Аду, чтобы сохранить свое лишенное души бессмертие. Он отказался принять эти предложения, однако наше дурное обращение с ним (я только повторяю его слова) заставило его передумать. Ему предлагали умение быстро путешествовать и летать, он же просил способности изменять физическое обличье, какой не обладает ни один чародей из всех рожденных людьми. Дар этот причинил бы ему великую боль, и, приняв его, он никогда не мог бы вернуться в свое собственное тело или другое, прежде принятое и отвергнутое им; кроме того, он не мог уподобить себя живому человеку. Чтобы принять его внешность, нужно сперва уничтожить оригинал и только потом принять его облик..."

     "...и только потом принять его облик". Томас понял, что вытирает внезапно вспотевшие ладони о брючины. К этому бишранскому документу, вне сомнения, прикоснулась сама истина. Изложение было чересчур реалистичным, чтобы его мог сфабриковать бишранский священник, привыкший усматривать прикосновение зла в каждой грудной лихорадке, умевший видеть в магии только своего смертного врага. Это верно: так он сказал им после того, как инквизиторы довели его до безумия своими пытками и обвинениями... Томас посмотрел на Галена Дубелла.
     Чародей сидел абсолютно спокойно и задумчиво наблюдал за капитаном гвардейцев королевы. Он более не дрожал от холода.
     - И какое же открытие вы, капитан, сделали, прочитав эту бумагу?
     - Ничего особенного. Просто депеша от Портье. - Шпага его осталась у очага шагах в четырех. Томас начал вставать.
     - А я так не считаю.
     В негромком возражении не было гнева, однако Томас остановился. Каким-то образом он выдал себя, но Дубелл всегда обнаруживал умение догадываться о чужих мыслях. "Я не могу сейчас позволить ему убить меня. Если он сожжет эти бумаги и уйдет отсюда, о его истинной природе все узнают чересчур поздно. Если не слишком поздно уже сейчас".
     Старый волшебник сказал:
     - Должно быть, время для маскарада закончилось. По-моему, я разоблачен.
     - Это сообщение священника об исповеди Грандье... вашей исповеди во время процесса. - Томас толкнул документ по столу, однако чародей не стал брать наживку и тянуть к ней руки. Томас ожидал, что маска будет снята, но этого не случилось. Перед ним оставалось лицо Дубелла, глаза Дубелла... сожаление, столь присущее лицу старого ученого.
     - На самом деле, - негромко проговорил Урбейн Грандье, - я не рассчитывал, что к признанию отнесутся серьезно. Во всяком случае, в Бишре. Там все считают, что мы с Князем Тьмы закадычные друзья. Ну а за то, что этот компрометирующий меня документ сумел проследовать за мной сюда, я могу, наверное, благодарить какое-нибудь внутрицерковное братство склонных к шпионству монахов.
     Огонь громко гудел в очаге. Томас ощущал, что продолжать этот разговор крайне опасно, однако не мог остановиться. Знать и предполагать - совершенно разные вещи. Даже будь оружие под рукой, он мог бы не успеть вовремя, а тогда последствия будут фатальными. И он поднял глаза от тела скончавшегося Тревиля и сказал:
     - Простите меня. Вы сделали это, когда похитили его из Лодуна?
     Грандье кротко отрицал:
     - О нет. Все случилось задолго до того. Похищал я уже себя самого.
     Да, все было именно так. Теперь понятна смерть и доктора Сюрьете, и Милама. Это было предельно просто. Грандье глядел на него глазами мертвеца. Томас спросил:
     - А почему вы еще не впустили воинство внутрь? Это же, наверное, часть вашей сделки с ними, так? Доля платы?
     - Двор Неблагий во многом помог мне, - согласился старик. - Я в долгу перед ним. Сперва я принял обличье человека, отправлявшего должность светского судьи на том смехотворном фарсе, который инквизиция устроила надо мной. Этот холодный тип вселял отвращение даже в членов собственной семьи, так что его манеры мне удалось передать без труда. Однако он был могущественным, и я мстил, как хотел. В его облике я провел почти полгода, прежде чем мне это надоело. Потом я стал юным слугой в его доме - мне нужно было получить возможность передвигаться, не привлекая к себе внимания. - Грандье отмахнулся от воспоминаний, очаг высветил сухое лицо. - Но мои планы не всегда совпадают с намерениями моих невольных помощников, и этот жизненный факт они не умеют понять.
