азначении.  Я увидел красный бак. Он выделялся, он
был частью этой машины.  Потом я лежал с закрытыми глазами, соображая, осоз-
навая,  что это не случайность...  Осенило: главное - это бак. Я быстро соб-
рался,  вернулся в гостиницу.  В номере слышался тот же мерный  шум,  только
днем он казался тише. Но я уже знал, что это такое. Это был бак, бачок в ту-
алете.  Поезд дал мне точный ответ.  сам бы я ни за что не обнаружил бы  сей
элементарный факт:  ведь туалет в котором не работал клапан, располагался на
четвертом этаже,.  двумя этажами выше моего номера, а в стене проходила тру-
ба, вода глухо журчала, и никому не было до этого дела. Когда я пробовал об-
ратиться с просьбой,  то был обещан слесарь,  но только на следующей неделе.
Глуповато. Почти смешно. Но только эта глуповатая ситуация перечеркивала на-
чисто мой отпуск.  И тогда я полез сам в это помещение на  четвертом  этаже,
где  к дверям была прикреплена шурупами черная фигурка дамы,  и сам изогнул,
развинтил и снова свинтил механизм бачка.  А потом допоздна за чашкой чая  я
наслаждался тишиной до такой степени, что даже не хотел спать.
     Поезда говорили мне всю правду.  Номера последних вагонов,  их открытые
окна, белый цвет бетонных блоков и даже их количество совпадали с днями мое-
го счастья, с событиями, с моей судьбой. Я в этом убеждался всякий раз, ког-
да во мне звучало:  "Последний вагон!" И я видел его,  наблюдал, понимал от-
вет.  От всезнания в Асгарде во мне навсегда остался земной вариант  пути  к
истине, и я в грусти и радости, в смешных и серьезных ситуациях знал, что со
мной будет и в какой день это случится.
     Хоста - место моей силы.  Отчасти - и моей слабости.  Невидимая монета,
которую разыгрывает судьба,  иногда поворачивалась другой стороной. Мне гре-
зились  трагедии,  тонули  доисторические  острова и материки,  лилась кровь
где-то далеко от меня,  но не настолько далеко, чтобы я был спокоен. Снилась
гибель Атлантиды и гибель добродушных этрусков, уничтоженных демографической
волной с юга - из Рима, которому они же дали жизнь, знание, судьбу.


                                  ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

                                     МИДГАРД

                               ПРЕДВЕСТИЕ ВСТРЕЧИ?

