рименением вилки, ложки да горячительных напитков!
    - А почему вам хочется выделять в кровь сахар, ферменты и  гормоны
непременно  усилием  своей  мысли  и  воли?  -  Андросиашвили   поднял
кустистые брови. - Зачем, скажите на милость,  мне  вдобавок  ко  всем
делам и заботам по кафедре  еще  каждый  час  ломать  голову:  сколько
выделить адреналина и инсулина из надпочечников и куда  их  направить?
Вегетативные нервы  сами  управляют  обменом  веществ,  не  затрудняют
человека проблемами - и отлично!
    - Отлично ли, Вано Александрович? А болезни?
    - Болезни... вон вы куда клоните:  болезни  как  ошибки  в  работе
базисной  конструирующей  системы.  -  Брови  у  профессора  выгнулись
синусоидой.  -  Ошибки,  которые  мы  пытаемся   исправить   пилюлями,
компрессами, вакцинами, оперативным вмешательством, и далеко не всегда
успешно. Но... болезни - результат тех воздействий  среды,  к  которым
организм не приспособлен.
    - А почему не приспособлен? Ведь мы в большинстве  случаев  знаем,
что  вредно,  -  на  этом  держится  профилактика  болезней,   техника
безопасности, охрана труда.  Но,  обратите  внимание,  слова-то  какие
пассивные: профилактика, безопасность, охрана... попросту  говоря,  от
беды подальше! А среда все подкидывает новые загадки: то рентгеновское
излучение, то сварочную дугу, то изотопы...
    - Ладно! - Профессор поднял обе руки. - Я догадываюсь, что  у  вас
под языком трепыхается заветная идея  на  этот  счет  и  вы  ждете  не
дождетесь, когда собеседник широко раскроет глаза и с робкой  надеждой
спросит: "Так почему?" Идет! Смотрите: я широко раскрываю глаза, -  он
весело  сверкнул  белками  в  кровяных  прожилках,  -  и  задаю   этот
долгожданный вопрос: так почему люди не  умеют  сознательно  управлять
обменом веществ в себе?
    - Потому что забыли, как это делается! - выпалил Кривошеин.
    - В-вах! - профессор с удовольствием хлопнул себя  по  коленям.  -
Знали, да забыли? Как номер телефона? Это интересно!
    - Давайте вспомним, что в мозгу человека  имеется  огромное  число
незадействованных нервных клеток:  девяносто  девять  процентов,  а  у
некоторых  и  девяносто  девять  с  дробью.  Невероятно,   чтобы   они
существовали просто так, про запас - природа излишеств  не  допускает.
Естественно предположить, что в этих клетках  содержалась  информация,
которая ныне утрачена. Не обязательно словесная информация -  такой  в
нашем организме и сейчас мало, она слишком груба и приблизительна, - а
биологическая, выражаемая в образах, чувствах, ощущениях...
    - Стоп, дальше я  знаю!  -  увлеченно  закричал  Андросиашвили.  -
Марсиане! Нет, даже лучше - не марсиане - ведь до Марса того  и  гляди
доберутся, проверить могут! - а, скажем, жители бывшей когда-то  между
Марсом и Юпитером планеты, которая ныне развалилась на астероиды. Жили
там  высокоорганизованные   существа,   у   них   была   искусственная
разнообразная среда, и они умели  управлять  своим  организмом,  чтобы
приспосабливаться к ней, а также для забавы. И эти жители, почуяв, что
родная планета вот-вот развалится, переселились на Землю...
    - Возможно, было и так,  -  невозмутимо  кивнул  Кривошеин.  -  Во
всяком случае, надо полагать, что у человека были высокоорганизованные
предки, откуда бы они  ни  взялись.  И  они  одичали,  попав  в  дикую
примитивную среду с тяжелыми условиями жизни  -  в  кайнозойскую  эру.
Жара, джунгли, болота, звери - и никаких удобств. Жизнь упростилась до
борьбы за существование, вся нервная утонченность оказалась ни к чему.
Вот и утратили за многие поколения  все:  от  письменности  до  умения
управлять обменом веществ... Нет, правда, Вано Александрович,  помести
сейчас горожанина в джунгли, с ним то же будет!
    - Эффектно! - причмокнул от удовольствия Андросиашвили. - И лишние
клетки мозга остались в организме наряду с аппендиксом и  волосатостью
под мышками? Теперь я понимаю, почему мой  добрый  знакомый  профессор
Валерно именует фантастику "интеллектуальным развратом".
    - Почему же? И при чем здесь?..
    - Да потому, что трезвые рассуждения она подменяет эффектной игрой
воображения.
    - Ну, знаете ли, - разозлился Кривошеин, - у  нас  в  системологии
рабочие гипотезы не подавляют ссылками на высказывания знакомых. Любая
идея приемлема, если она плодотворна.
