оворили: десятки миллионов лет, Вано Александрович,  -  не
удержался Кривошеин. - Все-таки можно не только "зубрежкой".
    - Значит... получается?! - выдохнул Андросиашвили. - Как?!
    Кривошеин закусил губу.
    - М-м-м... позже, Вано Александрович, - неуклюже забормотал он.  -
Мне еще самому надо во всем разобраться...
    - Самому? - поднял брови профессор. - Не  хотите  рассказывать?  -
его лицо стало холодным и высокомерным.  -  Ну,  как  хотите...  прошу
извинить! - и вернулся к столу.
    С этого дня он с ледяной вежливостью кивал аспиранту при  встрече,
но в разговор не вступал. Кривошеин же, чтоб не  так  грызла  совесть,
ушел в экспериментирование над самим собой. Ему  действительно  многое
еще предстояло выяснить.

    "Разве мне не  хотелось  продемонстрировать  открытие  -  пережить
жгучий интерес к нему, восторги, славу... - шагая по каштановой аллее,
оправдывался перед собой и незримым Андросиашвили Кривошеин. - Ведь  в
отличие от психопатов я мог бы все объяснить... Правда, к другим людям
это пока неприменимо, не та у них конституция. Но,  главное,  доказана
возможность, есть знание... Да, но  если  бы  открытие  ограничивалось
лишь  тем,  что  можно  самому  быстро  залечивать   раны,   переломы,
уничтожать в себе болезни! В том и беда, что природа никогда не выдает
ровно столько, сколько нужно для блага людей, -  всегда  либо  больше,
либо меньше. Я получил больше... Я мог бы, наверно, превратить себя  и
в животное, даже в монстра... Это  можно.  Все  можно  -  это-то  и  и
страшно", - Кривошеин вздохнул.
    ...Окно и застекленная дверь  балкона  на  пятом  этаже  сумеречно
светились - похоже, будто горела настольная лампа. "Значит, он дома?!"
Кривошеин поднялся по лестнице,  перед  дверью  квартиры  по  привычке
пошарил по карманам, но вспомнил, что выбросил  ключ  еще  год  назад,
ругнул себя - как было бы эффектно внезапно войти:
    "Ваши документы, гражданин!" Звонка у двери по-прежнему  не  было,
пришлось постучать.
    В ответ послышались быстрые легкие шаги  -  от  них  у  Кривошеина
сильно забилось сердце, - щелкнул замок: в прихожей стояла Лена.
    - Ох, Валька, жив, цел! - она обхватила его  шею  теплыми  руками,
быстро оглядела, погладила волосы, прижалась и расплакалась. -  Валек,
мой родной... а я уж думала... тут такое говорят, такое говорят! Звоню
к тебе  в  лабораторию  -  никто  не  отвечает...  звоню  в  институт,
спрашиваю: где ты, что с тобой? - кладут трубку...  Я  пришла  сюда  -
тебя нет... А мне уже говорили, будто ты... - она всхлипнула  сердито.
- Дураки!
    - Ну, Лен, будет, не  надо...  ну,  что  ты?  -  Кривошеину  очень
захотелось прижать ее к себе, он еле удержал руки.
    Будто и не было ничего:  ни  открытия  N_1,  ни  года  сумасшедшей
напряженной работы в Москве,  где  он  отмел  от  себя  все  давнее...
Кривошеин не раз - для душевного  покоя  -  намеревался  вытравить  из
памяти  образ  Лены.  Он  знал,  как  это  делается:  бросок  крови  с
повышенным содержанием глюкозы в кору  мозга,  небольшие  направленные
окисления в нуклеотидах определенной области - и  информация  стерлась
из нервных клеток навсегда. Но не захотел... или не смог?  "Хотеть"  и
"мочь" - как разграничишь это в себе? И вот сейчас  у  него  на  плече
плачет любимая женщина - плачет от тревоги за него. Ее надо успокоить.
    - Перестань, Лена. Все в порядке, как видишь,  Она  посмотрела  на
него снизу вверх. Глаза были мокрые, радостные и виноватые.
    - Валь...  Ты  не  сердишься  на  меня,  а?  Я  тогда  тебе  такое
наговорила - сама не знаю что, дура просто! Ты обиделся,  да?  Я  тоже
решила, что...  все  кончено,  а  когда  узнала,  что  у  тебя  что-то
случилось... - она подняла брови, - не  смогла.  Вот  прибежала...  Ты
забудь, ладно? Забыли, да?
    - Да, - чистосердечно сказал Кривошеин. - Пошли в комнату.