     Ни души.  Я дождался,  когда чайка достигла уреза воды и,  оглядываясь,
наклоняя голову,  стала пить.  Выпрямился,  пошел по широкому пляжу прямо  к
ней.  Кажется,  пытался уговорить ее:  не бойся, пичуга, ты же пропадешь без
крыла!  Она слушала не то меня,  не шорох прибрежной гальки - полоса пляжа у
самого моря галечная,  как и дно.  Перестала пить. Выпрямила шею. Стала ухо-
дить от меня, не проявляя обычной в подобных случаях птичьей тревоги. Я при-
бавил шагу.
     Она тоже.
     Она подобрала подбитое крыло. Грациозная ладная птица. Никто бы не ска-
зал сейчас,  что она обречена. Даже вчера в полдень, когда стояло солнце над
головой и на пляже был народ и она появилась вдруг, волоча правое крыло, а я
пытался ее поймать,  сразу две сердобольные женщины в один голос  закричали,
чтобы я не трогал птицу. Я попытался объяснить, как чайки хватают рыбу с ле-
ту,  как плохо живется тем из них,  кто плохо летает. Напрасный труд! Я даже
не  успел дойти в своих рассуждениях до главного:  бескрылая чайка не сможет
жить.  Эти женские крики и возгласы словно бы еще звучали, и я невольно ози-
рался по сторонам. Но пляж был пуст: вечерний час! Только я и чайка.
     Солнце ушло в ту сторону, где был Чатырдаг. Свет не слепил глаз. Я уви-
дел кольцо на птичьей лапе.  Тусклый, красноватый металл. Медь? Трудно расс-
мотреть. Птица не особенно мне доверяла - и правильно делала. Чем, с ее точ-
ки зрения, я отличаюсь от парня, который запустил в нее камнем?
     Я побежал.  Это последний шанс поймать птицу до сумерек. Она ушла к по-
лосе песка...  Ей легче. Бежишь, бежишь, почти настигаешь ее - вдруг она по-
ворачивает,  помогая обоими крыльями,  и здоровым и сломанным,  и нас  снова
разделяют непреодолимые метры.  Все сызнова. Пятьсот шагов до изгороди, мимо
бетонных ступеней,  мимо лежаков,  топчанов,  пляжных грибков - и песок, пе-
сок... Ширина пляжа - пятьдесят шагов. Это означает для птицы свободу манев-
ра.  Бывают минуты - и она подпускает меня на три-четыре  шага.  Устает?  Не
знаю.
     Вот такая минута!  Стоит сделать бросок - и я ее накрою.  Но ведь я  не
охотник. Птица нужна мне живой.
     Я кормил ее несколько дней.  Покупал в магазине на  набережной  жареную
треску,  копченую ставриду. Оставлял ей на ночь под деревянным топчаном, где
она срывалась от людей.  Скрывалась - но не могла скрыться, уйти от них. Мо-
жет быть, она знала, что только здесь и можно выжить хотя бы неделю-две. Так
я увидел ее после вечернего купания,  когда она появилась из-под серых дере-
вянных планок и,  прочертив сломанным крылом слабую черту по песку, вышла на
гальку,  наклонилась и стала пить морскую воду.  Я впервые видел,  как чайка
пьет.  Едкая от соли вода капала с ее желтого клюва.  У меня сжалось сердце.
Целыми днями сидеть на жаре в деревянном ящике - и только по вечерам,  когда
уже никого нет, кроме запоздалых купальщиков, вроде меня, выбираться к бере-
гу,  чтобы глотнуть соленой воды! И потом ворошить какие-то отбросы, обрывки
бумаги в надежде найти хоть какие-то крохи съестного.  И это чайка!  Птица с
голубыми крыльями, светлым клювом, белоснежным оперением, с крыльями, размах
которых около метра!
     И этот крик,  почти вопль: "Не трогать птицу! Пусть живет здесь!". Бла-
гими намерениями вымощена дорога в ад, к смерти. И не только для чаек. Слиш-
ком я чуток. Все это стало для меня трагедией, вся история с чайкой, с людь-
ми,  которые чуть не убили ее, потом трогательно заботились о ней, не разре-
шая поймать ее и исцелить. Не веря мне! Как всегда.
     И чайка не верила мне. Но после того, как я увидел ее на берегу, не мог
я поступить иначе.  Не мог!  Дело даже не в том, что я живо представил себе,
как она дожидается этой минуты - выйти к морю,  напиться, попробовать взмах-
нуть крыльями.  Нет. Я понял другое. Она шла медленно-медленно. Особенно об-
ратно в свою тюрьму.  Почти как человек.  В ее осанке все мне открылось. Она
хотела продлить эту минуту. У нее была душа. И она хотела жить. Пусть здесь,
среди загорелых,  жующих, старых и молодых, всех, кто иногда видел ее, но не
понял смысла происходящего.  Да,  не понял.  Ни один из них не знал, что она
борется со смертью.  И даже не догадывался,  вроде двух женщин, преградивших
мне дорогу. Это было для меня страшнее, чем наблюдать чайку у воды.

                                      * * *

     Мальчишка двенадцати лет,  которому я дал деньги,  обманул меня.  Он не
принес рыбы для чайки. Мальчишка местный, всезнающий, я хотел, чтобы у чайки
остался друг, когда я уеду. И вот я увидел его на пляже снова, подошел к не-
му.  И он как ни в чем не бывало поздоровался со мной. И тут же добавил, что
знакомые девочки обещали купить рыбу.  Отговорка.  Он явно был ошарашен тем,
что в этой колышущейся толпе, в этом мареве, где человек исчезает, растворя-
ется и где совсем нет лиц,  одни плавки и купальники,  его разыщут и узнают.
Ну что ж,  я разыскал и ни слова ему не сказал.  Я ни о чем не спрашивал,  я
все понял, а когда он стал говорить о девочках, я повернулся и ушел.

