л  опытный
игрок и быстро довел студента до кондиции. Зато студент,  нетвердо  стоявший
на ногах, так вжарил "Чкалова", что тот с трудом поднялся после нокаута.
   Репутацию пьяницы и бабника Ежи Хоффман укреплял  в  Москве  с  неменьшим
усердием, чем овладевал профессией.

   - Какой же я был сволочью. Знаешь, как  я  уводил  девушек,  которые  мне
нравились, у парней? Нет, только не у друзей. Друзья - это закон. Так вот, я
хитрым  способом  узнавал,  какие  духи  любит  девушка.  Покупал  их  и  на
какой-нибудь вечеринке незаметно подливал буквально несколько капель в бокал
ее ухажера. С тех пор он  не  мог  выносить  этого  запаха,  которым,  между
прочим, пахла его девушка.

   Авантюры на любовном и загульном  фронте  носили  эпический  размах,  что
потом отразилось в его творчестве. Так, когда Хоффман в первый  раз  женился
на  армянке  по  имени  Марлен,  то  свадьбу  гуляли  не  где-нибудь,  а   в
Зачатьевском  монастыре,  где  размещалось  женское  общежитие  ВГИКа.   Его
трапезная - самое большое помещение общаги -  едва  вместила  200  гостей  -
будущих киношников со всех факультетов, их  друзей  и  друзей  всех  друзей.
Гулянье длилось три дня. Правда, довольно быстро  выяснилось,  что  масштабы
праздника никакого отношения не имели к прочности  семейных  уз.  И  молодые
через три года расстались. Не этот, а другой брак, судя по всему, был угоден
Богу.
   III
   Предложение Валентине Ежи сделал под Грюнвальдом на  поле  сражений,  где
поляки с  литовцами  побили  крестоносцев.  Здесь  он  готовился  к  съемкам
очередного документального фильма.
   О, как они прекрасно жили! Семь раз меняли квартиру. Дом их в Варшаве был
самым известным и открытым. Здесь собирались арти-сты,  художники.  Один  из
друзей - Владимир Высоцкий - каждый раз останавливался у  них  по  дороге  в
Париж. Вечера были  упоительные  -  в  прямом  и  переносном  смысле  слова.
Высоцкий, когда  пел,  просил  только  об  одном:  чтобы  не  записывали  на
магнитофон.

   - Мы жили, как у нас говорят, один раз на возу, другой раз под возом. И к
этому привыкли. Деньги - это не всё. У нас было много  друзей,  и  мы  везде
ездили.
   - А чем вы зарабатывали на жизнь?
   - Документальным кино. Но когда я вплотную подошел к трилогии  Сенкевича,
понял, что никогда ее не сниму, если буду и  дальше  снимать  документальные
ленты.  Я  сказал  об  этом  Валентине.   И   мы   зарабатывали   переводами
экономических текстов с польского на русский и с русского на польский.  Хотя
Валя очень жалела, что я оставил документалистику.

   Они были той парой, о которой говорят - как один человек. Ежи и Валентина
настолько упивались друг другом и были заняты своей любовью, что им не нужен
был даже ребенок. Она любила путешествовать. Он мотался по  киноэкспедициям.
Работали легко, жили весело и беспечно. Возвращаясь в  варшавскую  квартиру,
поначалу каждый соблюдал железный уговор - звонить по телефону,  прежде  чем
появиться на пороге. Их взаимоотношения многим казались странными - они  так
же связаны, как и свободны друг от друга. Секрет этого  парадокса  делал  их
самой счастливой парой.
   - Однажды Валька не могла мне дозвониться из аэропорта, наверное,  трубка
неправильно лежала, и приехала без звонка. А у меня - дым  коромыслом:  куча
гостей, все пьют, танцуют... Знаешь, что она  сделала?  Схватила  коньяк  со
стола, двух парней, и в лифте они катались до  тех  пор,  пока  не  достигли
нашей кондиции.
   Знаешь, какой она была? Когда меня душили, она готова была за меня глотку
перервать любому. Когда я раскисал - душила меня.

