко" видел, но  не  заинтересовался.  Ему
Ролан Быков обо мне говорил, и еще кто-то... А у  меня  было  потрясение  от
этого человека, от Глеба. А потом были истории, которые говорили, что это  -
судьба.
   - В общем, я поняла: вы в него втрескались, а он - нет.
   - Я не знаю, влюбился он в меня или не влюбился, но мне кажется, что Глеб
прежде всего был влюблен в эту историю, "В огне брода нет", и в свою героиню
Таню Теткину. Худсовет фильма меня не утвердил: хотел других актрис. А  Глеб
почувствовал - что я могу и чего от меня ждать.
   - Скажите, а вы способны на безрассудные, неожиданные поступки?
   - Ты думаешь, я скромная? Я неожиданная. Я и для себя бываю  неожиданной,
и для Глеба. Он иногда меня не одобряет. Ему, например,  нравится,  когда  у
меня элегантный стиль в костюме, когда  все  скромно,  но  очень  изысканно.
Когда линия и силуэт говорят сами за себя, чрезмерностей не бывает.
   - А вам хочется нарушить?
   - Хочется. Я решила и купила себе сюртук:  он  мне  понравился.  Да,  мне
хочется иногда необычное надеть.
   - А слабо пойти на дискотеку?
   - Не слабо. Я говорила сыну: "Возьми меня на дискотеку". Мы однажды пошли
с Лиечкой и Аллочкой (актрисы Ахеджакова и Будницкая. - М.Р.).  И,  как  это
говорится, - дискотировали? Я ведь очень люблю танцевать. Мне жаль, что меня
мама не отдала в балет. Не получилось.
   - А в артистки отдала вас мама-ботаник?
   -  Она  не  спорила.  Она  мне  только  посоветовала,   как   читать   на
вступительных серьезное стихотворение "Я помню чудное мгновенье":  до  этого
на всех экзаменах я читала только смешное. "Дочка, а ты  попробуй  читать  с
закрытыми глазами". Я попробовала. "Вот так и  читай",  -  одобрила  она.  Я
помню, что, когда я это проделывала во МХАТе, там все умирали от хохота.
   - А слабо влюбиться?
   - Если встречу мужчину достойнее Глеба,  не  слабо.  Пока  не  встретила.
Думаю, и не встречу.
   - Когда вам плохо, что вы себе говорите, как успокаиваете?
   - Пытаюсь  как-то  из  этой  горькой  ложбинки  потихонечку  выползти.  С
молитвой, думая, что, может быть,  я  обиду  чем-то  заслужила.  И  ситуация
послана для того, чтобы я поняла что-то про  себя.  И  тогда  надо  простить
этого человека, который обидел.
   - Есть ли у актрисы Чуриковой запредельная мечта из области фантастики?
   -  Есть  всякие  фантазии,  которые  я  не  могу  осуществить.  Это  даже
неприлично, дурной тон. Ну, например,  когда  я  вижу  какого-нибудь  такого
человека с лысиной, мне хочется его поцеловать в лысину, наговорить  хороших
слов. Мне хотелось бы входить в стену. Вот, пожалуй, еще летать. И,  конечно
же, мне хотелось бы предвидеть будущее. Так хочется...

   Сегодня это даже немодно - говорить об эмиграции, выжимая из темы  скупую
русскую слезу и тоску по березкам и отеческим гробам. На вопрос "А почему вы
уехали?" давно привычно-равнодушно отвечают: "А захотел и  уехал".  В  конце
концов какая разница, где человек живет.  "Земля  везде  тверда",  -  сказал
Бродский, подтвердив это собственной судьбой. Интересно другое:  как  живет?
Как выживает, приспосабливается, мимикрирует, превращаясь из гомо советикуса
в нормального человека, живущего на  другой  социально-экономической  почве.
Тем более интересно, как это происходит с людьми, уехавшими из России в свое
время: а) не самыми бедными и  гонимыми,  б)  в  зените  славы,  хлебнувшими
вдоволь народной любви.
   Вот Нью-Йорк, угол 52-й улицы и 5-й авеню, ресторан "Самовар" - заведение
с противоречивой репутацией в эмигрантских кругах, такой же  противоречивой,
как и сами эти круги. Посмотрим

   А ктой-то там
   из наших
   в "Самоваре"?