                                      * * *

     Ну вот,  как всегда, когда ясно, что все зависит от меня, от моего уме-
ния, моей силы и быстроты, я постепенно преображаюсь. Чайка этого не замеча-
ет.  Теперь мое тело наполняют теплые волны,  я не ощущаю мышц,  я бегу  без
усилий,  но не прибавляю скорости ни на шаг. Она нужна будет в самый послед-
ний миг Я упаду на грудь,  на локти, вытяну руки, но произойдет это мгновен-
но. Со стороны, наверное, никто не увидит этого.
     Теперь другая трудность:  сдержать себя...  не спешить. Птица не должна
понять,  что со мной произошло, Вот мы выходим снова на песок. Какой круг? Я
сбился со счету.  Я почти лечу.  Странно это.  Сначала медленно, отворачивая
лицо  в сторону,  как будто не хочу даже смотреть на нее.  Это ошибка,  с ее
точки зрения: она подпускает меня даже ближе, чем на предыдущем круге. Всего
один легкий прыжок, потом бросок. Бросок!
     Не могло быть иначе. Птица бьет крыльями, изгибает шею. Кусает мою руку
до крови.  Пустяки. Минуту спустя я заворачиваю ее в махровое полотенце, как
куклу. Она затихает. Ну а если вспомнить о богах, то какую встречу предвеща-
ет эта чайка?

                                      * * *

     Май. Я в Крыму,  в Алуште,  в санатории. У меня путевка. И вот, когда я
иду с чайкой в свой номер, мне впервые становится ясно, что Крым - часть мо-
его маршрута.
     Копетдаг. Кавказ.  Приазовье и Крым.  Как в замедленном кино, я направ-
лялся  на  северо-запад,  год  от году приближаясь к той границе,  на закате
солнца,  которую достигли асы и ваны.  Самый северный участок ее проходит по
Скандинавии. Попаду ли я туда?..