    - Ох, Валька, ты не представляешь, как я  напугалась,  -  она  все
держала его за плечи, будто боялась отпустить. - И следователь этот...
вопросы всякие!
    - Он и тебя вызывал?
    - Да.
    - Ага, ну конечно: "шерше ля фам"!
    Они вошли в комнату. Здесь  все  было  по-прежнему:  серая  тахта,
дешевый письменный стол, два стула, книжный  шкаф,  заваленный  сверху
журналами до  самого  потолка,  платяной  шкаф  с  привинченным  сбоку
зеркалом. В углу возле двери лежали крест-накрест гантели.
    - Я, тебя дожидаясь, прибрала немного. Пыли нанесло,  балкон  надо
плотно закрывать, когда уходишь... - Лена снова приблизилась к нему. -
Валь, что случилось-то?
    "Если бы я знал!" - вздохнул Кривошеин.
    - Ничего страшного. Так, много шуму...
    - А почему милиция?
    - Милиция? Ну... вызвали, она  и  приехала.  Вызвали  бы  пожарную
команду - приехала бы пожарная команда.
    - Ой,  Валька...  -  она  положила  руки  на   плечи   Кривошеину,
по-девчоночьи сморщила нос. - Ну, почему ты такой?
    - Какой? - спросил тот, чувствуя, что глупеет на глазах.
    - Ну, такой - вроде и взрослый, а несолидный. И я, когда с тобой -
девчонка девчонкой... Валь, а где Виктор, что с ним? Слушай, -  у  нее
испуганно расширились глаза, - это правда, что он шпион?
    - Виктор? Какой еще Виктор?!
    - Да ты что?! Витя Кравец - твой лаборант, племянник троюродный.
    - Племянник... лаборант... - Кривошеин на миг растерялся.  -  Ага,
понял! Вот оно что... Лена всплеснула ладонями.
    - Валька, что с  тобой?  Ты  можешь  рассказать:  что  у  вас  там
случилось?!
    - Прости, Лен... затмение нашло, понимаешь, Ну,  конечно,  Петя...
то есть Витя Кравец,  мой  верный  лаборант,  троюродный  племянник...
очень симпатичный парень, как же... - Женщина  все  смотрела  на  него
большими глазами.  -  Ты  не  удивляйся,  Лен,  это  просто  временное
выпадение памяти, так  всегда  бывает  после...  после  электрического
удара. Пройдет, ничего страшного... Так, говоришь,  уже  пошел  шепот,
что он шпион? Ох, эта Академия наук!
    - Значит,  правда,  что  у   тебя   в   лаборатории   произошла...
катастрофа?! Ну почему, почему ты все от меня скрываешь? Ведь  ты  мог
там... - она прикрыла себе рот ладонью, - нет!
    - Перестань, ради бога! - раздраженно сказал Кривошеин. Он отошел,
сел на стул. - Мог - не мог,  было  -  не  было!  Как  видишь,  все  в
порядке. ("Хотел бы я, чтобы оказалось именно так!") Не могу я  ничего
рассказывать, пока сам не разберусь во всем как следует... И вообще, -
он решил  перейти  в  нападение,  -  что  ты  переживаешь?  Ну,  одним
Кривошеиным на свете больше, одним меньше - велика беда!  Ты  молодая,
красивая,  бездетная  -  найдешь  себе  другого,  получше,  чем  такой
стареющий барбос, как я. Взять того же Петю... Витю Кравца:  чем  тебе
не пара?
    - Опять ты об этом? - она улыбнулась, зашла сзади, положила голову
Кривошеина себе на грудь. - Ну, зачем ты все Витя да Витя? Да не нужен
он мне. Пусть он какой ни есть красавец - он не ты, понимаешь? И  все.
И другие не ты. Теперь я это точно знаю.
    - Гм?! - Кривошеин распрямился.
    - Ну, что "гм"! Ревнюга, глупый! Не сидела же я  все  вечера  дома
одна  монашкой.  Приглашали,  интересно  ухаживали,   даже   объясняли
серьезность намерений... И все равно какие-то они не такие! - голос ее
ликовал. - Не такие, как ты, - и все! Я все равно бы к тебе пришла...
    Кривошеин чувствовал затылком тепло  ее  тела,  чувствовал  мягкие
ладони на своих глазах в испытывал ни с чем не  сравнимое  блаженство.
"Вот так бы сидеть-сидеть: просто я пришел с работы усталый  -  и  она
здесь... и ничего  такого  не  было...  Как  ничего  не  было?!  -  он
напрягся. - Все было! Здесь у них  случилось  что-то  серьезное.  А  я
сижу, краду ее ласку!" Он освободился, встал.