     В очаге шевельнулось полено, и Грандье инстинктивно глянул в сторону; воспользовавшись мгновением, Томас со скамьи покатился по полу, схватил прислоненную к стене шпагу и сбросил с нее ножны. Грандье выпрыгнул из кресла, пальцы его шевельнулись, что-то выхватывая из воздуха. Заметив быстрое бросающее движение, Томас перекатился в сторону, вскочив на ноги в тот самый миг, когда лужица голубого света шлепнулась на камни, шипя и дымя, словно крепкая кислота. С самоубийственным пренебрежением всяческой осторожностью, которую волшебник явно не предвидел, Томас бросился на Грандье. Однако чародей увернулся, являя удивительную гибкость, и острие шпаги лишь пропороло дырку в его висячем рукаве. И в этот самый момент они заметили появившуюся в дверях Каде.
     Сперва Томас решил, что, оказавшись перед лицом подобной ситуации, она может прийти лишь к одному разумному заключению, а именно решит, что он набросился на Галена Дубелла. Однако смотрела она на Грандье.
     Она смотрела на Грандье с растущим недоверием и яростью, с такой по-человечески понятной смесью раненой гордости, вызванной явным предательством и наглым обманом. Чародей тоже глядел на нее - со всем интеллектом, остроумием и мягкостью, с которыми покойный ученый обращался с близкими ему людьми. Наконец он сказал:
     - Нет, ты ни в чем не виновата.
     Ярость воспламенила душу Каде, и она шагнула к нему. Но Грандье извлек свою руку, погрузившуюся было в складки одеяния, и что-то бросил в нее. Однако на сей раз обошлось без магического света. Это была горсть железных опилок.
     Железо не могло ранить Каде так, как других фейри, однако помешало ее чарам. Томас кинулся вперед, но Каде отступила, чтобы не коснуться железа, и Грандье бросился в дверь мимо нее. Как только он переступил порог, свечи и очаг разом погасли, зашипев, словно их залили водой. Комната погрузилась во мрак.
     Томас натолкнулся на тяжелый стол, каким-то образом сдвинутый со своего места и оказавшийся у него на пути, оттолкнул его в сторону и выбежал в зал.
     Грандье был уже на полпути к входной двери. Каде преследовала его. Немногие еще горевшие фонари гасли, оказавшись за спиной волшебника. Томас крикнул, чтобы гвардейцы в зале следовали за ним, но в общем смятении и тьме едва ли кто-нибудь слышал его.
     Томас нагнал Каде в прихожей, вместе они распахнули дверь и выбежали в холодный двор на замерзшую грязь.
     Облака вновь разошлись, луна блистала, ветер терзал одежду, но Грандье нигде не было видно.
     Каде крутилась на месте, пытаясь смотреть сразу во все стороны, Томас быстро обежал двор, но ничего не обнаружил.
     - Куда же он подевался, проклятый? - пробормотал он. Что-то может натворить Грандье во всеобщем смятении...
     Когда Томас вновь возвратился к Каде, она поглядела вверх и выкрикнула:
     - О нет!
     Капитан последовал за ее взглядом. На узкий серпик луны легла тень, становясь все больше и больше. Из сердца ночи на них падала капля Предельной Тьмы.
     Каде завопила:
     - Он открыл ограждения!
     Не сговариваясь, оба бросились к ближайшему укрытию в тень с подветренной стороны колодца. Они были чересчур далеко от входа в казармы гвардии, чересчур далеко от любых дверей. Крылатый фейри спикировал к земле, потом повис над двором, нематериальный, как тень.
     Дверь в домик над колодцем располагалась с противоположной стороны. Томас знал это. Они сумеют обогнуть здание, держась у стены, если им повезет и если фейри окажется подслеповат.
     Томас шагнул было к стене, но Каде схватила его за руку и шепнула:
     - Не шевелись.