                                      * * *

     Я надеялся на ее благоразумие:  не выпрыгнет же она с четвертого этажа!
Но часом позднее я перестал ей доверять. Срезав тонкую проволоку, на которой
поколения  отдыхающих  сушили белье,  я в следующий за этим час сделал нечто
вроде цепи.  Звенья этой цепи вышли неровными, крупными. Я не особенно дово-
лен был работой. Но что получилось, то получилось - я посадил птицу на цепь.
Сначала она расхаживала по  лоджии,  гремя  проволокой,  потом  успокоилась.
Иногда посматривала на меня через стеклянную дверь, но я читал остаток вече-
ра, не обращая на нее внимания. Надоело. Ужинать я не пошел. Возник сосед. Я
сказал ему:
     - Леня!  Это животное вынуждено побыть с нами несколько дней по незави-
сящим от него обстоятельствам.
     Леня кивнул.  Ему было приятно мое обращение,  как-никак, если человеку
стукнуло шестьдесят пять, он ценит некоторую фамильярность, уравнивающую по-
ложение вещей,  обращение же по имени-отчеству обязывает не забывать о  воз-
расте тогда, когда хочется забыть.
     Он плюхнулся на кровать,  стал ворошить газеты, надеясь найти в них от-
веты на самые простые вопросы, которые он мне неоднократно задавал. Но имен-
но на простые вопросы ответов не было,  как хорошо известно, газеты делаются
такими же вот людьми,  которые могут отвечать только на мудреные вопросы, не
иначе.
     Послышался храп.  Как  повелось,  я скатал матрас и вынес его на лоджию
вместе с одеялом и простыней. Лег. Проклюнулись звезды. Внизу, с другой сто-
роны корпуса,  ребята из хозрасчетной бригады москвичей,  приехавшие сшибать
деньгу, этакие здоровенные бородачи, уже собрали по рублю с каждого желающе-
го, включая ребятню, и врубили магнитофон. Жарко дышали эстрадные певицы, но
чаще грохотали ансамбли.  Я привык уже.  Только сначала я зажимал уши. Чайка
вела себя смирно.  Еще час. Все смолкло вокруг. Тиха была аллея, как написал
однажды мастер слова. Я осторожно вылез за перила лоджии. Из соседней комна-
ты меня могли заметить:  туда вечно приходили к парням любопытные,  неуемные
девицы,  изображавшие веселье до двух ночи. Поэтому я повис на руках, и меня
благополучно пронесло мимо номера пятьдесят восемь,  затем мимо следующего и
еще одного.  Я подтянулся, осторожно ступил на каменный пол лоджии, временно
принадлежавшей  счастливому обладателю великолепной удочки.  Собственно,  их
там двое. Один из них негромко удивленно вскрикнул - не то во сне, не то на-
яву. Но я уже повис на перилах и, резво перебирая руками, удалился. Удочку я
держал в зубах. Она легкая. Вполне по силам.
     Они не заметили пропажи и не стали поднимать шума.
     Я вырезал из удилища одно бамбуковое колено,  потом соединил удилище  с
помощью палочки, вставленной внутрь, и канцелярского клея.
     Моя совесть была чиста.  Снасть выглядела как надо.  Но не в этом  даже
дело.  Если бы она обломилась во время ужения, то, кроме удовлетворения, сей
факт не вызвал бы никаких других эмоций у рыболова!  Еще бы! Рыбина попалась
такая, что не вытянуть! С другой стороны, повезло бы и рыбе.
     Потом при скудном свете настольной лампы я сработал две легких и  проч-
ных бамбуковых шины для чайки.  Преодолевая ее испуг и сопротивление,  почти
завернул ее в полотенце,  оставив одно подбитое крыло. Наложил шины. Виток к
витку обмотал их суровой ниткой, смазал клеем. Что я мог еще сделать?
     Удочку вернул тем же способом.  Когда оказался на своей лоджии,  понял,
что немного утомился от этой несложной,  но ответственной операции.  Лег. На
темном небе,  среди звезд, двигался едва заметно голубой огонек. Я следил за
его полетом. Он поднялся вертикально вверх, опять опустился, описал квадрат.
Ночное небо здесь сверкает различными неопознанными объектами.  Но их некому
наблюдать.  Инопланетяне  и  люди владеют прошлым и настоящим.  Боги владеют
прошлым и будущим. Я возвращаюсь в один из миров, подвластных богам...
     От самой Африки до Индии Александр Македонский и его преемники основали
эллинистические государства. Но в самую середину этого эллинистического поя-
са врезалось Парфянское царство.  Оно было основано племенами,  пришедшими с
севера. Часть этих племен во времена Парфии оставалась на берегах Меотийско-
го озера, то есть Азовского моря. На это есть указания у Страбона. Правда, в
те времена Меотидой называли изредка и Аральское море.
     В III веке до нашей эры, примерно через сто лет после походов Александ-
ра Македонского,  скифы двинулись на юг и подчинили себе значительную  часть
Ирана. Арийские элементы здесь всегда преобладали над греческими, и скифская
династия Аршакидов усилила их,  подчеркивая свою связь с иранским домом Ахе-
менидов,  задолго до походов Александра Великого создавшего огромную, хотя и
непрочную державу - Персию.  Скифы - арийцы. Их многочисленные племена насе-
ляли Азию до Алтая.  Еще ранее, во втором тысячелетии до нашей эры, арийские
племена оставили изображения своих колесниц в Монголии.
     Китайский путешественник Чжан Цянь указывал:  "От Давани до Аньси, хотя
и говорят различно, но в обыкновениях весьма сходствуют и в разговорах пони-
мают друг друга".
     Это значит,  что во всей Средней Азии люди говорили,  употребляя совре-
менную  терминологию,  на диалектах одного и того же языка.  Иначе бы они не
понимали в разговоре друг друга.
     Это был  великий пояс культур,  созданных арийцами.  Государство Давань
располагалось в Фергане и горах Тянь-Шаня. Аньси - это Парфия.
     Чжан Цянь оставил нам и типичный портрет этих людей:  они,  по его сло-
вам, "бородатые, выпуклоглазые". Они искусны в торговле и ремесле. Это древ-
ние  земледельцы и скотоводы,  оседлые племена и полукочевые.  Самые трудные
битвы - Александра Македонского - с арийцами,  бородатыми  и  выпуклоглазыми
людьми,  задолго  до  прихода  тюркских племен и монголов освоившими Среднюю
Азию,  создавшими тут, по сообщению римского историка Трога, тысячу городов.
С  кушанских  и парфянских фресок и росписей на нас смотрят своими выпуклыми
глазами бородатые арийцы, создавшие миф об Асгарде и воплотившие его в одном
из арийских государств - в Аньси-Парфии.
     Наиболее удаленное к востоку царство Давань вело войны с Китаем. Причи-
ной этих войн были небесные скакуны Давани.  Их изображения остались на ска-
лах до сего дня.  Искусство виноделия и некоторые  ремесла  пришли  в  Китай
именно из Давани - раньше китайцы не знали ни винограда, ни виноградного ви-
на.
     Чжан Цянь в донесении китайскому императору писал:
     "Давань лежит от гуннов на юго-запад,  отстоит от Китая почти на  10000
ли прямо на запад. Даваньцы ведут оседлую жизнь, занимаются земледелием, се-
ют рис и пшеницу. Есть у них виноградное вино. Много аргамаков. У этих лоша-
дей кровавый пот, и происходят они от породы небесных лошадей... В Давани до
семидесяти больших и малых городов".
     Один из  китайских историков писал:  "Даваньцы любят вино,  а их лошади
любят траву му-су".  Речь здесь идет о люцерне, которая так же, как и виног-
рад, была совершенно неизвестна в Китае.
     О восточных скифах есть также свидетельство Аполлодора.  О Давани (Фер-
гане) этот греческий автор говорит:
     "Что касается народов,  населяющих страны по ту  сторону  Согдианы  (то
есть к востоку от этого тоже очень известного среднеазиатского государства),
на той же параллели, то, судя по их внешнему облику, можно считать их, веро-
ятно, скифами".
     Внешний облик жителей Давани,  о котором говорит здесь греческий  исто-
рик, - тот же, что и у знаменитого китайского путешественника: они выпуклог-
лазы,  бородаты, как все скифы, и по большей части высокорослы и светловоло-
сы.
     Нынешние археологи,  разумеется,  находятся в полном неведении  относи-
тельно  расовой  принадлежности  основателей  городов и государств в Средней
Азии,  поскольку слово "раса" для одних запретно,  а для других - повод сме-
шать все вместе:  пользуясь тем,  что у скифов были рабы другой расовой при-
надлежности, они то усердно приписывают скифам "смешанный тип", то объявляют
их кочевниками непонятного происхождения, то вообще провозглашают белое чер-
ным и говорят об основателях доэллинистических городов как о предках  совре-
менного тюркского населения.  Еще немного, и современная Турция - да продлит
аллах ее дни - будет провозглашена культурной наследницей  христианской  Ви-
зантии,  а также Эллады и Трои,  сами турки и вообще тюрки - потомками элли-
нов...
     Позднее, под  натиском Рима,  под натиском тюрок даваньцы,  родственные
полулегендарным ванам-венедам, переселились на запад. Их главный город Эрши,
он же Урешта - так его называли другие, - как бы воскрес и соединении с име-
нами родственных по происхождению племен и городов.  Ведь перевод прост:  на
всех  древних  трояно-фракийских  и арийских диалектах это имя и этот корень
"раш", "рас", "рос", "рус", "раис" означает "царский", а применительно к го-
роду  - "царь-град".  Точно так же древнюю Трою сами троянцы называли иначе:
Таруиса.  И это переводится так:  Царьград. То же относится к столице Фригии
Прусе,  к  самим  троянцам  - тросес,  то есть "царским",  "царскому народу"
(сравним царских скифов и роксоланов - царских аланов,  фракийские племена).
И  этот древнейший корень трояно-фракийского и среднеазиатского региона свя-
зан с культом "царского зверя" - леопарда, которому девять тысяч лет, ибо он
был  хороню известен в древнейшем городе Малой Азии Чатал-Гююке седьмого ты-
сячелетия до нашей эры.