   Меню из русского ресторана -
   Эмигранты плачут не под "Вечерний звон" -
   Евреи про оленей не поют -
   На Бродвее жонглируют только деньгами -
   Тайны съемок товарища Сталина -

   В "Самоваре"  все  как  у  русских  -  пахнет  едой,  накурено  и  громко
разговаривают. По узкому заведению, напоминающему широкий  вагон-ресторан  с
богатым интерьером, ходит хозяин Роман Каплан  с  внешностью  "из  недобитых
белых офицеров": узкое лицо, короткая, ежиком, стрижка, черный френч - то ли
Керенский, то ли барон  Врангель.  Время  от  времени  он  подсаживается  за
какой-нибудь столик или разговаривает с пианистом. В тот вечер в  "Самоваре"
играл композитор Александр Журбин.
   - Я играю здесь несколько раз в месяц.  Ну  и  что?  Все  уважающие  себя
американские музыканты играют в ресторанах. Мне это даже в кайф.
   И вжаривает что-то из репертуара 30-х годов.
   Александр Журбин: выехал в США вместе  с  семьей  в  1985  году.  По  его
словам, небогат, но живет среди богатых - на верхнем Манхэттене, и всего два
квартала отделяют его от Мадонны, Мерил Стрип,  Исхака  Стерна.  Одно  время
Журбин держал единственный русский  театр  "Блуждающие  звезды",  занимавший
свое скромное  место  в  Нью-Йорке.  Но  содержать  труппу  оказалось  делом
тяжелым, и он ее распустил. Семья Журбина тоже при деле. 18-летний сын  Лева
- студент самой известной американской консерватории "Джулиард Скул". Он уже
получил семь национальных премий как  композитор.  Играет  на  альте.  Пишет
компьютерную музыку. Жена  Журбина,  Ирина  Гинзбург,  работает  на  русском
телевидении. Член  Российского  союза  писателей  (она  поэт  и  переводчик)
зарабатывает авторитет и на жизнь астрологическими программами.
   Журбин толст, весел, шумен и  один  из  немногих  повстречавшихся  мне  в
Нью-Йорке, кто не упивается рассказами о том мешке  дерьма,  который  всякий
уважающий себя эмигрант съел на старте



   новой американской жизни. Также не отзывается дурно о  соотечественниках.
Он не стесняется показать крошечный  офис  своего  бывшего  театра  -  нечто
среднее между каморкой папы Карло и комнатой Родиона  Раскольникова,  говоря
при этом: "Пиши все, как есть". Сегодня  у  него  есть  -  масса  культурных
проектов.  Еще  -  телевидение,  где  раз  в  неделю  он  ведет  получасовку
культурных новостей, записываясь в студии величиной с  московскую  кухню.  А
также "Самовар" по четвергам.
   В тот вечер в "Самоваре" публика подобралась разношерстная. Гуляли  новые
русские, но, судя по внешнему виду сопровождавших их  женщин,  не  из  особо
крутых.  Рядом  скромно  сидела  компания  известного  в  прошлом  в  России
шахматиста  Альперта.  Из  творческих  людей  присутствовал   художник   Лев
Збарский, принимавший Гафта и Квашу, которые в это время  с  "Современником"
гастролировали в Нью-Йорке. Чуть  в  сторонке  сидела  дама  неопределенного
возраста  со  спутником,  обращавшая  на   себя   внимание   экстравагантной
внешностью. В какой-то момент она подошла к Журбину и, наклонившись к  нему,
что-то сказала. Журбин с довольным видом, который, впрочем, он имеет всегда,
заиграл знакомую с детства песенку из "Кавказской  пленницы"  -  "Где-то  на
белом свете, там, где всегда мороз..." Экстравагантная  блондинка  оказалась
той самой первой исполнительницей шлягера 60-х про белых медведей -  певицей
Аидой Ведищевой, имя которой должны помнить лишь наши папы и мамы.
   Аида Ведищева: уехала из СССР в 1975 году. Живет в  Лос-Анджелесе.  Имеет
свое шоу. На афише певица выглядит в чисто американ-ском духе - то есть  как
Мерилин Монро: пухлые щечки, вытянутые для поцелуя  губки  в  рамке  искусно
взбитого  белого  парика.  Хотя  в  жизни  она  оказалась  другой  -  хорошо
прокрашенное аккуратное каре, зеленый френчеообразный пиджак с металлической
отделкой и брюки в обтяжку. Черные в сеточку декадентские перчатки завершали
ее экстравагантный туалет. Прикид путал карты относительно ее возраста.