    - А  у  нас  в  биологии,  товарищ  аспирант,   -   заорал   вдруг
Андросиашвили, выкатив глаза, - у нас в биологии,  дорогой,  приемлемы
лишь идеи, основанные на трезвом материалистическом подходе! А  не  на
осколках  фантастической  планеты!  Мы  имеем  дело  с  более   важным
явлением, чем техника, - с жизнью! И поскольку вы сейчас не "у вас", а
"у нас", советую это помнить!  Всякий  дилетант...  цхэ!  -  и  тотчас
успокоился, перешел на мирный тон. - Ладно, будем считать,  что  мы  с
вами разбили по тарелке. Теперь серьезно: почему ваша гипотеза,  мягко
говоря, сомнительна? Во-первых, "незадействованные" клетки мозга - это
определение  из  технического   обихода   к   биологическим   объектам
неприменимо.  Клетки  живут  -  стало  быть,  они  уже  задействованы.
Во-вторых, почему не предположить, что эти миллиарды нервных клеток  в
мозгу образованы именно про запас?
    Вано Александрович встал и посмотрел на Кривошеина сверху вниз:
    - Я, дорогой товарищ аспирант, тоже слегка разбираюсь в технике  -
как-никак студент-вечерник МЭИ! - и знаю, что у вас... г-хм! - у вас в
системотехнике  есть  понятие  и   проблема   надежности.   Надежность
электронных систем обеспечивают резервом деталей, ячеек и даже блоков.
Так почему не допустить, что  природа  создала  в  человеке  такой  же
резерв  для  надежной   работы   мозга?   Ведь   нервные   клетки   не
восстанавливаются.
    - Больно велик резерв! -  покрутил  головой  аспирант.  -  Обычный
человек обходится миллионом клеток из миллиардов возможных.
    - А у талантливых людей работают десятки  миллионов  клеток!  А  у
гениальных... впрочем, у них еще никто не мерял - может быть, и  сотни
миллионов. Возможно, мозг каждого из нас, так сказать,  зарезервирован
на гениальную работу? Я склонен думать, что именно гениальность, а  не
посредственность - естественное состояние человека.
    - Эффектно сказано, Вано Александрович.
    - О, я вижу, вы злой... Но как бы  там  ни  было,  эти  возражения
имеют такую же ценность, как и ваша гипотеза об  одичавших  марсианах.
Цхэ, а если учесть, что я ваш руководитель, а вы мой аспирант, то  они
имеют даже большую ценность! - он  сел  в  кресло.  -  Но  вернемся  к
основному вопросу: почему человек наших дней не  владеет  вегетативной
системой и обменом веществ в себе? Знаете, почему? До этого  дело  еще
не дошло.
    - Вот как!
    - Да.  Среда  учит  организм  человека  только   одним   способом:
условно-рефлекторной зубрежкой. Вы  же  знаете,  что  для  образования
условного рефлекса надо многократно повторять ситуацию и раздражители.
Именно   так   возникает   жизненный   опыт.   А   чтобы   образовался
наследственный опыт из  безусловных  рефлексов,  надо  зубрить  многим
поколениям  в  течение   тысячелетий...   Вы   правильно   сказали   о
биологической,  не  выраженной  в  словах,  информации  в   организме.
Условные и безусловные рефлексы - это она и есть. А уж над  рефлексами
властвует сознание человека - правда, в ограниченной мере. Ведь вы  не
продумываете от начала до конца, какой мышце и насколько  сократиться,
когда  закуриваете  папиросу,  как  не  продумываете  и  весь   химизм
мышечного сокращения... Сознание  дает  команду:  закурить!  А  дальше
работают  рефлексы  -  как  специфические,   приобретенные   вами   от
злоупотребления этой скверной  привычкой:  размять  папиросу,  втянуть
дым, - так  и  переданные  от  далеких  предков  общие:  хватательные,
дыхательные и так далее...
    Вано Александрович - непонятно, для иллюстрации или по потребности
- закурил папиросу и пустил вверх дым.
    - Я веду к тому, что сознание управляет, когда есть чем управлять.
В оперативной части организма, где конечным  действием,  как  подметил
еще  Сеченов,   является   мышечное   движение...   ну,   помните?   -
Андросиашвили откинулся в кресле  и  с  наслаждением  процитировал:  -
"Смеется ли ребенок при виде игрушки, улыбается ли  Гарибальди,  когда
его гонят за излишнюю любовь к родине, дрожит ли  девушка  при  первой
мысли о любви, создает ли Ньютон мировые законы и пишет их на бумаге -
везде окончательным фактом  является  мышечное  движение..."  Ах,  как
великолепно писал Иван Михайлович! - так вот в этой оперативной  части
сознанию есть чем управлять, есть что выбрать из несчитанных миллионов
условных и безусловных рефлексов для каждой нешаблонной ситуации. А  в
конструктивной  части,   где   работает   большая   химия   организма,
командовать  сознанию  нечем.  Ну,  прикиньте  сами,  какие   условные
рефлексы у нас связаны с обменом веществ?
