певица,  рано
кончилась.
   - А как же Елена Образцова, которая  ради  премьеры  у  Виктюка  сбросила
двадцать килограммов?
   - Это рискованный шаг с ее стороны, но она очень хотела  похудеть.  Я  же
хочу похудеть вообще, а не для роли. Тут еще,  я  вам  скажу,  очень  многое
зависит от художника. Вот Алла Коженкова сделала мне два потрясающих платья,
которые скрывают мой вес. Даже когда я прибавляю  три-четыре  килограмма,  я
все равно в них влезаю и все равно они меня худят. - Когда  вы  приехали  из
Тбилиси  в  Москву,  грузинская  диаспора  -  очень  сильная  везде  -   вас
поддерживала?
   - Никого такого не было.  Но  меня  поддерживал  знаменитый  тенор  Зураб
Анджапаридзе. Мне платили как стажерке  сто  пятьдесят  рублей,  я  даже  не
знала, куда  их  тратить.  Ездила  на  метро  или  на  троллейбусе,  жила  у
родственников моего профессора. Потом театр мне снимал гостиницу, а позже  я
снимала угол у матери поэта Игоря Кохановского - друга Володи Высоцкого. Да,
я слушала Высоцкого. Нет, меня как академическую певицу  совсем  не  смущала
его манера пения. Он произвел на меня тогда  потрясающее  впечатление  и  не
казался таким маленьким, как сейчас о нем  говорят:  будто  бы  в  кино  ему
подставляли табурет.
   - Грузинский характер помог вам выжить  в  такой  тяжелой  "машине",  как
Большой театр?
   - Характер? Не знаю. Разные методы были в Большом театре, и я  через  это
прошла. В семьдесят пятом году большие гастроли театра в "Метрополитен", и я
пою там две премьеры - "Войну и мир" и  "Онегина".  Прекрасные  рецензии,  и
через четыре года "Метрополитен" снова приглашает меня  петь  Татьяну  в  их
постановке "Евгений Онегин". Уже  контракт  подписан,  и  вдруг  за  полтора
месяца до моего отъезда  в  Нью-Йорк  мне  сообщают,  что  Большой  меня  не
отпускает. "Как не отпускает?" Через знакомых,  друзей  попадаю  к  министру
культуры Демичеву, в панике рассказываю, что у меня дебют в  "Метрополитен".
Видимо, растроганный моим видом, он пообещал, что будет  все  в  порядке.  И
действительно, меня отпустили. Я получила прекрасную прессу, приглашение  на
следующий сезон.
   А потом я узнала, какая была истинная причина: одна наша  ведущая  певица
пошла к директору  Большого  театра,  тогда  им  был  Георгий  Александрович
Иванов, и сказала: "Почему она, грузинка, должна ехать в "Метрополитен"? Я и
сама пою Татьяну". И он с перепугу пишет запрос в Госконцерт:  "Считаете  ли
вы целесообразным послать Касрашвили в США, так как  она  была  в  дружбе  с
Ростроповичем и Вишневской и там возможна их  встреча?"  А  я  действительно
была с ними в дружбе. И  в  Госконцерте  ответили:  "Считаем  целесообразным
послать Касрашвили в "Метрополитен-Опера"". Тогда Большой театр нашел другую
причину: Касрашвили не может ехать из-за текущего репертуара - хотя  меня  в
моих ролях могли заменить пять певиц. Вот тогда Демичев и вмешался.
   - Интересно, а как всплыла эта история, да еще в таких подробностях?
   - В свое время Демичев рассказал ее Образцовой, с которой я дружу. Детали
я узнала намного позже от работника Госконцерта - какие были письма и  какие
в них были слова...
   - Вы  такая  смелая?  Разве  вы  не  отдавали  себе  отчета,  что  можете
пострадать от дружбы с Вишневской и Ростроповичем?
   - Вы знаете, я, если можно так сказать, в то время  и  пострадала.  Когда
Ростропович уезжал из страны, то я провожала его вместе  с  его  друзьями  и
концертмейстером Лилей Могилевской, она сейчас живет в Нью-Йорке. Примерно в
это же время меня представили на звание, а дали его только через  два  года.
Почему-то мои документы все  время  теряли  в  кабинетах  райкома,  горкома,
министерства...
   Когда мы работали в "Метрополитен",  мне  позвонила  дочка  Вишневской  и
сказала, что родители приехали из Вашингтона в Нью-Йорк, чтобы повидаться со
мной. И мы с ними тайком встречались -  я  и  Масленников,  наш  певец.  Они
подъехали на машине к гостинице, мы взяли такси и уехали. Но  в  театре  все
всё знали.
