самом деле повинна в гибели писателя Вампилова,  не Шаманий
ли камень превратил поворот кинокамеры в трагедию?
     Не знаю,  не знаю...  Зато остались воспоминания о том, что произошло в
семьдесят третьем. Именно в разговорах с Шумским складывалась цельная карти-
на. Даже для меня самого интересно понять все снова, в целом.
     И как всегда в таких случаях - сон не приходил сразу.  Я лежал с откры-
тыми глазами.  Боялся бодрых громких голосов на заре, шума машин. Снова, как
некогда,  я видел золотой свет над рощей Гласир. Она занимала все пространс-
тво моего воображения,  и в фокусе его,  кроме пурпура крон, я видел малино-
вые,  уходившие в неизвестность волшебные стены сказочного мира.  Я  нередко
думал:  это все равно легенда.  Точно такое на земле не создать. Хотя можно,
конечно,  построить дворцы и чертоги, поставить статуи богов, даже вырастить
золотые деревья.
     Валгалла - палаты Одина.  Валькирии переносили туда души павших воинов.
Но не только.  Почему-то там оказываются и другие мертвые.  Такие,  как я...
Значит, Асгард - город для всех.
     Голову сжало невидимым обручем.  Меня обожгло тогда,  как будто горячий
луч пересек мой правый висок. И тут же - левый. Сначала - образ.
     Женщина. Но  тогда я еще не был знаком с ней и вообще видел впервые:  я
шел,  спешил к тому берегу,  и она шла навстречу. Запомнилась она в тот день
сразу:  ее светлый жакет был расстегнут, и ветер, поднимавший волны на море,
срывал с ее плеч жакет в ту минуту,  когда я увидел ее.  За ее  плечами  как
будто бились два светлых крыла. Я оглянулся ей вслед. Кажется, она останови-
лась.  А я пошел туда,  откуда отправился в мой заоблачный город и чуть было
не  остался в нем.  Что еще там было?  А,  хижина по дороге на дикий пляж...
Низкая,  как помыслы подлецов, если говорить языком персидских поэтов, и уз-
кая,  как глаза тюрков,  лачуга эта была сплетена из лозняка и обмазана гли-
ной,  дверь ее была открыта, словно взор прямодушного человека, а единствен-
ное окно было чистым, как помыслы праведных мужей. Но это слова, которые мне
пришли в голову позднее.  Сначала там,  рядом с лачугой, я подумал: уж не из
нее ли вышла эта женщина?
     Или, скорее всего, вылетела на светлых своих крыльях цвета зеленоватого
серебра.
     Так вот,  это все очень важно для меня сейчас, спустя годы. Пусть она -
просто красивая женщина.  Но я встретил ее одну, незадолго до того моего ку-
пания! И она поэтому - крылатая валькирия. Непонятно, что мешало мне раньше,
до рассказов Шумского,  узнать истину.  Узнать валькирию, посланную за мной.
Эти вдохновенные прекрасные девы переносили умерших к Одину.  Для пира,  для
молодецких забав и турниров с оружием в руках. Закономерно: там продолжалась
та жизнь, которая считалась достойной и на земле. Вот только я был там безо-
ружен,  и могу поклясться, что там не было ни одного викинга с копьем, мечом
или хотя бы кинжалом.  Ничего не было, кроме удивительного пейзажа с червон-
ными кронами и слабо прочерченных стен и кровель. Это для меня! Другие, быть
может,  встречали там и храбрых воинов,  и оруженосцев,  и даже виночерпиев.
Каждый видит там свое.  Даже валькирии разные.  Моя была такой: темная волна
волос,  темные тонкие брови, прозрачные, как черный хрусталь, глаза, два бь-
ющихся крыла серебристого жакета.
     Я вспоминал до утра.
     Что там было на берегу тогда?  Лачуга.  А ведь ее потом не стало. Через
год,  два, три и позднее я наведывался в эти края, но хитрой этой хибарки не
встречал.  Выходит, и берег тот был для меня одного в тот день? Может, снова
попади в ту осень на тот же дикий пляж,  я увидел бы хижину, но только жела-
ния  купаться там у меня так и не появилось до конца отпуска - я уходил сов-
сем в другую сторону.  С валькирией вместе. Но это уже другая история. Да, я
и не знал тогда, кто она.