   Аида Ведищева, бывшая солистка Москонцерта, просит не  писать  о  ней  по
первому  впечатлению,  потому  что  "не  все  так  просто   в   ее   жизни".
Действительно, непросто. В Москве композитор Евгений Крылатов рассказал мне,
что в 1973 году ее не пустили на запись передачи "Песня-73", потому что  она
- еврейка. В результате песню "Умчи меня, олень"  пела  русская  девочка  из
хора.
   По здешнему репертуару певицы можно судить о ее  аудитории:  для  русских
она по-прежнему поет "Про белых медведей", про то, что "За  окнами  август",
"Чунга-Чангу"  и,  естественно,  про  "Оленя".  Для  американцев   исполняет
преимущественно религиозные песни. Обращение к Богу, по ее признанию, отнюдь
не случайно. В США она приобщилась к религии, к которой  в  Советском  Союзе
проявляла поверхностный интерес.
   У  нее  по-прежнему  красивый  и  чистый  голос,  который  она   тут   же
демонстрирует, вспомнив с пианистом попурри совобразца. Когда Ведищева  пела
"Умчи меня, олень" - песенку из кинофильма "Ох  уж  эта  Настя"  -  какая-то
девушка за столиком громко всхлипывала и, размазывая слезы с потекшей  тушью
по лицу, говорила: "Это же, блин, песня моего  детства".  Прежде  в  русских
ресторанах эмиграция плакала под "Вечерний звон",  у  новой  эмиграции  свои
песни. Столь трогательное  эмоциональное  проявление  окончательно  укрепило
певицу в желании поехать на родину с ретропрограммой.
   Под  фонограмму  Розенбаума  официантка,  по-русски  не  очень  любезная,
принесла порцию борща. Борщ в "Самоваре" оказался примерно таким же,  как  в
советском общепите, из разряда "есть  можно".  Зато  пельмени  -  настоящие.
Кстати, на следующий день этот же рашн набор я дегустировала в "Дяде Ване" -
маленькой кафешке через две  улицы  от  "Самовара",  которую  держит  бывшая
артистка "Ленкома" Марина Трошина. Сравнение по части борща было явно  не  в
пользу "Самовара".
   Русские под "Очи черные" плясали с поражавшим меня всегда  отчаянием,  то
есть как в последний  раз.  Какая-то  перебравшая  разлохмаченная  блондинка
пыталась что-то нечленораздельно петь в один микрофон с Журбиным.  Его  это,
похоже,  не  удивило  по  причине  типичности  случая.  Среди  интеллигентно
отдыхающих в "Самоваре"  была  молодая  актриса  Алла  Клюка  с  московскими
друзьями.
   Алла Клюка: получила известность по фильму "Серп и молот", перебралась из
Белоруссии в Америку всего три года назад, потому что  вышла  замуж.  Муж  -
изобретатель  и  свой  высокоразвитый  технический  ум  тренирует  даже   на
собственном ребенке. Это он настоял на том, чтобы мальчику, родившемуся  два
года назад, дали имя, которого не отыскать ни в одном  справочнике  мира,  -
Кибо. Что это означает - не знает даже мать ребенка.  Пока,  по  ее  словам,
Алла "работает" как бэбиситтер у Кибо в Нью-Йорке.  А  как  актриса  -  пока
только в России.
   - Я не пробовала искать здесь работу. Боюсь оступиться.
   Последний фильм Клюки - "Из ада в ад"  (режиссер  Д.Астрахан,  1996  год)
выдвигали на "Золотой Глобус" - премию американского  фестиваля  зарубежного
кино - как немецкую картину, снимавшуюся в Белоруссии.
   Ближе к ночи "Самовар" стал затухать. Официанты расчищали столы.  Пианист
дал отходную - утесовскую "Затихает Москва". Оставшиеся самоварские бойцы  с
энтузиазмом,  но  нестройно  и  фальшивя,  грянули:  "Ну  что  сказать  вам,
москвичи, на прощанье". На прощанье подошел человек, представился фотографом
Максимовым и показал маленькую эмигрантскую газетку со статьей о себе.
   - Мой снимок Софи Лорен обошел весь мир, - сказал он.
   Сексапильная Лорен мутно смотрит с  серого  снимка.  Этот  человек  здесь
живет прошлым.