   Этот период наступил в 68-м, когда в  Польше  пошла  волна  антисемитских
настроений  и  Хоффмана,  к  тому  времени  очень  успешного  режиссера,  по
национальному признаку пытались любыми способами  выдавить  из  страны.  Под
"пятый пункт" ему припомнили сатирическую невоздержанность его ранних картин
и правдивость документальных лент. "Так снимает тот, кто не любит родины"  -
демагогический прием успешно применялся на территории Польши и сопредельного
СССР.
   Когда Ежи был в командировке в Лодзи, дома был произведен  обыск,  искали
антипатриотические  листовки.  Разумеется,  ничего  не   нашли,   но   самое
интересное, что именно в этот период Ежи Хоффман снял самый польский и самый
патриотичный фильм "Пан Володыевский". Еще  забавнее  выглядела  киногруппа,
его производившая: Хоффман  -  Липман  -  Холиндер  и  другие  представители
национального меньшинства.
   IV
   Но государственная машина подавления наезжала все активнее. Хоффман -  не
из тех, кто сдается с первого боя. Сибирь научила его  держаться  зубами  за
жизнь, и в 12 лет в далекой сибирской деревне он  попробовал  всё  -  первый
самогон, первую поножовщину.
   -  Мои  родители  были  хорошими  врачами,  и  из-за  этого   их   ча-сто
перебрасывали в разные районы. Я менял школу. Я приходил,  и  на  первой  же
перемене на меня набрасывался  весь  класс  -  сибирские  парни,  которые  в
бараний  рог  успели  согнуть  эвакуированных  ребят   из   Ленинграда,   из
интеллигентских профессорских семей. Тогда я становился к стенке и бился  до
последнего, до крови,  пока  не  упаду.  На  следующий  день  меня  выбирали
старостой класса.

   Кулачное право свободы - это хорошая  школа,  которая  помогала  ему  всю
жизнь.
   68-й год выдался тяжелым. На  съемках  "Пана  Володыевского"  к  Хоффману
приставили человека. Режиссер не выдержал и пошел ва-банк.
   - В конце концов, вы хотите, чтобы я уехал из страны? - спросил он и сжал
зубы.
   - Да, - ответил тот прямо.
   - Я поляк. Моя жена - русская. Значит, я могу эмигрировать только в СССР.

   Как  выяснилось,  демагогические  приемы  оказались  действеннее  пудовых
кулаков. И с тех пор его оставили в покое. Даже спустя какое-то время, когда
улеглась антиеврейская  кампания,  "Пана  Володыев-ского"  отметили  премией
Министерства культуры.  А  "Потоп"  -  вторую  часть  исторической  трилогии
Сенкевича - даже выставили на "Оскар".
   - Пан Ежи, что делают хулиганы,  когда  им  плохо?  Плачут?  Ищут  плечо?
Сжимают зубы?
   - Я плакал только на фильмах Феллини. Друзья говорят,  что  в  шестьдесят
восьмом у  меня  появилась  привычка  "рычать  сквозь  зубы",  когда  что-то
достанет.