     И когда я свыкся с мыслью,  что женщина эта -  валькирия,  несмотря  на
вполне земное имя,  когда успел привыкнуть к утреннему шуму за окном и снова
прилег с тайной надеждой уснуть,  раздался телефонный звонок. Шумский Михаил
Иванович изволил или рано проснуться, или совсем не почивать, как и я нынеш-
ней ночью.  Уточнять я не стал.  Он потребовал объяснений по поводу убийства
человека  в  автомобиле с рулевым колесом в виде кельтского креста.  А начал
разговор с разоблачения. Разоблачал меня, называл дилетантом. Это относилось
к моим якобы неправильным представлениям о столице Атлантиды.
     - Вы хоть читали,  друг мой,  книгу Зайдлера в переводе с польского?  -
стараясь быть корректным, спрашивал меня Шумский. - И если читали, почему не
обратили внимания на рисунок, выполненный по описанию Платона? Там изображе-
на эта самая столица атлантов, которая не давала мне спать в последнюю ночь.
Но это не кельтский крест,  как вы изволили выразиться.  И даже  не  простой
крест.  Ничего  общего,  вы правильно меня поняли?  Ничего общего с крестами
всех видов и эпох нет у столицы атлантов!
     - Профессор,  - обратился я к нему с подчеркнутой учтивостью, - вы раз-
говариваете с человеком, у которого нет докторской степени, но позвольте за-
метить, что в отличие от докторов и магистров истории, отечественных и зару-
бежных,  я не только прочитал все книги Страбона, но еще и девять книг Геро-
дота,  чего не сделал ни один из тридцати опрошенных мной историков, считаю-
щих, отмечу во имя справедливости, Геродота отцом их науки. Но если я прочи-
тал  эти начальные двадцать шесть книг и даже понял их,  в отличие от тех же
наших коллег,  то неужели вы думаете,  что я не разобрался всего лишь в двух
диалогах Платона, где описана Атлантида?
     - Ну,  я не совсем так выразился,  - смягчился Шумский.  - Но все же, в
чем дело?  Я вдруг обнаружил на своей полке книжку Зайдлера.  И там - схема.
Что это?..
     - Отвечу вам по памяти, коллега. В популярной книге Зайдлера, польского
атлантолога, действительно изображена схема столицы атлантов. И автор ссыла-
ется на Платона.  На самом деле ничего общего между описанием Платона и схе-
мой Зайдлера нет, если не считать кольцевых каналов, окружающих царский дво-
рец атлантов и центр города.  А Платон писал, между прочим, о мостах, переб-
рошенных через эти кольца каналов. Их нет у Зайдлера. И старый грек не забыл
о радиальных каналах, которые, по его словам, то ли примыкали к этим мостам,
то ли шли под ними.  Скорее всего, верно второе, потому что он сообщает, как
земляные  валы  между  кольцевыми каналами прорезали именно для того,  чтобы
провести водные радиусы.  Вы понимаете меня? Ничего этого у Зайдлера нет, он
даже не вспоминает о радиусах,  кроме одного, который описан Платоном особо.
Ну а теперь нужно разобраться,  что имел в виду Платон.  Уж если он пишет  о
нескольких радиусах,  то будьте уверены:  их четыре. Четыре луча у схемы эт-
русских городов, они образуют направления юг - север, запад - восток. Так же
обстояло дело у инков по ту сторону океана.  А это возможные преемники куль-
туры атлантов. Так что "С добрым утром!" и забудем о бессонной ночи. Идет?
     - Идет. Второе... помните? О человеке?
     - Помню.  Об этом человеке в автомобиле я узнал  после  событий,  узнал
случайно. Рассказал вам все. Вы же хотели магии?
     - Благодарю.

                               ЛЮБОВЬ К ВАЛЬКИРИИ

     У валькирии был довольно растерянный вид, когда я встретил ее во второй
раз.  Это было тоже на берегу. Я спросил ее имя. Она не назвала его. И улыб-
нулась.  Улыбка была тоже растерянная какая-то и потому неожиданная.  Что-то
во мне озадачило ее. Валькирия не могла иначе. Нами руководила внешняя сила.
Все изучают знаки Зодиака и верят.  Но есть еще  знак  встречи  с  неизвест-
ностью.  Именно так. Я не знал, что она валькирия. Если бы я жил три тысяче-
летия назад, может быть, я стал бы первым, кто на основе древнейших преданий
возродил  к жизни этот мифологический образ.  Я опоздал.  Но у меня есть все
основания завершить параллель между Лидией и  валькирией.  Особенно  сейчас,
когда калачакра - волшебное колесо древних - повернулась на некоторый угол.