    - Ну ладно, Лен. Ты извини, я  не  пойду  тебя  провожать.  Посижу
немного да лягу  спать.  Мне  не  очень  хорошо  после...  после  этой
передряги.
    - Так я останусь?
    Это был полувопрос, полуутверждение. На секунду Кривошеина одолела
яростная ревность. "Я останусь?" - говорила она -  и  он,  разумеется,
соглашался. Или сам  говорил:  "Оставайся  сегодня,  Ленок"  -  и  она
оставалась...
    - Нет, Лен, ты иди, - он криво усмехнулся.
    - Значит, все-таки злишься за то, да? - она с упреком взглянула на
него, рассердилась. - Дурак ты, Валька! Дурак набитый, ну  тебя!  -  и
повернулась к двери.
    Кривошеин стоял посреди комнаты, слушал: щелкнул  замок,  каблучки
Лены застучали по лестнице... Хлопнула  дверь  подъезда...  Быстрые  и
легкие шаги по асфальту. Он  бросился  на  балкон,  чтобы  позвать,  -
вечерний  ветерок  отрезвил  его.  "Ну  вот,  увидел  -  и   разомлел!
Интересно, что же она ему наговорила? Ладно, к чертям эти прошлогодние
переживания! - он вернулся в комнату. - Надо выяснить, в  чем  дело...
Стоп! У него должен быть дневник. Конечно!"
    Кривошеин  выдвигал  ящики  в  тумбах  стола,  выбрасывал  на  пол
журналы, папки, скоросшиватели, бегло просматривал тетради. "Не то, не
то..." На дне  нижнего  ящика  он  увидел  магнитофонную  катушку,  на
четверть заполненную лентой, и на минуту  забыл  о  поисках:  снял  со
шкафа портативный магнитофон,  стер  с  него  пыль,  вставил  катушку,
включил "воспроизведение".
    - По праву первооткрывателей, - после  непродолжительного  шипения
сказал в динамиках магнитофона хрипловатый голос, небрежно выговаривая
окончания слов, - мы берем на себя ответственность за  исследование  и
использование открытия под названием...
    - ..."Искусственный биологический синтез информации",  -  деловито
вставил другой (хотя и точно такой же) голос. - Не очень  благозвучно,
но зато по существу.
    - Идет...  "Искусственный  биологический  синтез  информации".  Мы
понимаем, что это открытие затрагивает  жизнь  человека,  как  никакое
другое, и может стать либо  величайшей  опасностью,  либо  благом  для
человечества. Мы обязуемся сделать  все,  что  в  наших  силах,  чтобы
применить это открытие для улучшения жизни людей...
    - Мы обязуемся: пока не исследуем все возможности открытия...
    - ...и пока нам не станет ясно, как  использовать  его  на  пользу
людям с абсолютной надежностью...
    - ...мы не передадим его в другие руки...
    - ...и не опубликуем сведения  о  нем.  Кривошеин  стоял,  прикрыв
глаза. Он будто перенесся в ту майскую  ночь,  когда  они  давали  эту
клятву.
    - Мы клянемся: не отдать наше открытие ни за благополучие,  ни  за
славу, ни за  бессмертие,  пока  не  будем  уверены,  что  его  нельзя
обратить во вред людям. Мы скорее уничтожим нашу работу, чем  допустим
это.
    - Мы клянемся! - чуть вразнобой произнесли оба голоса хором. Лента
кончилась.
    "Горячие мы были тогда... Так, дневник  должен  быть  поблизости".
Кривошеин опять нырнул в тумбу, пошарил в нижнем ящике и через секунду
держал в руках  тетрадь  в  желтом  картонном  переплете,  обширную  и
толстую, как книга. На обложке ничего написано  не  было,  но  тем  не
менее Кривошеин сразу убедился, что нашел то, что  искал:  год  назад,
приехав  в  Москву,  он  купил  себе  точно  такую  тетрадь  в  желтом
переплете, чтобы вести дневник.
    Он сел за стол, пристроил  поудобнее  лампу,  закурил  сигарету  и
раскрыл тетрадь.



                             ЧАСТЬ ВТОРАЯ



                            Открытие себя
                   (О зауряде который многое смог)



                             Глава первая


                           Относительность  знаний  -  великая   вещь.