   Но сейчас  он  просто  улыбался,  много  курил  и  выпускал  дым  стеной,
рушащейся вниз.
   Сильный мужик. Сибирская закваска. И еще у него была Валентина, и она  не
давала ему падать духом. Кроме того, что они были счастливой, они были еще и
сильной  парой.  И  это  казалось  противоестественным.  По   всем   законам
притягиваются и соединяются энергии с разными зарядами:  слабость  на  силу,
спокойствие на истеричность, темперамент на флегму - вот вам и  единство,  и
борьба противоположностей. Но похоже, что эта пара  не  подчинялась  никаким
законам. Они ярко существовали, как два боксера в одной весовой категории.
   V
   - Извините, пан Ежи, а вы ей изменяли?
   Самое поразительное, что в этот момент лицо его не дрогнуло  и  пауза  не
измерялась даже одной затяжкой.
   - Да. Изменял. Я человек природы. Изменял телом, но душой - никогда.
   И рассмеялся. Вспомнил, как из одной экспедиции вернулся с  расцарапанной
спиной: ассистентка оказалась чересчур страстной. А  может  быть,  он  своим
темпераментом  довел  партнершу  до  членовредительства.  На  немой   вопрос
Валентины,  хорошо  знавшей  проделки  Ежи  и   неспособность   его   врать,
пробормотал, что его поцарапали на площадке во время репетиции. А через пару
дней, когда Ежи принимал душ, вдруг  с  грохотом  распахнулась  дверь  и  на
пороге возникла Валентина с подружками:
   - Посмотрите на его спину! И вы поверите, что так царапают на репетициях?
Умора!
   Она была еще та хулиганка.
   Бабий хохот. Он голый. Расцарапанный  и  ошеломленный.  Валентина  любила
такие финалы, и он любил ее. И за это тоже. В этот момент он видел себя и ее
как будто на боксерском ринге, где меряются силами - кто  кого,  чтоб  потом
слиться в душевном и физическом экстазе. Зачем? Не хватало острых  ощущений?
Как понять мир этих двоих и уж тем более - как его объяснить?
   Вообще-то он странный, этот уже немолодой человек  с  солидным  именем  в
европейском кинематографе. Мог бы соврать, чтобы не подпортить историю и  не
запятнать любовь, о которой все знали, что это именно любовь.  Но  не  врать
себе позволяют только очень  свободные  люди.  Именно  свобода  при  здравом
рассудке дает невероятную свободу творчества.
   VI
   Достаточно посмотреть кино Ежи Хоффмана, чтобы понять, с кем имеешь дело.
"Пан Володыевский", "Потоп" - огромные  историче-ские  полотна,  за  которые
слабак ни  в  жизнь  не  возьмется,  предпочитая  ковыряться  в  собственных
рефлексиях на ограниченной территории. Хоффман покоряет огромным  масштабом,
в котором кипят человеческие страсти, а жизнь предстает такой полнокровной и
яркой, что не любить ее невозможно.
   Шустрый официант поинтересовался, не желает ли пан еще чего.
   - Пива. "Окочим", - попросил Ежи Хоффман. - Попробуй, это  очень  хорошее
пиво.
   А  официант  очень  попросил  автограф  у  пана  режиссера.   Кто-то   из
посетителей пожелал с Хоффманом запечатлеться на  память.  Любовь  народа  к
нему пробудил блокбастер "Огнем и мечом".
   Статистика картины впечатляет. "Огнем и мечом" - это:
   - 118 съемочных дней;
   - 130 километров кинопленки;
   - 80 объектов;
   - 350 актеров;
   - 20 тысяч статистов;
   - 118 только названных персонажей;
   - 250 лошадей (за лошадьми ухаживали более 300 человек.  Каждое  животное
за съемочный день зарабатывало 30 злотых для своего конезавода);
   - 200 наездников;
   - 6 тысяч предметов реквизита;
   - 120 рыцарских доспехов (часть из них - доподлинно историческое, часть -
заново созданное);
   - 1  тысяча  специально  сшитых  костюмов  (здесь  следует  сказать,  что
некоторые платья главной героини по весу тянули до 40 кг, а по  стоимости  -
до 10 тысяч злотых).
   "Огнем и мечом" - производство фильма, его прокат и 4-серийная телеверсия
обошлись в 8 миллионов долларов.
   "Огнем и мечом" принес Ежи Хоффману счастье и... горе. Он  был  награжден
по-царски и, казалось, потерял все...
   -  Я  одиннадцать  лет  пробивал  "Огнем  и   мечом",   чтобы   завершить
кинотрилогию, начавшуюся с "Пана Володыевского". Но  сначала  были  проблемы
политические - нельзя было говорить  всей  правды  об  отношениях  Польши  и
Украины. А когда стало можно, то в Польше на кино не оказалось денег.
   Что тут началось! Хоффман с продюсером Ежи Михалюком, с  которым  к  тому
времени  уже  сделал  несколько  картин,  пошли  с   протянутой   рукой   по
государственным и  коммерческим  структурам,  банкам,  частным  фирмам.  Они
живописали  достоинства  будущей  картины  и  доказывали  ее  патриотическую
направленность. Денег не давал никто. Один банк согласился раскошелиться под
залог. И Хоффман заложил квартиру, загородный дом на севере  Польши.  В  ход
шло все имущество, и  Валентина,  не  дрогнув,  подписывала  чеки.  К  этому
времени она серьезно заболела. И жизнь для него пошла по другому счету.
   VII
   - Сначала ей сделали операцию, но пошли метастазы в позвоночник.  Из  США
известный  профессор  прислал  лекарство,  и,  не  поверишь,   через   месяц
позвоночник очистился. Я к тому времени уже запустился с картиной.
   - Простите, но как вы смогли работать, когда  самый  любимый  человек  на
свете погибал на ваших глазах?
   - Никто, ни я, ни Валька, ни наши друзья не верили, что может быть плохо.
Через год, когда метастазы сошли, мы поехали отдыхать на  Шри-Ланку.  Валька
выздоравливала. Она была красивой. Такой красивой... И  вдруг  в  один  день
белки глаз пожелтели, метастазы разрушали печень.