     Лицом к лицу лица не увидать. Поэт прав.
     В этом одна из главных тайн калачакры.
     Я шел за ней следом.  Догнал. Куда-то приглашал - сразу в четыре места,
наверное.  Это-то уж объясняется не калачакрой,  а смущением.  Простительно.
Меня бы поняли,  если бы ее увидели тогда,  семнадцать лет назад. Не уверен,
правда,  относительно литературных критиков. Нашли бы изъяны. Более уверен в
критиках от искусства: у них шире диапазон восприятия. Прошло восемь дней со
дня моего возвращения из Асгарда. Конечно, я еще не знал этого. Галлюцинации
- и все, ничего другого для меня тогда не существовало.
     Только теперь вот я обобщаю:  уж не та ли самая воля в образе валькирии
перенесла меня туда с берега, а потом раздумала и вернула?
     Какая разница в уровнях восприятия сейчас и тогда!..
     Когда мы оказались на пляже рядом, валькирия спросила:
     - Откуда эти шрамы и ссадины?  Я ответил. Купался, мол, не совсем осто-
рожно. Сейчас остался всего один заметный шрам и два поменьше. Это когда ме-
ня перебросило через камень.  Я видел кровь на гальке, мои ноги кровоточили.
Думаю, на камне были прикрепившиеся мидии. Их раковины очень острые. Судя по
всему,  на этих раковинах были какие-то полипы,  я их видел много раз: белые
маленькие ракушки поверх черной мантии мидий.  Может быть, они помогли мне -
шрамы были не такими глубокими.
     Откуда она?  Только читая "Старшую Эдду", я нашел похожее. Прорицатель-
ница в„льва рассказывает: "Видела дом, далекий от солнца, на Берегу Мертвых,
дверью на север;  падали капли яда сквозь дымник, из змей живых сплетен этот
дом".
     Дверь той хижины действительно выходила на север. Что касается змей, то
на них вполне похожи хворостины плетня, желтые и коричневые, иногда с крапи-
нами и полосками.  И потом, если бы дом не был сплетен из змей, которые рас-
ползлись,  то как объяснить его исчезновение?  Конечно, остается лазейка для
острословов:  это не дом,  а хибарка, и ее снесли. Да будет им известно, что
па Черноморском побережье тогда лачуг не сносили. Остается все же неясность,
которая на удивление точно повторяет неясность с текстом "Старшей Эдды", ибо
никому  достоверно  не известно,  что за дом имела в виду в„льва и почему он
исчезает в других текстах и песнях о богах и героях.
     Раньше я этого не знал.  Не обратил внимания и, на поразительное совпа-
дение. В моем столе с тех давних пор хранится большой нож, который я купил в
ларьке, справа по дороге на городской пляж. Дело в том, что в "Песне о Хель-
ги,  сыне Хь„рварда" мимо кургана скакали девять валькирий,  и одна из  них,
самая статная, обратилась к Хельги: "Поздно ты, Хельги, воин могучий, казной
завладеешь и Редульсвеллиром,  - орел кричит  рано,-  коль  будешь  молчать;
пусть даже мужество, Хельги, проявишь!"
     В этих строках не все гладко с точки зрения стиля, но таковы особеннос-
ти поэтических текстов того времени.
     ...И тут же красавица валькирия сообщает Хельги:
     "Мечи лежат на Сигарсхольме,  четырьмя там меньше пяти десятков, и есть
один, лучший из лучших, золотом убран, - гибель для вражеских копий. С коль-
цом рукоять,  храбрость в клинке,  страх в острие помогут тому, чьим он ста-
нет. На лезвие змей окровавленный лег, другой же обвил хвостом рукоять".
     Меч для Хельги, возлюбленного валькирии.
     Нож для меня.  Тоже подарок валькирии.  Это ведь Лидия подвела  меня  к
ларьку,  который мне тогда не напомнил ни о местечке Сигарсхольм, ни о необ-
ходимости завладеть казной и Редульсвеллиром, то есть прекрасной землей. Два
змея на мече - рисунки, украшающие его лезвие и рукоять. На моем ноже именно
два завитка.  И я не без изумления обнаружил позднее,  что их надо  понимать
как стилизованные изображения змей. Мечей было сорок шесть. И в коробке было
примерно столько же ножей. Сейчас я бы пересчитал их, это очень важно. А ос-
талось только воспоминание: груда ножей в коробке. Один из них стал моим.