   Эскизный портрет небольшой группы бывших советских дополняют  рассказы  о
тех, кто не был в тот вечер в "Самоваре" или не ходит туда по принципиальным
соображениям, но о ком пишут русские газеты и говорят в эмигрантских кругах.
Например, о поэте Кузьмин-ском, который любит встряхнуть творческую тусовку,
появляясь на людях в полуголом виде. Или  о  писателе  Наврозове,  обожающем
устраивать скандалы в русскоязычной прессе. В свое время встречу с читателем
он сопроводил объявлением  следующего  содержания:  "Лев  Наврозов  является
одним из самых выдающихся  умов  человечества".  "Развлечения"  такого  рода
время от времени случаются среди русских. Слухи о них быстро  расходятся  по
Нью- Йорку, как круги по воде от брошенного камня, но  не  имеют  серьезного
значения. Интеллектуалы на  квартире  у  писателя  Гениса  два  раза  в  год
устраивают праздники "маевка" и "хэллоуин". А так - в  основном  работают  с
более озабоченными, чем в России, лицами, на которые время от времени в меру
привычки и умения напяливают американский 32-зубый смайл: "все о'кей".
   Самая  колоритная  и  интересная  фигура  русской  эмиграции,  которую  я
встретила  в  Нью-Йорке,  -  Марина  Ковалева.  Небольшая,  можно   сказать,
маленькая женщина, о которой говорят с разными интонациями:
   - О, это же Ковалева!
   - Ну эта Ковалева!
   - Кошмар, а не Ковалева!
   И дальше следуют крепкие выражения неамериканского  происхождения.  Но...
именно этот противительный союз  употребляют  все,  когда  ругают  Ковалеву.
Потому что именно Ковалева - в меру богатая и не в меру сумасшедшая,  именно
Ковалева, меняющая шляпки разных фасонов по нескольку  раз  в  день,  именно
Ковалева,  опекающая  детей  всех  своих  любовных  "заблуждений",  способна
сделать то, что не делают даже здоровые мужики.
   Она - типичная  бизнесвумен,  раз  и  навсегда  усвоившая  правила  этого
ремесла, как-то: в бизнесе  нет  условий  для  тренировки,  а  значит,  надо
прыгнуть выше своей головы, чтобы  потом  подтягиваться.  На  этом  строится
история ее бизнеса - туристического, издатель-ского, к которым в конце  90-х
она присоединила продюсерский. И начала его так,  что  это  можно  расценить
либо как непрофессионализм, либо как безумие.  Ковалева  в  1996-1997  годах
вывезла в Нью-Йорк всего-навсего - театр "Современник". Всего-навсего  -  80
человек. Всего-навсего - со всеми декорациями и реквизитом. И  не  просто  в
Нью-Йорк, а в его театральную Мекку - на Бродвей. Похоже, что  эта  дама  не
понимала, во что вляпывается, когда  запустила  на  Бродвей  свою  пробойную
машину. Каким способом ей удалось добиться пропуска туда,  куда  не  каждого
пускают, известно одному Богу.
   Всем же остальным  известно,  что  в  результате  аншлагов  на  спектакли
московского  театра  имя  Марины  Ковалевой  произносят  уже  не  только   в
эмигрантских кругах.
   - Вы хорошо заработали на "Современнике"?
   - Я не ожидала дохода. Я даже не вышла на  минус.  Я  заплатила  огромные
штрафы всем театральным профсоюзам Бродвея. Но плюс в другом.
   Ее приняли в тусовку Бродвея, а ради этого, возможно, стоит поставить  на
карту все состояние. После окончания гастролей театра я нашла мадам Ковалеву
в ее шикарном офисе на 24-й улице - очень большом и красиво отделанном  -  в
умопомрачительной шляпке, в каких ходили персонажи немого кино.  Она  делала
вид, что не устала и  просто  мечтает  о  встрече  с  журналистом.  Привычка
надевать смайл в любой ситуации стала нормой, и  только  бледность  выдавала
страшную усталость. В это время  она  продюсировала  проект  Игоря  Крутого.
Распространяла учебник английского  языка.  Устраивала  какую-то  глобальную
международную экономическую конференцию. Еще...
   - Не много ли?
   - Надо бросать несколько шаров вверх и,  может  быть,  один  останется  в
руках.
   Самое интересное, что она не уронила лица и продолжала  улыбаться,  когда
ее фирма разорилась и продюсерскую деятельность пришлось временно  свернуть.