     Капитан в нерешительности медлил. А знает ли она сама, что делает? Тут он заметил, что свет вокруг словно переменился, лучи луны, лежащие на мостовой, стали едва ли не ощутимыми на ощупь, и вспомнил о том, что Каде умеет подслушивать, оставаясь незримой, и что среди способностей, доставшихся ей от фейри, числилось и умение творить иллюзии. Нежить, коснувшаяся камней двора, казалась ожившей тенью. Лунный свет как бы огибал ее. Среди нагромождения темных силуэтов, по-змеиному перетекавших друг в друга, глаз Томаса сумел выделить лишь очертания тонкого и острого, словно бритва, когтя, торчавшего наружу под нелепым углом.
     - Лунный свет и тень, лунный свет и тень... - шептала Каде.
     Слава Богу, что мы от них с подветренной стороны, решил Томас. Тут он увидел Грандье, шагавшего к призванному им невероятному чудищу. Мгновение спустя нежить поднялась в небо и исчезла с невероятной скоростью.
     Каде осела вдоль стены на землю - в самую грязь.
     Иллюзия, окружавшая их, рассыпалась мелкими блестками света и растаяла. Огоньки фей, подумал Томас. Поглядев на Каде, он сказал тепло:
     - Очень хорошо, - и подал руку, чтобы поднять ее. Встав, Каде чуточку пошатнулась и даже не подумала стряхнуть грязь, приставшую к юбке. Она разочарованно качнула головой и провела рукой по волосам:
     - Миновав ограждения, он вернул их на место. Почему он так поступил?
     Томас счел этот вопрос риторическим; во всяком случае, он не знал, как на него ответить. Дверь в казарму гвардейцев распахнулась, из нее показались люди с факелами. Крики послышались и со стороны Альбонской башни. Совпадение было чересчур хорошим. Он подумал, не сумел ли Грандье не только погасить свечи, но и соорудить на ходу заклинания, что, породив смятение, заставило всех оставаться под крышей.
     Каде резко спросила:
     - А что он сделал с Галеном Дубеллом?
     Она глядела ему прямо в лицо, в ее чистых серых глазах к гневу начинал уже подмешиваться страх. Она не читала признания священника и не поняла, должно быть, окончания их разговора.
     - Гален мертв.

***

     - Мать, это похоже на трусость, - раздраженно произнес Роланд.
     Кутаясь в тяжелый, подбитый мехом плащ, он стоял рядом с Ренье и двумя слугами, одетыми для долгой езды в холодную погоду. Остальные охранявшие их рыцари настороженно расхаживали вокруг - чуть поодаль. Едва рассвело, и небо давило серой грузной плитой, низкой и вселяющей страх. Полчаса назад ветер стих и пошел снег.
     Равенна надвинула капюшон на туго зачесанные волосы и поправила перчатки.
     - Нет, дорогой, это наш шанс сохранить жизнь. - Она обернулась к Элейне, невозмутимо остановившейся возле ее руки. - Дитя мое, лучше закутайтесь в шарф; этот мороз может погубить вашу кожу.
     Томас сложил руки на груди, пытаясь скрыть разочарование; как похоже на Роланда, вечно он упирается, когда до двенадцати остается десять минут. Оставаться во дворце, отдавшись на милость Грандье, было просто немыслимо.
     Они стояли во дворе возле Альбонской башни, посреди островка относительного спокойствия; повсюду шли хлопоты. На Ренье под плащом был золоченый латный нагрудник, железо, как и у многих альбонцев, прикрывало спину и живот, хотя Томас вместе со своими гвардейцами предпочел плотные кожаные кафтаны, обеспечивавшие почти столь же надежную защиту при большей свободе в движениях. Вокруг в утреннем полумраке бегали слуги, нагружавшие телеги и фургоны, седлали и запрягали коней - в спешке, полной тревоги. О случившемся прошлым вечером в Альбонской башне не было сказано ни слова, и не будет сказано, если только Роланд не круглый дурак. Что, впрочем, не столь уж далеко от реальности, подумал Томас.
     - Я не покину свой двор, - упрямо пробормотал король.
     - Роланд, - вздохнула Равенна. - Ты и есть двор, престол и корона. Замок этот имеет чисто символическое значение, ты прекрасно можешь править из Портье или Мыз. Но только пока жив.
     Чуть смягчившись, король отвернулся.
     - Мне не нравится, что они будут говорить, дескать, мы бежали отсюда. - Он замолчал.
     Томас тем временем, обхватив себя руками, изучал серое небо, предоставив Равенне самой разбираться с дальнейшими возражениями сына. Но Роланд только спросил:
     - А это правда - насчет доктора Дубелла?