                        Утверждение "2 плюс 2 равно  13"  относительно
                        ближе к истине, чем "2 плюс 2 равно 41". Можно
                        даже сказать, что переход к первому от второго
                        есть проявление творческой зрелости,  научного
                        мужества и неслыханный прогресс науки  -  если
                        не знать, что 2 плюс 2 равно четырем.
                           В арифметике  мы  это  знаем,  но  ликовать
                        рано. Например, в физике 2 плюс 2  оказывается
                        меньше четырех - на деффект массы. А  в  таких
                        тонких науках, как социология или этика, - так
                        там не то что 2 плюс 2, но даже 1 плюс 1 - это
                        то ли будущая семья,  то  ли  сговор  с  целью
                        ограбления банка.

                                         К. Прутков-инженер, мысль N_5


    "22 мая. Сегодня я проводил его на поезд. В  вокзальном  ресторане
посетители разглядывали двух взрослых  близнецов.  Я  чувствовал  себя
неуютно. Он благодушествовал.
    - Помнишь, пятнадцать лет назад я... -  собственно,  ты  -  уезжал
штурмовать экзамены в физико-технический?  Все  было  так  же:  полоса
отчуждения, свобода, неизвестность...
    Я помнил. Да,  было  так  же.  Тот  самый  официант  с  выражением
хронического  недовольства   жизнью   на   толстом   лице   обслуживал
вырвавшихся на волю десятиклассников.  Тогда  нам  казалось,  что  все
впереди;  так  оно  и  было.  Теперь  и,  позади  немало  всякого:   и
радостного, и серенького, и  такого,  что  оглянуться  боязно,  а  все
кажется: самое лучшее, самое интересное впереди.
    Тогда пили наидешевейший  портвейн.  Теперь  официант  принес  нам
"КВВК". Выпили по рюмке.
    В ресторане было суетно, шумно. Люди торопливо ели и пили.
    - Смотри, - оживился дубль, - вон мамаша  кормит  двух  близнецов.
Привет, коллеги! У, какие глазенки... Какими они станут, а?  Пока  что
их опекает мама  -  и  они  вон  даже  кашей  ухитрились  перемазаться
одинаково. Но через пару  лет  за  них  возьмется  другая  хлопотливая
мамаша - Жизнь. Один, скажем, ухватит курицу  за  хвост,  выдерет  все
перья - первый  набор  неповторимых  впечатлений,  поскольку  на  долю
другого перьев не останется. Зато другой заблудится со страшным  ревом
в магазине - опять свое, индивидуальное. Еще через  год  мама  устроит
ему выволочку за варенье, которое слопал не  он.  Опять  разное:  один
познает первую в жизни несправедливость, другой -  безнаказанность  за
проступок... Ох, мамаша, смотрите:  если  так  пойдет,  то  из  одного
вырастет запуганный неудачник, а из второго -  ловчила,  которому  все
сходит с рук. Наплачетесь, мамаша... Вот  и  мы  с  тобой  вроде  этих
близнецов.
    - Ну, нас неправедная трепка с пути не собьет - не тот возраст.
    - Выпьем за это!
    Объявили посадку. Мы вышли на перрон. Он разглагольствовал:
    - А интересно, как теперь быть с железобетонным тезисом: "Кому что
на роду написано, то и будет"? Допустим, тебе  было  что-то  "на  роду
написано" - в частности, однозначное перемещение в пространстве  и  во
времени,  продвижение   по   службе   и   так   далее.   И   вдруг   -
трибле-трабле-бумс! - Кривошеиных двое. И они  ведут  разную  жизнь  в
разных городах. Как теперь насчет божественной  программы  жизни?  Или
бог писал ее в двух вариантах? А если нас станет десять? А не  захотим
- и не станет...
    Словом,  мы  оба  прикидывались,  что   происходит   обыкновенное:
"Провожающие, проверьте, не остались ли  у  вас  билеты  отъезжающих!"
Билеты не остались. Поезд увез его в Москву.
    Договорились писать друг другу по необходимости  (могу  биться  об
заклад, он такую необходимость ощутит не скоро),  встретиться  в  июле
следующего года. Этот год мы будем наступать на работу с двух  сторон:
он от биологии, я от системологии. Ну-ну...
    Когда поезд ушел, я почувствовал, что мне его  будет  не  хватать.
Видимо, потому, что впервые я был с другим  человеком,  как...  как  с
самим собой, иначе не скажешь. Даже между мной и  Ленкой  всегда  есть
недосказанное, непонятное, чисто личное. А с ним... впрочем, и с ним у
нас тоже кое-что накопилось за месяц совместной жизни.  Занятная  она,
эта хлопотливая мамаша Жизнь!