   А  в  восемьдесят  третьем  году  я  была  проездом  во  Франции  и   нас
сопровождала женщина из Госконцерта.  Она  пригласила  меня  прогуляться  по
ночному Парижу, а я сказала, что у меня встреча со  знакомыми  грузинами  из
посольства. Я наврала, естественно.  Женщина  ушла,  и  я  спокойно  набрала
телефон Вишневской. И она взяла трубку и спросила, где я. "Так это же в двух
шагах от нашего  дома!"  -  закричала  она.  Через  полчаса  мы  обнимались,
целовались посредине маленькой площади. Потом пошли к ней домой, и  до  трех
часов утра она мне читала отрывки из книги, которую писала тогда. Я  никогда
не забуду этой ночи.
   Вообще я друзей никогда не предаю.
   - Как вам удается дружить с  теми,  кто  в  Большом  между  собой  всегда
враждовал?
   - Вишневская знает, что я дружу с Образцовой. Образцова тоже в курсе, что
я дружу с Вишневской. Но я никогда ни ту, ни другую не  подводила  в  жизни.
Галина не ревнует меня, хотя могла из-за того, что я дружу с Леной,  порвать
наши отношения.
   -  У  актрис  драматического  театра,  мягко  говоря,  не  всегда  удачно
складывается личная жизнь. Интересно, в этом  смысле  личная  жизнь  оперных
певиц отличается от жизни драматических?
   - Драматические артисты, как правило, влюбляются в тех, с кем  играют.  У
них киносъемки, спектакли, партнеры меняются. А  оперные...  У  нас  строгий
режим и главное все-таки голос. Мы не свободны в отличие от них.
   - То есть вы хотите сказать, что голос вносит ограничения в личную жизнь?
   - Да, конечно.
   - Например, нельзя целоваться на морозе...
   - Ну да. Смешно. Бывает... Но есть примеры  оперных  пар  -  вот  испанец
Аланья,  тенор,  и  румынка  Георгиу,  сопрано  -   знаменитая   пара.   Они
познакомились, когда вместе пели, и так полюбили друг друга. Но... два певца
в доме - это очень трудно. Каждый  занят  своим  голосом.  И  кто-то  должен
жертвовать собой.
   - Милашкина и Атлантов - тоже крепкий союз.
   - Да, можно сказать, что в свое время ради Атлантова Милашкина жертвовала
своей карьерой. Хотя Тамара была состоявшейся певицей, но тенор - это такой,
знаете, голос, он требует к себе больше внимания  и  заботы.  Тамара  делала
все, лишь бы ему было  хорошо.  Даже  в  день  своего  спектакля  она  могла
заниматься хозяйством, готовить для него и так далее...
   - А вы бы так могли?
   - Наверное, нет. Но так говорю - "наверное", - потому что у меня не  было
в жизни такого случая. Все-таки я вам могу сказать, что ради любви не смогла
бы жертвовать своим любимым делом, своей карьерой. Потому что фактически это
единственное, что у  меня  есть.  Может  быть,  поэтому  я  без  семьи.  Но,
возможно, это эгоизм.
   - Странно, но вы не похожи  ни  на  смелую  женщину,  ни  на  законченную
эгоистку. Значит, столько лет вы морочили публике голову?
   - Да... Хотя у меня есть друг, и он не певец.
   - Интересно, сколько длится оперная партия на протяжении всего спектакля?
Кто-нибудь пытался это подсчитать?
   - По-разному. Чистого пения может быть сорок минут,  а  может  -  полтора
часа. Это очень много - как недельная работа у станка.  За  спектакль  можно
похудеть на два килограмма, и я худею... если потом не добавляю. Есть певцы,
которые съедают, например, бутерброд в антракте, потому  что,  когда  поешь,
чувствуешь голод. А я за семь часов до спектакля должна поесть, и все.
   - В день спектакля молчите?
   - Молчу, конечно. Говорю, но так немного, по необходимости. Вообще  лучше
два дня молчать перед спектаклем, потому что разговор -  это  самое  ужасное
для связок.
   - А зима для связок - это смертельно?
   - Смертельно, когда резкие перепады погоды или резкие выбросы на Солнце.
   - И алкоголь?
   - Очень влияет. Если я выпью красного вина или шампанского,  то  всё:  на
три дня выключена из жизни - как будто и голоса не было. Хотя  говорят,  что
итальянские певцы в день спектакля  обязательно  пропускают  бокал  красного
вина. Я удивляюсь: ведь вино так сушит горло...
