езда Сириус пьет воду, а потом идут дожди, это миф, а в Древнем Египте тот
же Сириус предвещал разлив Нила.  Про египетский Сириус хорошо известно. Эту
звезду там называли Сотисом. Один только раз за 1461 год утренний восход Со-
тиса  над  городом  Мемфисом происходил одновременно с началом разлива Нила.
Этот день египтяне сделали началом солнечного года в 365 дней, который почти
без изменений дошел до нашего времени.  Я имею в виду его продолжительность.
Это важное событие! О четырех таких восходах Сотиса остались записи Цензори-
на в Риме, первый из них случился в 4241 году до нашей эры. И вдруг я нахожу
древнеиранское свидетельство о вере в птицу, относящую семена различных рас-
тений к источнику.  Из этого источника пьет дожденосная звезда Тиштрийа, она
же Сириус,  потом с дождями семена возвращаются па землю. Та же история, что
и  у египтян,  ведь разлив Нила был предвестником урожая.  У древних иранцев
нет Нила,  но есть вода, дождь, растения, Сириус. Это работа народной памяти
и фантазии,  а в ее начале - египетские данные. Откуда они в древней Персии,
в Парфии, в Асгарде? Как пришли из Африки? Объяснить это войной, которую ве-
ли персы против Египта, я не могу. Совпадение очень давнее. Не значит ли все
это, что был какой-то общий источник знаний о Сириусе, о его значении, кото-
рый  и направил мысль египтян в нужном направлении?  Ученые не задумываются,
почему вдруг египтяне обнаружили и ввели в систему событие, которое повторя-
ется раз в 1461 год,  то есть практически не повторяется вовсе. Такой период
не привлекал и не мог привлечь внимания,  нет ничего похожего в истории. Как
понять?
     Для меня это прямое доказательство,  что был предыдущий виток цивилиза-
ции,  оборванный древним катаклизмом,  катастрофой,  от того, первого витка,
кое-что перешло к потомкам.
     Но еще раньше,  чем мои друзья успели разобраться в этом,  мы совершили
посадку в аэропорту Копенгагена.

                                    ЭЛЬСИНОР

     Трое обходят зал ожидания вокзала в Копенгагене.  Тут магазины, лотки с
фруктами, бистро, буфеты. Ни одной очереди. Прямо на каменном полу - две де-
вушки,  просто одетые,  в руках бутылки пива, рядом на хозяйственной сумке -
бутерброды.  Что ж, они простые люди, едут куда-нибудь в Хельсингор, где жил
когда-то принц Гамлет.  И куда едут трое,  на минуту остановившиеся недалеко
от девушек. Эти трое - Игорь Паньшин, Иветта и я.
     Сначала Иветта интересуется ценами.  Корзиночка свежей клубники - шест-
надцать крон.  Килограмм апельсинов - пятнадцать крон. Три кокосовых ореха -
пятнадцать крон.  Мандарины - тоже,  как и полкило авокадо или полкило мяса.
Эту сумму начинающий молодой ученик на любом заводе или фабрике зарабатывает
за пятнадцать минут рабочего времени.  По закону никому не имеют права  пла-
тить меньше. Шестьдесят крон в час. Это минимум.
     Садимся в вагон с теми же девушками.  Солнце.  Хельсингор - так  сейчас
называется  Эльсинор.  Уже  нет и в помине старого замка,  где упоминаемый в
датских хрониках Амлет,  он же Гамлет Шекспира, задавал себе роковой вопрос:
быть или не быть?  Но за старыми валами высятся стены и башни более позднего
времени. Это Кронберг. Датская твердыня напротив шведского берега.
     Ты взбегаешь  на холм,  спускаешься к проливу Эресунн.  За спиной седые
стены и крыши Кронберга,  впереди синяя вода. В ноябре здесь цвет моря такой
же, как летом в дальневосточной бухте Нагаева - у берегов твоего детства. Ты
можешь определять температуру воды  по  цвету.  Холодно-синий  цвет  обещает
только  пять  - десять градусов.  И если в бухте Нагаева,  где на дне вечная
мерзлота,  ты входил в воду и плыл, обжигая тело холодными струями, то здесь
ты размышляешь,  медлишь.  Плавки с тобой.  Тебя не пугают семь градусов. Но
здесь нет пляжа.  Жаль. Ты теперь коллекционируешь моря и проливы, в которых
купался. Нет ни грибков, ни кабины для переодевания. Но не только в этом де-
ло.