     Панические слухи уже обежали людные залы; большую часть ночи Томас провел, успокаивая людей. Глаза королевы-матери сделались жесткими, она ответила:
     - Да, это так. - Равенна нелегко приняла новость: мысль, что и ее можно обмануть, как и всех прочих, казалась ей особенно обидной.
     Роланд закусил губу, стараясь не глядеть ей в глаза, а затем кивнул:
     - Понимаю.
     Король резко повернулся и направился к башне; снег хрустел под его сапогами, рыцари и слуги тянулись следом. Покачав головой, за ним последовал и Ренье.
     Равенна печально улыбнулась:
     - Хорошо я придумала о символическом значении. Может показаться, что сама в это верю. - Она поглядела на Томаса с легкой досадой. - Я все еще сержусь на тебя. Ты вовлек меня в эту историю, но ты же проявил самостоятельность, реализовал свои мужские амбиции.
     - Удивительно слышать такие речи именно от тебя, - ответил Томас без особого пыла. Все это уже было высказано ночью, когда он наконец убедил королеву принять его план к отступлению.
     - Возможно. - Она посмотрела на него, в глазах блеснули искорки чего-то иного, чем холодный самоконтроль. - При всех твоих промахах остается только надеяться, что ты сумеешь уцелеть. - Не ожидая ответа, она направилась прочь.
     Хотя у него было достаточно дел, Томас невольно замер, провожая королеву взглядом. Эта мысль иногда смущала его заново: как может столь хрупкая женщина являть подобную силу?
     - Капитан!
     Он оглянулся. В нескольких шагах от него стоял облаченный в подбитую мехом тяжелую парчу Дензиль, снежинки падали на его непокрытую голову. Присутствие Роланда и Равенны в этой части двора ненадолго отпугнуло отсюда всех слуг, но и те, что загружали фургоны возле казармы, поднимали достаточно шума, чтобы никто не мог подслушать их разговор. Впрочем, за ними, вне сомнения, следили из окружающих окон. Томас спросил:
     - Быть может, новое представление лучше сберечь для более благодарной аудитории?
     Герцог принял выпад с улыбкой и ответил:
     - Временами в обществе Равенны вам едва удается скрыть свое нетерпение. Иногда даже кажется, к немалому искушению, что вы презираете своего короля.
     - Я не презираю его, а жалею. Ведь он действительно любит вас.
     - Конечно, любит. - Дензиль ответил широкой улыбкой, и Томасу показалось, что ему впервые было позволено увидеть истинное лицо этого человека, скрывающееся обычно под маской, надевавшейся для короля и двора. Капризы, мелочное и претенциозное тщеславие - все исчезло, оставив острый ум и удивленное пренебрежение к тем, кто был обманут этой личиной. - Хорошая работа, правда?
     - Она отдаляет вашу цель.
     - Ничего подобного. - Дензиль отступил на несколько шагов. - Я могу сказать ему все, что угодно, сделать с ним все, что хочу, и заставить его поступить так, как мне нужно. - Он обратил вверх насмешливые глаза. - И я могу сказать вам об этом совершенно безнаказанно. Для этого-то я и заставил его полюбить меня.
     Томас отвернулся к раненым, которые с чужой помощью поднимались в фургон, стоящий у двери башни. Он ощущал неожиданную иррациональную обиду за Роланда. Почему? "Этот тип полагает, что я ни в грош не ставлю чувства юного короля, который только плюет на меня. Туп, как Ренье, искренне верящий в принесенную им рыцарскую клятву". Но ответил он незлобиво:
     - Экий подвиг - добиться симпатии мальчишки, которого отец приучил только к обидам и оскорблениям. Вне сомнения, он полагает, что не заслуживает ничего лучшего, чем вы.
     - Быть может, и так. У слабости есть свои собственные достоинства.
     Дензиль тоже был изуродован подобно Роланду, однако на свой собственный лад; ненависть его вылилась наружу, а не горела внутри. Но Дензиль достаточно умен, чтобы видеть это. И возможно, видит. И потешается.
     - Вы - настоящий шедевр, - презрительно улыбнулся Томас.
     - Да, но собственной работы. - В голосе Дензиля слышалось удовлетворение. - И уже получил почти все, чего добивался.