   - А это правда, что на Западе, когда у певиц критические  дни,  спектакль
отменяется?
   - Ну что вы! Это у нас в  Большом  работают  за  зарплату,  а  там  -  по
контрактам. Вообще-то наша опера более гуманная: нам полагается три  дня  не
петь. Как говорят врачи, в такие дни связки набухают,  теряют  эластичность.
На Западе нашли способ борьбы с этим - певицы пьют мочегонное.  В  противном
случае, если форсировать звук, а голос в эти дни очень садится,  может  быть
кровоизлияние связок. Меня в театре всегда просят: "Дайте нам ваш параграф".
Это значит, я должна назвать дни.
   - А вы можете позвонить и отменить спектакль?
   - Конечно, есть несколько составов. Но обычно я этого не делаю.
   - Вы часто повторяете, что терпеть не можете партии голубых героинь...
   - Да, я не люблю петь голубых героинь. Вот злодейки - это все мое. Ведь я
же пою у Гергиева в "Лоэнгрине" Ортруду - злодейка хуже не  бывает.  Амнерис
из "Аиды" - ангел по сравнению с ней.
   - Может, у вас скрытые злодейские качества и Маквала - добродетель -  это
только миф Большого театра?
   - Может быть... Возможно, чего мне не хватает в жизни, я имею возможность
попробовать на сцене. В жизни  иногда  бывают  такие  случаи,  когда  готова
выплеснуть гнев или возмущение, но так как  я  очень  сдержанна,  то  крайне
редко у меня такой выплеск случается. Когда все  накапливается  внутри,  то,
наверное, сублимируется в таких ролях, как Ортруда.
   - Опера - такое монументальное искусство, в котором,  кажется,  не  может
быть никаких неожиданностей...
   - У нас в опере случаются потрясающие вещи. У меня был дебют в  "Аиде"  в
Италии, в "Арена  ди  Верона".  Я  открывала  сезон  знаменитого  театра  на
тридцать тысяч мест. И вот я репетирую три раза в день, по неопытности пою в
полную силу и вдруг перед генеральной чувствую, что  голос  пропадает,  даже
говорить не могу. Пошла к врачу, а он мне:
   - Двадцать дней петь запрещено. Молчать.
   - Как молчать?! У меня же шесть спектаклей!
   - Ни звука!
   Но это же мой дебют,  -  думаю  я  в  панике.  Молчу,  никому  ничего  не
рассказываю. Умоляю врача сделать мне укол, который дает энергию и тонус. Но
картина с голосом не меняется. И вот - спектакль.  Я  пою  и  с  ужасом  жду
третьего акта, где сложнейшая ария Аиды. Страх перед тем, что  будет.  И  о,
счастье - вы не поверите, - начинается дождь! А театр  под  открытым  небом:
ладно бы зрители вымокли, да ведь оркестр играть не может. Так  спектакль  и
отменили.
   - Но как это петь с несмыканием связок?
   - Это, наверное, опыт и огромное желание. Да лучше таких экспериментов не
делать. Да если бы несчастье заключалось только в связках! У  меня,  знаете,
какой случай был? В Большом театре я пела "Орлеанскую деву", и в финале  моя
героиня возносится на кресте,  который  рабочие  прикрепляли  к  специальной
подставке. За несколько секунд они должны были вставить  штыри  в  крест,  а
крест  в  подставку,  прикрепить  меня  ремнями  к  кресту  и  дать  в  руки
специальную колодку. На одном из  спектаклей  они  все  быстро  сделали,  но
почему-то не успели меня привязать.
   И вот я стою в образе, готовлюсь вознестись.  Поплыла  вверх.  Хор  сзади
поет. Из люка валит дым. И в тот момент, когда меня подняли почти  на  шесть
метров, подставка подо мной закачалась и я, не успев даже измениться в лице,
рухнула. В голове пронеслась только мысль - это гибель. Из  зала,  наверное,
это смотрелось зрелищно. Публика ахнула, но решила, что так и должно быть  с
Орлеанской девой. Знаете, что меня спасло? Во-первых, колодка в  руках,  она
самортизировала  мое  падение,  иначе  бы  я  размозжила  лицо  и  грудь.  А
во-вторых, это было Рождество.
   - Когда вы исполняли гимн в новогоднюю ночь, кто был вашими партнерами?