    - Пить или не пить, положите мне побольше хрена, терпеть  не  могу
свинины, курение и... - Кривошеин замешкался, -  н-ну,  еще,  пожалуй,
мыться, чистить зубы...
    - Можно назвать еще десяток таких же, -  кивнул  профессор,  -  но
ведь все  это  мелкие,  наполовину  химические,  наполовину  мышечные,
поверхностные  рефлексики,  а   поглубже   в   организме   безусловные
рефлексы-процессы, связанные  так  однозначно,  что  управлять  нечем:
иссякает кислород в крови -  дыши,  мало  горючего  для  мышц  -  ешь,
выделил воду - пей, отравился запретными для  организма  веществами  -
болей или умирай. И никаких вариантов... И ведь  нельзя  сказать,  что
жизнь не учила людей по части обменных реакций -  нет,  сурово  учила.
Эпидемиями - как хорошо бы с помощью сознания и рефлексов разобраться,
какие  бациллы  тебя  губят,  и  выморить  их  в  теле,  как   клопов!
Голодовками - залечь бы в спячку, как  медведь,  а  не  пухнуть  и  не
умирать! Ранами и уродствами в драках всех видов -  регенерировать  бы
себе  оторванную  руку  или  выбитый  глаз!  Но  мало...  Все  дело  в
быстродействии. Мышечные реакции происходят за десятые  и  сотые  доли
секунды,  а  самая  быстрая  из  обменных  -  выделение  надпочечником
адреналина в кровь - за  секунды.  А  выделение  гормонов  железами  и
гипофизом дает о себе знать лишь через годы,  а  то  и  раз  за  целую
жизнь. Так что, -  он  тонко  улыбнулся,  -  эти  знания  не  утрачены
организмом, они просто еще не приобретены. Уж  очень  трудно  человеку
"вызубрить" такой урок...
    - ...И поэтому овладение обменом веществ в себе  может  затянуться
на миллионы лет?
    - Боюсь,  что  даже  на  десятки  миллионов,   -   вздохнул   Вано
Александрович.  -  Мы,  млекопитающие,  очень  молодые  жители  Земли.
Тридцать миллионов лет - разве это возраст? У нас все еще впереди.
    - Да  ничего  у  нас  не  будет  впереди,  Вано  Александрович!  -
вскинулся Кривошеин. - Нынешняя среда меняется от года к году -  какая
тут может быть миллионолетняя зубрежка, какое повторение  пройденного?
Человек сошел с пути естественной эволюции, дальше надо самому  что-то
соображать.
    - А мы и соображаем.
    - Что? Пилюли, порошки, геморройные свечи, клистиры  и  постельные
режимы! Вы уверены, что этим мы улучшаем человеческую породу? А  может
быть, портим?
    - Я вовсе не уговариваю вас заниматься "пилюлями"  и  "порошками",
если именно так вам угодно именовать разрабатываемые на кафедре  новые
антибиотики, - лицо Андросиашвили сделалось холодным и высокомерным. -
Желаете заняться этой идеей  -  что  ж,  дерзайте.  Но  объяснить  вам
нереальность и непродуманность  выбора  такой  темы  для  аспирантской
работы и для будущей диссертации - мое право и моя обязанность.
    Он поднялся, ссыпал окурки из пепельницы в корзину.
    - Простите, Вано Александрович, я вовсе не хотел  вас  обидеть,  -
Кривошеин  тоже  встал,  понимая,  что  разговор  окончен,  и  окончен
неловко. - Но... Вано Александрович, ведь есть интересные факты.
    - Какие факты?
    - Ну...  вот  был  в  прошлом  веке  в  Индии  некий   Рамакришна,
"человек-бог",  как  его  именовали.  Так  у  него,  если  рядом  били
человека,  возникали   рубцы   на   теле.   Или   "ожоги   внушением":
впечатлительного  человека  трогают  карандашом,  а   говорят,   будто
коснулись горящей сигаретой. Ведь  здесь  управление  обменом  веществ
получается без "зубрежки", а?
    - Послушайте,  вы,  настырный  аспирант,  -  прищурился  на   него
Андросиашвили, - сколько вы можете за  один  присест  скушать  оконных
шпингалетов?
    - Мм-м... - ошеломленно выпятил губы Кривошеин, -  боюсь,  что  ни
одного. А вы?