   Сколько могла, Валентина оставалась на  съемочной  площадке.  Отлежавшись
после очередной химии, она приезжала к Ежи и сидела рядом с ним -  всегда  с
прямой спиной, всегда накрашена и хорошо одета. На минуту  Ежи  останавливал
съемку, подходил к Валентине и клал голову ей на плечо. Так они любили.  Без
слов.
   "Огнем и мечом" жрал деньги, как паровозная топка. Валентина, уже лежа  в
больнице, снова, не раздумывая, подписывала все чеки и счета под  заложенную
недвижимость и только говорила:  "Снимай".  Он  снимал,  как  ошалелый  и  в
размахе работы как будто не ощущал наваливающегося горя. Его  он  никому  не
показывал.
   Он строил дивизию конников и, как фельдмаршал, запускал ее  с  правого  и
левого  флангов,  заставлял  брать  приступом  стены  и  топил   в   "крови"
национальной бойни. На историческом фоне он тонко рисовал историю  любовного
треугольника. Рядом  с  его  режиссерским  монитором  стояло  ведро,  быстро
наполнявшееся сигаретными бычками. Так много он никогда в  жизни  не  курил.
Даже тогда, когда его выпирали из страны.
   Он жил с огнем и мечом в сердце. Ему никогда не  было  так  жарко  и  так
больно. Не артистов, а его жгли огнем и кромсали мечом. И он  не  отбивался.
Может, сгореть хотел?
   Валентина не дожила до премьеры полтора месяца.  Она  никогда  не  увидит
лавины успеха, которая обрушилась на ее Ежи. "Огнем и мечом"  с  феерическим
успехом промчался по Польше, молодежь распевала песни из фильма,  киногруппу
во главе с Хоффманом воеводства рвали на части. Картину купили  все  страны,
где живут поляки, и Ежи  устал  от  бесконечных  перелетов  из  Австралии  в
Израиль, а оттуда в Германию  с  обязательной  посадкой  в  Швеции  и  далее
везде... "Огнем и мечом" он посвятил памяти Валентины, а на могильной  плите
ее  высек  надпись:  "Родителям,  научившим  меня  мечтать.  Валентине,   не
позволившей мне разувериться".
   "Огнем и мечом" оказался первым  польским  суперграмотно  вы-строенным  и
просчитанным  экономическим  кинопроектом,  который  позволил   авторам   не
лишиться собственности, а приумножить ее. Вернуть  банку  заем  через  шесть
недель после проката, хорошо заработать и позволить себе не считать деньги.
   Кажется, что у него есть все.  Но  зачем?  Он  тратит  деньги  с  азартом
игрока. Щедрость, свойственная ему всегда, похоже, стала философией жизни  -
свобода от денег: иметь и тратить.
   Ежи Хоффман начал новую картину. Историческую. Другой не хочет. Мелодрамы
- не его козыри.
   - Знаешь, я предпочитаю любить в жизни,  а  не  на  экране.  Что  ты  еще
хочешь, детка?

   И снова  дым,  обрушившийся  стеной  вниз.  Судя  по  всему,  он  остался
хулиганом. Только хулиган стал мудрым. После всего пережитого он  продолжает
любить жизнь, осчастливливая близких и друзей  праздниками.  Его  загородный
дом на северных озерах страны по-прежнему нараспашку, и каждый день за  стол
садятся не менее 15 человек. Жизнь продолжается.
   Если бы пришлось лепить памятник  представителям  славного  эпикурейского
рода, то лучшей модели для правдоподобного образа не найти. Он  выглядел  бы
так - господин плотного телосложения, с неотразимой улыбкой, который  своими
здоровенными  ручищами   пытается   охватить   весь   мир   со   всеми   его
удовольствиями. А плутов-ское и одновременно открытое выражение лица говорит
о том,  что  он  со  всеми  готов  поделиться  радостями  и  удовольствиями,
отпущенными человеку природой. Такой могучий Мистер Праздник.
   Праздник... с  черными  провалами  безысходной  тоски,  о  которых  никто
никогда не узнает.  Только  по  ему  одному  известному  поводу  он  изредка
надевает шейный платок густого  голубого  цвета.  И  всегда  закалывает  его
серебряной брошью, выполненной в виде буквы "V".