     Помог ли мне подарок валькирии?
     Конечно, нож пригодился. Но разве сам по себе факт совпадения с мотивом
героической песни не дает оснований считать, что это и есть лучшая помощь, о
какой  только  можно  мечтать и наших условиях,  когда казной владеют в силу
родственных связей, да и Редульсвеллиром тоже. У меня же с этим очень, очень
плохо.
     Мы плескались в море под крутым берегом на всех диких пляжах даже после
заката.  И  когда возвращались,  то был уже голубой час,  и нас ждали кофе и
ужин (тогда в кафе еще кормили).  Удивительное явление с точки зрения благо-
состояния:  даже вечером можно было купить вино, сухой херес, мадеру, не го-
воря уже о хороших конфетах или мускатном винограде.
     Валькирии не  только в жизни,  но и в древних сказаниях могут прекрасно
совмещать свои небесные заботы с любовью.  Совмещают же в самом справедливом
обществе  женщины  свои земные дела и любовь,  умудряясь иногда еще и рожать
детей.  А ведь это общество - тоже копия небесного, что подтверждается веко-
вой  мудростью,  поскольку все началось с "Города солнца" Кампанеллы и "Уто-
пии" Томаса Мора.
     Итак, в древнем сказании о Хельги можно найти валькирию, открыто покро-
вительствующую герою. Она же его возлюбленная.
     Подчиняются валькирии Одину,  участвуют в присуждении побед и распреде-
лении смертей в битвах.  И не только переносят воинов в Валгаллу,  но еще  и
подносят им питье, следят за пиршественным столом. Одну из валькирий верхов-
ный ас примерно наказал за то,  что она отдала победу не тому, кому следова-
ло.  Это страшное наказание для валькирии: она больше не могла участвовать в
битвах и обязательно должна была выйти замуж.
     Их имена: Хильд - "битва", Херфь„тур - "путы войска", Хл„кк - "шум бит-
вы", Христ - "потрясающая", Мист - "туманная", Труд - "сила". Несколько имен
скандинавистам  понять  и  перевести не удалось до сих пор:  Ск„гуль,  Г„ль,
Скеггь„льд, Гейрелуль (Гейрах„д), Радгрид и Рангрид, Регинлейв.
     Лидии соответствуют имена: Христ, Труд, Мист. Больше всего идет ей пер-
вое имя. Я назвал ей это имя в переводе на русский. Думаю, серебряная фигур-
ка валькирии с острова Эланд в Швеции,  хранящаяся в музее Стокгольма,  дает
представление о цвете того жакета,  который напомнил мне о  всех  двенадцати
или тринадцати девах (с Лидией - четырнадцати).
     Но в музейных запасниках Ашхабада и Москвы я нашел крылатых дев,  изоб-
раженных на монетах и печатях Парфии.  Они женственнее,  красивее, их крылья
похожи на крылья ангелов.
     ...В ней самой были странности. Моей проницательности не хватало, чтобы
понять ее сразу.  Даже если бы я тогда же,  в первые дни знакомства на  юге,
разгадал е„,  то не смог бы освободиться от чар. Она себе самой казалась жи-
вой статуей из мрамора.  Но ни капли кокетства. Отстраненно наблюдая за мной
в первый день нашего знакомства, она вовсе не думала отстраняться от извест-
ных всем нам знаков внимания к чарующе красивым женщинам. Казалось, что этих
знаков мало и мне и ей.  Мы оказались на дальней галечной полосе, где иногда
появлялись первые робкие нудисты.  Как только она узнала об этом -  от  меня
же, - то немедленно предложила последовать их примеру. Помню мою нерешитель-
ность,  которую я скрывал от нее. Она была первой нудисткой, которую я видел
рядом.  Ее бюст, вся она казалась вдвое больше, чем в платье. Широкие плечи,
широкие бедра,  округлые глыбы голубоватого мрамора,  чуть выше  середины  -
треугольный кусок сверкающей смальты.  Это тоже взгляд со стороны,  не более
того.  Но что случилось потом! Поздним вечером я не мог отделаться от воспо-
минаний!..