   - Зураб Соткилава, Ренат Ибрагимов, Олег Газманов, Лариса Долина, Надежда
Бабкина, Иосиф Кобзон... Сначала мы записали  гимн.  А  потом  на  приеме  у
президента - он с супругой поднялся на сцену - пели под фонограмму живьем. А
вы слышали, что будто бы Дума хочет поднять  вопрос  об  ужасном  исполнении
гимна? Хотя ничего ужасного там не было. Почему гимн должен петь обязательно
академический хор? Может быть, более свободное его исполнение сегодня звучит
лучше.
   - А платили за исполнение гимна?
   - Нет. Но вы знаете, это было приятное ощущение. Я в жизни не пела гимна.
Приятно, независимо от слов, тем более  накануне  две  строки  переделали  и
получилось, что в записи были одни слова, а на сцене - немножко другие.
   - Вы работали с дирижерами мирового класса. Какой из них самый-самый?
   -  Со  многими  работала.  С  Рождественским  в   свое   время   записала
Четырнадцатую симфонию Шостаковича, с Лазаревым  работала,  с  Нелло  Санти,
Майклом Тилсоном Томасом. С Колином Девисом я дебютировала в Ковент  Гардене
в "Дон Жуане". С Пендерецким часто выступаю. И я счастлива, что судьба свела
меня с Гергиевым - великолепным музыкантом  и  дирижером.  Почему  он  вывел
Мариинку на положение первого театра? У него в  Мариинском  театре  ставятся
оперы разных направлений - Штраус,  Вагнер,  Доницетти,  Оффенбах,  Верди  и
русская классика. Когда он это делает, то делает по-настоящему. Что я имею в
виду? Он приглашает великих знатоков стилей опер, которые учат наших  певцов
стилю итальянской, француз-ской или  немецкой  оперы:  как  надо  петь,  как
принято это делать. И еще приглашается знаток языка, но языка в пении, а  не
разговорного. И после этого наши певцы поют немецкую оперу так, что к ним не
придерешься. Французскую поют, как французы, а итальянскую - как итальянцы.
   - Интересное у вас имя - Маквала. Что оно означает - что-то музыкальное?
   - Маквала - это ежевика. В Грузии, в горах, ее очень много.

   "Доктора! Доктора!" - кричат часто за кулисами, и это совсем не авторский
текст. Жизнь, как медик, заполняет историю болезни:
   - актер Менглет играл с двусторонним воспалением легких, температура 40;
   - актер Домогаров на сцене потерял сознание;
   - актриса Линдт сорвалась с трехметровой высоты на репетиции и разбилась;
   - актер Панин на репетиции врезался в декорацию и раскроил лоб;
   - актер Невинный провалился в люк, перелом ребер;
   - актриса... потеряла сознание на репетиции;
   - актер... разрыв селезенки...
   Театральный врач - единственный свидетель уникальных проявлений актерской
профессии и невидимых миру слез. В советские времена многие труппы позволяли
себе держать в штате медицинскую единицу, что буржуазный  театр  считал  для
себя явным излишеством. С наступлением  же  перестройки  денег  на  штатного
врача не предусмотрено, хотя надобность в нем не отпала. По-прежнему человек
в белом халате и с чемоданчиком приходит на служебный подъезд театра с одним
вопросом:

   Доктора вызывали?
   Мхатовский доктор был артистом -
   Высоцкого рвало кровью -
   Миронов полетел в оркестровую яму -
   Диагноз через штаны -
   Последний спектакль Балтер -
   Лавров пал жертвой кота -
   Милый друг без чувств -
   Театр одного доктора

   I
   Так нужен доктор за кулисами или нет? В архивах МХАТа значится, что одним
из первых в новый театр Владимир Немирович-Данченко пригласил врача по имени
Румянцев Николай Александрович. Было ему 28 лет, и, что интересно,  выступал
он в театре в двух ролях -  собственно  доктора  и  еще  актера.  Оклад  ему
положили по тем  временам  неплохой  -  600  рублей.  Судя  по  всему,  этот
доктор-артист после революции эмигрировал, так как скончался в  Нью-Йорке  в
1948 году. Отцы-основатели Художественного, приглашая в театр медика, знали,
что делали - актеру доктор не менее важен, чем режиссер.
   - Только тогда, когда я попал в театр, я понял, чем артисты отличаются от
людей всех остальных профессий, - признается штатный врач МХАТа с  10-летним
театральным стажем Сергей Тумкин. - От всех остальных людей что требуется на
работе? Держать себя в руках. Сдерживать эмоции.  А  актеры  тренируют  свои
эмоции и возбуждают нервную систему каждый божий день.