Ее выдержке может позавидовать даже Штирлиц.

   На Брайтон-Бич до  недавнего  времени  жил  Самарий  Гурарий,  всю  жизнь
снимавший мировых суперстар - Сталина, Черчилля, Брежнева,  Хрущева.  Каждый
вечер с балкона своего дома он наблюдал  великолепные  закаты  над  океаном,
прикидывая, как бы это можно было поэффектнее снять.  Хотя  неизвестно,  что
эффектнее - его работы настоящего или далекого прошлого?
   В свое время ему  крупно  повезло  -  из  обычного  внештатника  он  стал
фотокором "Известий" и делал все правительственные съемки.  Он  не  сидел  в
тюрьме в 30-х годах, хотя после 1953 года видел собственное дело и  запомнил
имена тех, кто на него писал. И более того, сам великий вождь и учитель спас
однажды его от неминучей гибели.
   Этот человек, наблюдавший жизнь через видоискатель камеры, знал о Сталине
все. Он вычислил, как любит сниматься товарищ Сталин и как надо его снимать.
Знал привычки публичной жизни вождя.
   - На всех торжественных заседаниях он, знаете, где сидел?  -  рассказывал
Гурарий. - Любил, чтобы рядом на расстоянии двух-трех метров никого не было.
И сам, без помощников, утверждал снимки для печати. Их  раскладывали  в  его
кабинете  на  столе,  Иосиф  Виссарионович  входил,  внимательно  смотрел  и
пальцем, почти без слов,  показывал,  какой  отпечаток  должен  появиться  в
завтрашних "Известиях".
   Снимки Гурария не  залеживались,  потому  что  ловкий  фотограф  вычислил
главный секрет вождя: Сталина надо было снимать снизу, так как он  ходил  на
метр-полтора впереди всех. И этот ракурс давал оптический обман - при  своем
довольно маленьком росте Сталин смотрелся на снимках как  настоящий  гигант.
Все попытки обвинить фотографа в монтаже он отвергал и готов был  неверующим
представить негативы, которыми забита его квартира на Брайтоне.
   Нажимая затвор своей "лейки", фотокор  лопатками  чувствовал,  под  каким
наблюдением находится. И однажды:
   - Это случилось в кабинете Сталина в сорок  шестом  году.  Он  подписывал
какие-то документы. А я тогда впервые начал со вспышкой  снимать.  В  общем,
лейкой отснял все, что нужно, а потом решил поближе снять.  Подхожу,  вот  я
уже у края стола, и вдруг раздается грохот: лампочка, которую  я  привез  из
командировки в США, взорвалась. Наступила гробовая тишина. Краем глаза вижу,
как начальник сталинской охраны смотрит на меня в упор. Я похолодел. И вдруг
в тишине раздается голос Иосифа  Виссарионовича:  "Это  не  страшно.  Это  -
салют". Он пошутил и... спас мне жизнь.
   По сравнению с этими съемками  режим  работы  с  вождями  постсталинского
периода напоминает Самарию Гурарию санаторий. И Хрущев,  и  Брежнев  обожали
сниматься и не скрывали от репортеров своих  слабостей.  Брежнев,  например,
охочий до слабого пола, часто снимался с женщинами, на застольях. С Хрущевым
вообще можно было запросто договориться на  постановочный  кадр,  и  тот  по
желанию  фотографа  позировал  ему  с  колхозниками,  шахтерами  и  знатными
доярками.
   В архивах Гурария есть уникальные снимки, за которые бы в свое время  его
поставили к стенке, а теперь - заплатили бы твердой валютой. Это  снимки  из
частной жизни соратников Сталина. Но зарабатывать на  них  он  принципиально
отказывался  до  конца  жизни,  считая,  что  это  глумление   над   памятью
покойников.

   А теперь - Париж, который не пал под натиском русских артистических  сил.
Он и не таких видел. Пожалуй, единственным благополучным среди  наших  здесь
можно считать художника Александра Васильева. Оригинальная  личность,  между
прочим, причисленнная при жизни к галерее европейских оригиналов. Во  всяком
случае  ему,  как  никому  другому,  подходит   слово   "экстравагантность".
Например, он может явиться на встречу разряженный, как рождественская  елка,
- шарфики, камеи, сюртук а ля тюрк  или  муфта  в  руках.  Манера  держаться
обнаруживает в нем светского человека. Говорит, растяги