    Я размяк от коньяка и, возвращаясь  с  вокзала,  вовсю  глазел  на
жизнь, на людей. Женщины с озабоченными  лицами  заходят  в  магазины.
Парни везут на мотоциклах прижимающихся девушек.  У  газетных  киосков
выстраиваются   очереди   -   вот-вот   подвезут   "Вечерку"...   Лица
человеческие - какие они все разные, какие понятные и  непонятные!  Не
могу объяснить как это выходив но о многих я будто что-то знаю: уголки
рта, резкие или мелкие морщины,  складки  на  шее,  ямочки  щек,  угол
челюсти, посадка головы и глаза - особенно  глаза!  -  все  это  знаки
дословесной информации. Наверно, от тех  времен,  когда  все  мы  были
обезьянами.
    Еще недавно я всего этого просто не замечал. Не замечал, например,
что люди, стоящие в очереди,  некрасивы.  Банальность  и  пустяковость
такого занятия, опасение, что не хватит, что кто-то проворный пролезет
вперед, накладывают скверный отпечаток на их лица. И пьяные некрасивы,
и скандалящие.
    Зато поглядите на девушку, влюбленно  смеющуюся  шутке  парня.  На
мать,  кормящую  грудью.  На  мастера,  делающего  тонкую  работу.  На
размышляющего о чем-то хорошем человека... Они  красивы,  несмотря  на
неуместные прыщики, складки, морщины.
    Я никогда не понимал красоты животных. По-моему,  красивым  бывает
только человек - и то лишь когда он человек.
    Вот ведомый мамой малыш загляделся на меня, как на чудо, шлепнулся
и заревел, обижаясь на земное тяготение. Мама, натурально, добавила от
себя... Зря пострадал пацан: какое я чудо? Так, толстеющий  мужчина  с
сутулой спиной и банальной физиономией.
    А может, прав малыш: я действительно  чудо?  И  каждый  человек  -
чудо?
    Что мы знаем о людях? Что я  знаю  о  себе  самом?  В  задаче  под
названием "жизнь" люди - это то, что дано и не требуется доказать.  Но
каждый, оперируя с исходными  данными,  доказывает  что-то  свое.  Вот
дубль, например. Он уехал - это и неожиданно и логично...
    Впрочем, стоп! Если уж начинать, то с самого начала.
    Смешно вспомнить... В сущности, мои намерения были самые  простые:
сделать диссертацию.
    Но строить нечто посредственное и компилятивное (в духе, например,
предложенной мне моим бывшим шефом  профессором  Вольтамперновым  темы
"Некоторые особенности проектирования диодных систем памяти")  было  и
скучно и противно. Все-таки я  живой  человек  -  хочется,  чтоб  была
нерешенная проблема, чтоб влезть ей в  душу,  с  помощью  рассуждений,
машин и приборов допросить природу с пристрастием. И добыть  то,  чего
еще никто не знал. Или выдумать то, до чего  никто  еще  на  дошел.  И
чтобы на защите задавали вопросы, на которые было бы приятно отвечать.
И чтоб потом знакомые сказали: "Ну, ты дал? Молоток!"
    Тем более что я могу.  На  людях  это  объявлять  не  стоит,  а  в
дневнике   можно:   могу.   Пять   изобретений   и   две   законченные
исследовательские работы тому подтверждение. Да и это  открытие...  э,
нет. Кривошеин, не торопись причислять его  к  своим  интеллектуальным
заслугам! Здесь ты запутался и до сих пор не можешь распутаться.
    Словом, это брожение души и толкнуло меня в дебри того направления
мировой системологии, где основным оператором является не формула,  не
алгоритм, даже не рецепт, а случай.
    Мы - по ограниченности ума  своего  -  обожаем  противопоставлять:
физиков - лирикам, волну - частице,  растения  -  животным,  машины  -
людям... Но в жизни и в природе все это не противостоит,  а  дополняет
друг друга. Точно так же логика и случай взаимно дополняют друг  друга
в  познании,  в  поисках  решений.  Можно  найти  (и  находят)  немало
недоказанного,   произвольного   в   математических    и    логических
построениях;  можно  найти  и  логичные  закономерности  в   случайных
событиях.
    Например, идейный враг случайного поиска доктор  технических  наук
Вольтампернов никогда не упускал случая отбиться от моего  предложения
(заняться в отделе моделированием случайных процессов)  остротой:  "Но
это же будет, тэк-скэать, моделирование на кофейной гуще!" Это  ли  не
лучшая иллюстрация такой дополнительности!
    А возразить было трудно.