     Ее бюст занимал половину ширины гостиничного номера:  и когда я  понял,
что это почти так без всяких прикрас, то последовала пауза, я замер на целую
минуту, а спокойное выражение ее лица не изменилось, она даже подняла грудь,
как  бы не понимая меня.  Ну и оказалось,  что она готова к покровительству,
откровенности, пониманию того, что моя застенчивость закономерна. Не вообще,
а тогда,  когда ее антрацитово-блестящий бюстгальтер упал мне на плечи,  съ-
ехал на руки,  и я почему-то неумело, машинально складывал его, а она с лег-
кой улыбкой заметила:
     - Только мнешь,  уже поздно проявлять заботу по этой части.  И  это  не
складывается.
     - Бывают исключения.

                                     *  *  *

     Движение калачакры передавалось нам.  В один прекрасный день нас - меня
и  валькирию - можно было увидеть в парке Покровское-Стрешнево на лугу с бе-
лыми цветами,  что в лощине за сосновой рощей. Тонкие стрекозы-стрелки сади-
лись на ее раскинутые руки, на темные волосы с сапфировым отливом. Справа от
нас склон плотины,  у водохранилища,  казался голубым и далеким.  Сочившаяся
оттуда  вода собиралась в ручей,  над которым порхали белянки,  а внизу,  на
зеркалах-плесах, метались их отражения.
     Начиналась жизнь или уже близилась к завершению?
     В тот день я не мог ответить на этот вопрос даже с ее  помощью,  потому
что ответа быть не могло. Я лишь высказал свою гипотезу: в каждом дне повто-
ряется прошлое,  несколько других дней из десяти- или двадцатилетней давнос-
ти,  из детства, из юности, даже из предыдущей жизни души. К ним добавляется
новое,  немного из вчерашнего и сегодняшнего дня. Все это смешивается, окра-
шивая настроение.  И так проходит загадочная,  непонятная и непонятая жизнь.
Но она подчиняется звездам.  Из прошлого  приходят  тени,  призраки,  мысли,
настроение - так, как записано в звездной книге. Если человек очень сильный,
он ломает этот порядок, он не отдается течению, ему кажется, что он победил,
что  он сам делает свою жизнь.  Это потому,  что тонкий мир звездных теней и
полутеней гибок, иногда призрачен, невесом и почти всегда незаметен для тех,
кто не хочет его замечать. Человек заслоняется от него, отвергает его, и это
напоминает перегораживание реки плотиной,  той,  которая все  равно  сочится
струями и родниками. А паводок сносит ее бесследно. На Земле как на небе.
     Вечером мы гуляли в роще.  Легкий запах нагретой  смолы,  желто-голубое
облако,  похожее на камень халцедон,  застывшие под ним вершины сосен, косые
лучи солнца...  Облако стало таять на наших глазах,  обещая новый  солнечный
день - для тех, кто сменит нас завтра.

                                 СМЕРТЬ И ПЛАМЯ

     Позвонила женщина  и спросила Александра Николаевича.  Я сказал:  таких
нет.
     - Как нет? - удивилась она.
     - Александра Николаевича Брусникина нет? Тогда кто же есть?
     Я назвал свое имя. Она повторила вопрос с настойчивостью женщин, заслу-
живающих эмансипации со всеми ее последствиями:
     - Где же Брусникин?
     - Таких вообще нет.
     - Что вы мне говорите чепуху! Как это вообще нет?
     - Так.
     - Нет,  вы подумайте, Брусникина нет! И этот человек говорит, что Брус-
никина нет! Да вы отдаете себе отчет в том, что говорите?
     - Отдаю, - сказал я и положил трубку.
     Тщетны были мои надежды на то,  что слова несут хоть какую-то смысловую
нагрузку и потому могут быть поняты. Это не так. Повторный звонок. Я вскочил
с тахты, рванул трубку, внутри аппарата запищала невидимая электронная мышь.
     - Можно Брусникина?
     - Нет, нельзя.
     - Это опять вы?
     - Да. Все, что угодно, кроме Брусникина. Таких нет.
     Сцена начала повторяться. С вариациями, конечно. И вот, когда я стукнул
трубкой по аппарату и та же электронная мышь запищала уже не своим  голосом,
до меня дошло:  это запомнится,  я не забуду. Но что бы это значило? Роковой
этот вопрос прозвучал в моей голове уже тогда,  в минуту завершения содержа-
тельной  беседы с дамочкой,  как я съязвил (она тут же назвала меня крокоди-
лом,  думая меня обидеть,  но я подтвердил правильность ее догадки и  только
тогда шмякнул трубкой по аппарату).
     - Кажется,  я знаю,  кто эта настойчивая женщина!  - воскликнула  Вера,
когда я позвонил ей, надеясь на ее божественные разъ