   Не говоря уже о том, что выходят они на сцену в отличие от других людей в
любом, самом неимоверно тяжелом состоянии.
   - Так, как в тот день, Володя не играл эту  роль  никогда  -  ни  до,  ни
после. Это уже было состояние не "вдоль обрыва, по-над пропа-стью", а  -  по
тонкому лучу через пропасть. Он был бледен, как полотно. В интервалах  между
своими сценами прибегал в мою гримерную, ближайшую к кулисам, и его рвало  в
раковину сгустками крови. Марина, плача, руками выгребала это.
   Так вспоминает Алла Демидова своего партнера Владимира Высоцкого на одном
из спектаклей "Гамлет".
   Воспринимая театр как зрелище или  приобщение  к  прекрасному,  мало  кто
задумывается, что театр - это такое место, где на  самом  деле  человеческая
жизнь находится в некоем критическом состоянии. Причем и на сцене, и в зале.
Вот, скажем,  если  артистка  в  роли  Бабы-Яги  или  прочей  нечисти  будет
убедительна, ждите, что детишки элементарно могут описаться.  Администраторы
знают, что именно после детских спектаклей часто  приходится  менять  обивку
кресел. Но моченедержание или испуг под воздействием  искусства  -  это  еще
весьма невинно по сравнению с  тем,  что  случается  со  взрослым  зрителем.
Например, эпилептический припадок в пятом ряду или  на  балконе  как  раз  в
самый критический, эмоционально сильный момент спектакля. Что  делать?  Куда
бежать? "Доктора! Доктора!"
   II
   Сегодня держать доктора в штате позволяют себе немногие - МХАТ,  Малый  и
Большой театры, музыкальный имени Станиславского и Театр Российской армии. В
других труппах эта должность упразднена, но необходимость в  ней  совсем  не
отпала. Тогда бескорыстными  докторами  для  актеров  и  публики  становятся
друзья театра - медики. Долгое время  таким  другом  был  Григорий  Горин  -
бывший врач "Скорой помощи", ставший знаменитым драматургом. За  два  месяца
до собственной смерти он с печальными глазами рассказывал мне:
   - В моей театральной практике были и инфаркты, и инсульты. Вот у  Андрюши
Миронова... Да все помнят, как он на спектакле сказал: "Шура, голова..." - и
начал падать Ширвиндту на руки.

   Но задолго до того, как произошла та трагическая история в Риге,  веселый
и талантливый Андрей Миронов  играл  в  Театре  Сатиры  спектакль  "Проделки
Скапена". Он так разогнался,  что  пролетел  через  всю  сцену  и  рухнул  в
оркестр. Причем попал ногой в большой барабан  и  пробил  его.  За  кулисами
замерли  и  приготовились  звонить  в  "Скорую".  Однако  музыканты  подняли
темпераментного артиста на сцену целым и  невредимым,  правда,  в  абсолютно
драных чулках. Миронова встретили громом аплодисментов. Счастливый и  слегка
помятый, он не знал, что в 1987 году в Риге сыграет свой последний  в  жизни
спектакль - "Женитьбу Фигаро".

   - Говорят, что тогда набежавшие из зала  врачи,  оказавшиеся  в  публике,
засовывали Миронову в рот валидол и нитроглицерин,  чем  только  сильно  ему
навредили. Правда ли это?



   - Нет, это уже не играло никакой роли.
   Это было летом 1987 года, а в апреле  2000  года  доктор  Горин  случайно
пришел в "Ленком" и застал такую картину -  все  в  панике,  куда-то  бегут.
Горин бросился за всеми и увидел сначала белого как полотно Марка  Захарова,
прислонившегося к стенке. А потом уже - совсем  белого  и  в  горизонтальном
положении Армена Джигарханяна. - Это был  типичный  инфаркт,  -  рассказывал
через несколько часов Григорий Горин. -  Слабость,  лоб  холодный.  Я  начал
звонить в "Скорую", описал картину, и мне сказали,  что  его  надо  везти  в
кардиологию.
   К счастью - если это слово здесь вообще уместно, - у  Джигарханяна  таким
образом проявился диабет. Но его приступ чуть не стоил жизни Марку Захарову,
у которого у самого нездоровое  сердце.  А  больше  всего  Марк  Анатольевич
опасался,  что  навредил  своему  артисту   сердечной   таблеткой,   которую
автоматически засунул тому в