     "А теперь ты хочешь еще увидеть мою реакцию, чего ты тоже всегда добивался. Пожалуйста". Томас скучливо ответил:
     - Неужели?
     - Почти все. Некогда я хотел заполучить вас, но потом понял, что это повредит нашим взаимоотношениям с Роландом.
     Не отводя взгляда от фургонов, Томас внутренне усмехнулся и сухо вымолвил:
     - Вы льстите мне.
     - Этого требовала моя гордость, ведь, я видел, как вы ненавидите меня.
     По двору пробежала поземка, засыпая снегом сапоги. Томас поискал слова, способные нанести самую глубокую рану, и, чуточку помедлив, сказал:
     - Я знаю об этом, поскольку всегда находил ваши мотивы прозрачными. - Он поглядел на Дензиля и был вознагражден вырвавшимся из глубины голубых глаз гневом.
     - Слова, - негромко ответил герцог. - Равенна стареет, Томас. Подумайте о том, как бы не пасть вместе с нею.
     - Думать нужно вам. Если мне суждено пасть, я заберу вас с собою, - зло отрезал Томас, повернулся и ушел прочь.

***

     Двор возле Принцевых врат, разделявший невысокие внутренние ворота и могучую наружную башню, замыкала южная сторона бастиона. Стены занимали гвардейцы королевы и альбонские рыцари, утренние страхи заставляли забыть о ночной напряженности во взаимоотношениях.
     Радуясь свободе, кобыла Томаса, выплясывая, пошла боком по раскисшей под снегом земле, и ему пришлось взяться за поводья. Возле него на конях сидели полсотни гвардейцев. Вивэн и почти все уцелевшие цистериане ожидали сигнала от дозорных, оставшихся на стене.
     Снежинки хрусталиками поблескивали на полях шляп, в волосах и мехе плащей. Ренье взмахнул сверху стены, большие ворота отворились, и они выехали.
     Многие из богатых домов у дороги явно были застигнуты врасплох. Разбитые окна и двери зияли черными дырами, беспрепятственно пропуская снег. Нельзя было придумать лучшего дневного убежища для затаившихся фейри. Несколько домов напротив оставались тщательно запертыми, и никаких внешних знаков вторжения на них не было видно, да и когда гвардейцы выехали на улицу, никто там не шевельнулся.
     В снегу застыло несколько тел. Боевые кони, приученные не бояться убитых, могли потоптать трупы, если бы Томас не свернул в сторону. Двор Неблагий не мог явиться, пока светило солнце - пусть даже за серыми низкими облаками. Если только тучи еще более не сгустятся, перекрывая свет, люди не встретятся сегодня с той силой, которая изгнала их из Старого Дворца. Но черные эльфы, следующие за Волшебством, не боялись дня. Скоро появятся летучие твари, ползучие - под снежным покрывалом - и прыгучие - с крыш и из разбитых окон выстроившихся вдоль домов. Так сказала им Гадена Каде. Томас не знал, где сейчас Каде: следит ли за ними или вернулась в Фейр? После бегства Грандье они направились в расположенные возле дворца кухни, чтобы переговорить. Слуги разожгли печи, и там было тепло. Люди еще не оставили помещение; мужчины и женщины паковали припасы в дорогу. Они остановились возле кладовых, у бочек с яблоками, мукой и ячменем, рядом с полками с кругами обмазанных воском желтых и белых сыров. И вдруг на одном из бочонков с яблоками Томас увидел Каде. Он подъехал к ней, и она, разглядывая рубины в застежке его плаща, спросила:
     - А откуда ты знаешь, что он мертв?
     Томас, взяв с собой копию исповеди Грандье, подал ей.
     Она прочла бумагу два раза, глаза ее померкли. Томас негромко сказал:
     - Он хотел, чтобы мы полностью положились на одного чародея, и выбрал для этого Галена Дубелла. Доктора Сюрьете и Милама он убил после того, как дворцовый чародей убедил Равенну возвратить Дубелла. Он говорил, что было проще простого вручить доктору и его помощнику заговоренный объект; ведь они думали, что имеют дело с другом. Поэтому они погибли - подобно самому Дубеллу, его слугам в Лодуне, шуту из твоей труппы и шпиону по имени Гамбин, подобно лорду Лестраку, знавшему опасно много об их плане и наделавшему ошибок. Наверное,