                                      * * *

     ...Утром я снимаю с птичьей лапы медное  кольцо  в  сантиметр  шириной.
Буквы  полустерлись.  Одно слово было мне понятно на этом кольце:  "Албана".
Название города.  Или местности. Хотелось верить, что это город Албана. Была
когда-то. Кавказская Албания. Каспийское побережье, нынешний Дагестан, часть
долины по реке Араке.  Память иногда мешает, сбивает с толку. Если, конечно,
память абсолютная,  как у меня.  Допустим, Албана, тогда как бы кольцо пред-
назначалось мне. Я знаю об Албании Кавказской больше, чем написано в книгах.
Таинственная страна, меня она давно привлекала.
     Я неосторожно проронил несколько слов,  и Леня,  он же Леонид  Григорь-
евич, стал допытываться, почему меня интересует такая древность - первое ты-
сячелетие до нашей эры...  Я ему ответил, что интересуюсь из чувства протес-
та. Когда вокруг пасутся разные млекопитающие, иные на автомобилях, иные, по
бедности,  так, но все сторонятся разных древних историй и мифов и, понукае-
мые пастырями, тянутся лишь за очередной морковкой, возникает желание разру-
шить эту иллюзию единения еще до того, как она будет разрушена сама по себе.
     - Что за млекопитающие? - не понял Леонид Григорьевич.
     Я объяснил.
     Он, кажется, смекнул, начал жаловаться на отсутствие литературы. По об-
разованию он геолог,  работал на Волыни еще тогда, когда там русины говорили
на своем языке,  а в гимназиях учили польскому.  Интеллигент.  Чистосердечно
р