   Судьба актрисы, где трагическое всегда преобладает над  нормальным...  Но
бывают исключения. Как эти ямочки на щеках. Как  эти  смеющиеся  глазки,  по
которым сохла вся мужская половина населения бывшего СССР. И даже сам Сталин
поставил  ее,  юную  студентку,  в  один  ряд  с  народными  и  заслуженными
артистами, наградив премией имени себя. Уже такая отметина судьбы сулила  ей
неординарное будущее. Во всяком случае, Вера Васильева, шагнувшая в массы  с
экрана картины "Сказание о земле Сибирской", стала самым  молодым  лауреатом
Сталинской премии. С тех пор ни-кто не побил этого  возрастного  рекорда.  С
тех пор она ходит в народных любимицах. Вполне возможно,  поэтому  некоторые
считают, что Васильевский спуск назван именно в ее честь. И  именно  на  нем
должно прозвучать

   Сказание о Вере и... ее правде
   Золушка с Чистых прудов -
   Флирты по-пражски - Прэлэсть для Сталина -
   Роковой треугольник на "Свадьбе" -
   Неглиже для графини - Испытание чувств

   - Интересно, как чувствует себя человек, которому  в  двадцать  один  год
сваливается на голову самая большая госпремия?
   - Я чувствовала себя абсолютной Золушкой, которая  с  Чистых  прудов,  со
двора, из полной бедности попала во дворец. Я была студенткой третьего курса
театрального  училища.  Как-то  одевалась  перед  зеркалом,  и   ассистентки
Пырьева, которые присматривали в училище кандидатов,  предложили  прийти  на
пробы. Я явилась нарядная, на каблуках, с закрученными  волосами.  Так-то  я
была очень скромная, но для встречи с Пырьевым принарядила себя во все чужое
- креп-сатиновое синее платье, туфли. А губы? Нет, не накрасила...
   Пырьеву все это ужасно не понравилось.  Он  приказал:  "Наденьте  на  нее
костюм Насти". Надели, заплели косички.  На  свой  взгляд,  я  стала  ужасно
некрасивой, деревенской, но, как выяснилось, именно такая ему и была  нужна.
Не помню, были пробы или нет, но в общем меня утвердили. Себя я успокаивала,
что буду в тени Марины Ладыниной, Владимира Дружникова, других звезд  и  мою
проходную роль не особенно заметят. И совсем не  ожидала,  что  публика  так
примет меня и что премию получу - тоже.
   Вместо Ладыниной пела такая  оперная  певица  -  Фирсова,  а  я  -  своим
голосом:

   Мы гуляли по Берлину,
   Говорили про любовь,
   Расписались на Рейхстаге,
   А потом и на бумаге
   И поехали домой.

   Это мы пели с Володей Дружниковым. Ну, конечно, я была в  него  влюблена.
Потом мы сблизились с ним, и у меня даже появились надежды, что, может быть,
будет роман, но это все разошлось.

   - Он не прав.
   - Нет, почему? Он прав. У него жена, как бы это сказать,  она  его  очень
спасала от алкоголя. А  я  бы  никогда  не  смогла  справиться  ни  с  одним
человеком.
   "Сибирь" мы снимали в Праге: на "Баррандов-фильме", где были  возможности
делать цветное кино. А поскольку Пырьев был человеком могущественным, ему не
могли отказать в съемках за границей. И я три месяца прожила в  Праге.  Хотя
снималась всего один солнечный день.
   - Что же вы делали три месяца?
   - Флиртовала. Потому что  те,  кто  бездельничал,  ухаживали  за  молодой
девушкой. Шел сорок седьмой год. Как же нас принимали! Со слезами на глазах!
С благодарностью! . Знаменитый поэт Витезслав Незвал мне показывал  Прагу  и
на улице Стеклодувов купил мне такую стеклянную штучку, которую я  храню  до
сих пор. И больно думать о том, как все изменилось теперь...
   Помню, я шла  по  улице,  со  мной  довольно  много  мужчин,  мне  что-то
говорили, я хохотала... В это время меня увидел Пырьев, он очень  разозлился
и ехидно так сказал: "А, Веронька, все гуляешь? Да?  Ну,  гуляй-гуляй..."  Я
перепугалась насмерть, хотя не моя была вина, что я не снималась. Хотя перед
отъездом в Прагу он же говорил: "Васильевой надо выделить деньги на  поездку
- купить пальто, платье, туфли, чтобы было в чем поехать". Настолько  вид  у
меня был неважный. И мне справили, я до  сих  пор  его  помню,  демисезонное
пальто, очень приличное, и бежевые туфли... А уж из Праги  я  вернулась  вся
преображенная, до сих пор помню  все  фасоны  своих  платьев.  У  меня  было
чемодана три - мы очень много получали суточных: четыреста шестьдесят  крон.
Накупила подарков подругам, сестрам. Прага меня всю  переодела,  хотя  я  не
могу сказать, что я как-то разбогатела.
   После выхода картины на экран на улице меня все узнавали. "Ой, Настень