     Шведский берег не просто виден - до него рукой подать.  Дома,  набереж-
ная, улицы. Пролив Эресунн пересекает катер. Чуть дальше - теплоход. Войдешь
в воду - тебя спасут. Хорошо, если датчане. А если шведы?
     Ты откладываешь это мероприятие.  Друзья будут волноваться.  Нужно хотя
бы па время оставить свои дальневосточные штучки.  Стой на берегу и рассмат-
ривай Хельсингборг - город на шведской стороне Эресунна, имя которого звучит
почти так же, как города на датском берегу. До Швеции пять километров.
     Примерно такая же ситуация напротив Копенгагена. Там до шведского бере-
га, правда, дальше - восемнадцать километров. Но берег виден. И многие ездят
из шведского города Мальме в Данию на работу, а вечером возвращаются домой.
     Современный Эльсинор  дремлет.  Здесь  нет уже бастионов,  где когда-то
прохаживались моряки с заряженными ружьями. Нет и парусников, намеревавшихся
проскочить мимо берега без пошлины. Нет поблизости и стоянок викингов, оста-
вивших на память нам свои корабли в заливе Роскильде, на морском дне. Там, в
музее,  сейчас застыли четыре корабля, недостроенных археологами: не хватило
ископаемого дерева,  длинных досок,  из которых гнули борт.  Ты  вспоминаешь
Треллеборг. Там сохранились зеленые валы и четыре улицы - перекрестие знаме-
нитой фигуры кельтов,  перешедшей к ванам и асам, к их потомкам викингам. Ты
вспоминаешь  кельтский крест,  сохранивший тебе жизнь из-за невероятной слу-
чайности,  которая унесла другую жизнь вместо твоей. Но нет приобретений без
потерь и потерь без приобретений. Жизнь дарована, отнят Асгард. Но асы знают
тебя.  Ты когда-нибудь вернешься к ним. И уж наверняка после битвы с чудови-
щами,  которая  еще не закончена и в которой ты на стороне светлых асов,  ты
окажешься на земном Идавелль-поле, похожем на небесное.
     Неотвратимая грусть. Солнце сияет над Треллеборгом, и над Эльсинором, и
над Роскильде.  Но это осеннее, дремлющее солнце. Его лучи прохладно-спокой-
ны,  как сама мудрость.  В голове так ясно,  что становится не по себе. Этот
синий пролив, подобно реке, впадает в Лету, берег которой тебе чудится.
     Ты взбираешься  на холм,  возвращаешься к мирным башням Кронберга,  под
которыми плавают в пресной серой воде утки.  Ты идешь с друзьями  по  аллее,
вдоль  двух линий кустов шиповника,  к центру города,  где на торговой улице
тебя встречает изобилие,  материализовавшееся здесь еще до  окончания  твоих
походов с асами против сил зла и тьмы. Ты видишь всевозможные сорочки, галс-
туки, женскую одежду, включая и такую, какую ты никогда не видел. Ты затрав-
ленно озираешься по сторонам, вспоминая минуты одиночества, только что утра-
ченные. Ты уходишь в себя, но ненадолго. Ты обращаешься к солнцу, но тщетно.
     Ты говоришь с миловидной продавщицей о жизни,  своей и ее,  она слушает
внимательно,  сдержанно, по-северному улыбаясь, и никто не мешает этой бесе-
де, потому что покупателей нет. Они вымерли в Дании как вид. Остались только
магазины и продавцы.  Всего триста москвичек разнесли бы этот рай  в  пух  и
прах за два дня. Я выражаю заочную солидарность с ними: они натерпелись, по-
ка поколения функционеров и депутатов наполняли и наполняют товарные  вагоны
сводами законов и поправок.
     Друзья берут тебя под руку.  Пора на вокзал. Остановившееся время снова
начинает свой бег.  Вот и поезд до Копенгагена. Он подобрался крадучись. Его
вагоны выкрашены в красный цвет богов Асгарда, но никто из его пассажиров не
догадывается о том,  как властно,  но не броско магия калачакры напоминает о
себе.
     Ты обедаешь в бистро на том же вокзале,  откуда началось твое небольшое
путешествие сегодня утром. Пробуешь сосчитать количество буфетов и магазинов
в  зале ожидания.  Это почти невозможно.  На этом вокзале можно жить годами,
никуда не выходя за его пределы.  Но экономическое чудо здесь настигло народ
внезапно,  в пятидесятые годы. Тогда все началось. Здесь растили коров, пока
в хорошо знакомой нам стране их загоняли в общественные стойла, где они бес-
помощно мычали и подыхали невостребованными своими бывшими хозяевами, лишен-
ными кормов,  земли и самого права держать крупный рогатый скот,  а вместе с
тем,  следовательно,  и рожать детей.  Здесь растили свиней,  как и в других
странах,  тогда как в той же единственной стране поднимали  сначала  простую
целину,  выгружая урожай на обочины и под открытое небо, а затем голубую це-
лину. Здесь выращивали и выращивают овощи, но в отличие от известных нам ре-
гионов их отвозят в хорошие хранилища,  а не оставляют три четверти урожая в
земле,  а последнюю четверть,  собранную вручную  мобилизованными  в  городе
людьми,  доставляют  в  такие хранилища,  где их уже никто никогда не увидит
спустя всего два месяца.  Здесь строили и строят элеваторы,  тогда как  иные
используют  в качестве хранилищ асфальтированные площадки под открытым небом
и предпочитают повышать урожайность и дальше, но не строить элеваторы. Здесь
много чудес и отклонений от нормы, к которой ты почти привык вместе с други-
ми.  Здесь, например, никто не призывает людей хорошо работать, об этом мол-
чат газеты и журналы, но многим ясно, что сознательный человек в справедливо
устроенном обществе сразу же начинает работать с  утроенной  энергией,  едва
только прочитает призыв или заслышит речь бессменного оратора,  который ука-
зывает,  как не на словах,  а на деле следует доказать свою верность идеям -
сначала одним, потом другим.
     Особенность же происшедших в бедной Дании метаморфоз,  начавшихся в пя-
тидесятых  годах  нашего столетия,  в том,  что она достигла по уровню жизни
России начала века,  где один-два килограмма парного мяса стоили одного часа
работы  на заводе или фабрике.  А хороший костюм - одного дня.  Ты не можешь
вместе с другими вычеркнуть это из памяти.  Ты вспоминаешь сей факт в раннем
поезде после бессонной ночи. Потом - прогулка...

                            Одет в туманы
                            И укрыт рядниной облаков,
                            Стою у окоема,
                            Зарю встречая. Наклоняясь,
                            Вижу волны трав седых.
                            Надо мной седая же глава
                            Творенья мирового - Древа Мира.
                            И выше, в синеве, в разводьях неба
                            Полет двух крыл, невидимый другим.
                            И только после - пурпур, взлет зари,
                            Смывающие седину,
                            И светлый меч, пронзающий миры и океаны!

                                 ЭПИЗОД ИЗ ЖИЗНИ
                               ПРОФЕССОРА ПАНЬШИНА

     Профессор назвал все это саморегулированием,  саморегулирующейся систе-
мой.  В качестве примера отсутствия такого регулирования он вспомнил поездку
в  Чехословакию  летом  восьмидесятого с обязательной культурной программой.
Гид возглавляемой профессором группы вечно путал пункты этой программы,  во-
дил их в музеи,  когда они были закрыты,  в магазины не по карману,  в кафе,
которые не были нужны из-за обычной туристской диеты. Однажды молодой рассе-
янный  гид,  типичный  продукт нерегулирующейся системы периода пресловутого
аппарата,  повез их на экскурсионном автобусе в театр.  Они приехали туда за
тридцать минут до начала представления,  вполне совместимого с идейной убеж-
денностью зрителей.  Начали рассаживаться.  Женщины группы, нарядные, приче-
санные, светились и собственным и отраженным светом хрустальных люстр. Пахло
французскими духами.  Некоторое время туристы испытывали неловкость от того,
что они расселись по своим местам раньше всех.  Однако гид всех успокаивал и
обещал интересный спектакль. Не хочется называть его имени. Положим, его зо-
вут Иржи.  И вот появились другие зрители. Просачиваясь постепенно между ря-
дами,  они стали останавливаться у занятых  кресел,  тщательно  рассматривая
свои билеты,  а затем и претендовать на эти кресла. Иржи вел себя сдержанно,
как и подобало представителю командно-административной системы в присутствии
друзей и посланцев другой такой же системы. Непоколебимая уверенность женщин
той и другой стороны в своей правоте между  тем  разогревала  атмосферу.  То
тут,  то там вспыхивали ссоры из-за мест. Иржи объяснил, что проданы двойные
билеты, на все места туристской группы и нужно общими усилиями искать выход.
Он имел в виду выход из создавшегося положения,  однако чехи поняли его бук-
вально и показывали рукой на выход из театра.  Грянул скандал - и как раз  в
ту минуту,  когда свет в зале погас и раздвинулся занавес. Еще через три ми-
нуты Иржи вызвал администратора,  поскольку во времена  командно-администра-
тивных  систем они еще были налицо и к ним можно было обращаться,  тогда как
сейчас идея администрирования справедливо пущена под откос, а сами админист-
раторы оставлены как живой пример ее несостоятельности.  Впрочем, эти мудрые
решения были приняты на наших глазах, и я не буду о них распространяться.
     Подошедший администратор  сначала  пытался уладить скандал,  призывая к
общему спокойствию.  Артисты же на сцене всеми способами  пытались  обратить
внимание публики на себя. Наконец кому-то из них это удалось. Иржи произнес,
сохраняя спокойствие:
     - Мы перепутали театр, нам нужно было в музыкальный театр на оперу.
     Они вышли из зала.  Это было подобно отступлению - лица  хмурые,  брови
насуплены, женщины пунцовые, но все же очень милые, некоторые дико хохотали.
Иржи повел всех на остановку городского транспорта, потому что экскурсионный
автобус ушел. Замыкал шествие профессор.
     Когда они перебрались в другой театр, там началось второе действие. Все
места группы, естественно, были уже заняты вскормленными административно-ко-
мандной системой контрамарочниками и безбилетниками. Иржи опять разыскал ад-
министратора.  И этот человек,  порожденный той же системой,  принял типично
командное решение рассадить группу в правительственной  ложе.  Профессору  с
супругой предложили первое кресло.  Но как только он, поддерживая свою жену,
усадил ее и сел сам,  тучный оперный певец выбежал на авансцену и заорал  на
него не своим голосом. Конечно, и это обстоятельство следовало бы безусловно
предать огласке как чудовищное порождение системы.  Ведь тучный, рослый, ру-
мяный бас прокричал прямо в лицо побледневшему профессору:
     - Как ты смел занять правительственную ложу!
     Однако из  дальнейшего  выясняется,  что певец сделал это не намеренно.
Текст арии в этом месте был таков, что ее вполне можно было понять в указан-
ном смысле.  Но человек привык к администрированию, ныне окончательно разоб-
лаченному в нашей стране, опять опередившей намного весь мир. И он, конечно,
не мог иначе понять тогда это драматическое место оперной арии. Только когда
певец, сдерживая темперамент, ушел с авансцены и, сжав руками выпуклые розо-
вые щеки,  предался лирическим воспоминаниям о первых днях своей любви, про-
фессор успокоился. Супруга же его пришла в себя.
     Певец же через десять минут должен был умереть на сцене,  и он это сде-
лал достаточно профессионально.
     Вы спросите: а мораль? Мораль проста: без административной системы, од-
нако же, нет даже простых мест в партере или на галерке, не то что ложи!

                             НАЕДИНЕ С КОПЕНГАГЕНОМ

     Улицы Копенгагена беззвучно беседовали со мной. На Гулденлевенсгаде ло-
вишь себя на мысли, что объяснения славянского слова "гать" и скандинавского
"гаде" (улица) неверны.  Это одно и то же  слово!  Оно  пришло  из  Асгарда.
Арийское "гатус" - это дорога. И то же слово найдем в "Авесте".
     ...Ты идешь по Гулденлевенсгаде, переходящей в стремительную перспекти-
ву  бульвара Андерсена,  нет,  ты почти летишь,  оставляя за плечами большие
темно-красные дома раньше,  чем успеваешь их рассмотреть.  И  отмечаешь  это
вечное чередование звука "о" и "у". Ведь датское "гулден" переходит в немец-
кое "голден" (золото) совсем как "рус" переходит в "рос". Но "рекс" (король,
царь) дает начало вечному и загадочному слову "рус".
     А русы - это царское,  королевское племя.  Рас, ращ, рус - это леопард,
царь-зверь.  Ничего другого не надо искать.  Так же звучит и сейчас этот ко-
рень в Исландии,  где остались древние созвучия, как в этнографическом запо-
веднике со времен еще викингов.
     Солнце. Ты в одной темной куртке,  без плаща и пальто.  На переходе  ты
замираешь.  Светловолосая женщина на велосипеде останавливается перед тобой.
Зеленый свет - ты идешь, потом оглядываешься. Она еще у перехода. Мгновенный
взгляд провожает тебя.  Какая редкость здесь,  в Дании,  такие яркие светлые
глаза с пронзительным взглядом - на это  способна  лишь  проснувшаяся  душа.
Другие же погружены в сон.  Можно жить очень просто - жевать бекон, лучший в
мире, и делать то, что делают все.
     Ты беден по здешним меркам, у тебя почти ничего нет. Но ты свободен, ты
можешь летать по улицам и проспектам,  перелетая то к планетарию Тихо Браге,
за которым сонные утки возятся в тине,  среди брошенного хлама - как в Моск-
ве,  то к Водровсвею, тихой улице, где дети играют в футбол, и ты врываешься
на мгновение на их стадион с мячом, попавшим тебе в ноги, и ведешь мяч к од-
ним, потом к другим воротам, потом исчезаешь.
     Ты можешь  снова зайти к профессору Хансу Боггеру в надежде застать его
дома.  Он тот,  кто, наверное, сможет понять историю Асгарда. Единственный в
Дании человек, который занимался такими древностями.
     Но пока светит солнце,  ты легкомысленно  отмеряешь  километры  датских
проспектов,  прокалываешь взглядом все необычное на витринах, как, например,
хрустальные корабли викингов с парусами внутри хрустальной же бутылки, рядом
с которой обозначена цифра - восемьсот крон,  чего у тебя нет и не было.  Но
ты берешь этот корабль с собой,  у него тоже есть душа, как и у мастера, су-
мевшего сделать чудо.  Берешь - значит оставляешь в памяти левитатора, а это
навсегда.
     Ну и когда ты летишь дальше,  тебе навстречу идут пятеро парней, и один
делает несколько удачных движений,  как борец вольного стиля, стараясь напу-
гать тебя,  принимая тебя за сверстника.  Ты мгновенно отвечаешь, не касаясь
даже его одежды, пролетаешь мимо, ибо сегодня энергию дает солнце. Как шесть
лет назад,  когда впервые ты сказал себе:  нет, солнце не может быть простым
раскаленным газовым шаром, оно живет своей жизнью и является частью Асгарда.
     Ты переходишь  улицы без зеленых глаз светофоров,  мгновенно переносясь
сначала на середину полотна,  потом на каменные плиты  тротуара,  ибо  здесь
часто все наоборот: камни - это тротуар, асфальт - проезжая часть. Шесть лет
назад ты сообразил,  что видеть солнце - это все равно что видеть Асгард,  и
сделал  выводы,  о которых не хочешь писать,  не хочешь говорить.  Спокойная
мысль о Боггере заставляет свернуть в переулок и нажать кнопку звонка.  Тебе
открывает пожилая женщина,  обещает, что Боггер будет на днях. Так она дума-
ет, потому что он сказал, что... Ты понимаешь: эти дни под вопросом. Возвра-
щаешься в отель,  где в холле тебя приветствует гипсовый бюст основателя Ко-
пенгагена, в номере засовываешь в карман куртки свою брошюру "Где жили герои
эддических мифов?" Выходишь на Гельголандсгаде,  поворачиваешь на Вестербро-
гаде, подлетаешь к фирме путешествий по Дании "Фремадрайзер", по приглашению
которой ты сюда прибыл. Маленькая брюнетка в черных колготках и зеленой коф-
точке знакомит тебя с руководителем фирмы Генрихом.  Ты рассказываешь им  об
Асгарде,  о метаистории, о том, что народы, всегда переселялись, а не сидели
на одном месте. Показываешь путь переселения датчан, норвежцев, исландцев из
зеленевших некогда степей и саванн Ирана, из долин Копетдага.
     Спрашиваешь, кто может понять все это?
     Ассистент профессора Боггера.  Можно ли для него оставить брошюру? Мож-
но.  А позвонить ему?  Нет,  его,  оказывается, так же непросто найти, как и
профессора.
     Ты прощаешься с ними. Никто в Д