    - Я тоже. А вот мой пациент в те далекие годы, когда я практиковал
в  психиатрической  клинике  имени  академика  Павлова,  заглотал  без
особого вреда для себя... - профессор, вспоминая,  откинул  голову,  -
"шпингалетов оконных - пять, ложек чайных  алюминиевых  -  двенадцать,
ложек столовых - три, стекла битого -  двести  сорок  граммов,  ножниц
хирургических малых -  две  пары,  вилок  -  одну,  гвоздей  разных  -
четыреста граммов...". Это я цитирую не протокол вскрытия, заметьте, а
историю болезни - сам резекцию желудка  делал.  Пациент  вылечился  от
мании самоубийства, жив, вероятно, и по сей день. Так что, - профессор
взглянул на Кривошеина с высоты своей  эрудиции,  -  в  научных  делах
лучше не ориентироваться ни на религиозных фанатиков,  ни  на  мирских
психопатов... Нет, нет! - он поднял руки, увидев в  глазах  Кривошеина
желание возразить. - Хватит спорить. Дерзайте, препятствовать не буду.
Не сомневаюсь,  что  вы  обязательно  попытаетесь  регулировать  обмен
веществ какими-нибудь машинными, электронными способами...
    Вано Александрович посмотрел  на  аспиранта  задумчиво  и  устало,
улыбнулся.
    - Ловить жар-птицу голыми руками - что может быть лучше! Да и цель
святая: человек без  болезней,  без  старости  -  ведь  старость  тоже
приходит  от  нарушения  обмена  веществ...  Лет  двадцать  назад   я,
вероятно, позволил бы и себя зажечь этой идеей.  Но  теперь...  теперь
мне надо делать то, что можно сделать наверняка. Пусть даже это  будут
пилюли...

    Кривошеин свернул на поперечную улицу к Институту  системологии  и
едва не столкнулся с рослым человеком в синем,  не  по  погоде  теплом
плаще. От  неожиданности  с  обоими  случилась  неловкость:  Кривошеин
отступил влево, пропуская встречного, - тот сделал шаг  вправо.  Потом
оба, уступая друг другу дорогу, шагнули в другую  сторону.  Человек  с
изумлением взглянул на Кривошеина и застыл.
    - Прошу прощения, - пробормотал тот и проследовал дальше.
    Улица была тихая, пустынная - Кривошеин вскоре расслышал  шаги  за
спиной, оглянулся: человек в плаще шел на некотором отдалении за  ним.
"Ай да Онисимов! - развеселился аспирант. -  Сыщика  приклеил,  цепкий
мужчина!" Он для пробы ускорил шаг и услышал, как  тот  зачастил.  "Э,
шут с ним! Не хватало мне  еще  заметать  следы".  -  Кривошеин  пошел
спокойно, вразвалочку. Однако спине стало неприятно, мысли вернулись к
действительности.
    "Значит, Валька поставил еще эксперимент - а  может,  и  не  один?
Получилось неудачно: труп, обратившийся в скелет... Но  почему  в  его
дела стала вникать милиция? И где он сам? Дунул, наверно, наш  Валечка
на мотоцикле куда подальше, пока страсти улягутся. А может, все-таки в
лаборатории?"
    Кривошеин  подошел  к  монументальным,  с  чугунными   выкрутасами
воротам института. Прямоугольные каменные тумбы ворот  были  настолько
объемисты, что в левой свободно размещалось бюро пропусков, а в правой
- проходная. Он открыл дверь. Старик Вахтерыч,  древний  страж  науки,
клевал носом за барьерчиком.
    - Добрый вечер! - кивнул ему Кривошеин.
    - Вечир добрый, Валентин Васильевич! - откликнулся Вахтерыч,  явно
не собираясь  проверять  пропуск:  на  проходной  привыкли  к  визитам
заведующего лабораторией новых систем в любое время дня и ночи.
    Кривошеин, войдя в парк, оглянулся: верзила в плаще топтался возле
ворот.  "То-то,  голубчик,  -  наставительно  подумал   Кривошеин.   -
Пропускная система - она себя оправдывает".
    Окна флигеля были  темны.  Возле  двери  во  тьме  краснел  огонек
папиросы. Кривошеин присел под деревьями, пригляделся  и  различил  на
фоне звезд форменную фуражку на голове человека. "Нет, хватит  с  меня
на сегодня милиции. Надо идти  домой..."  -  он  усмехнулся,  поправил
себя: "К нему домой".
    Он повернул в сторону ворот,  но  вспомнил  о  субъекте  в  плаще,
остановился.  "Э,  так  будет  не  по  правилам:  выслеживаемому  идти
навстречу  сыщику.   Пусть   поработает".   Кривошеин   направился   в
противоположный конец парка - туда, где ветви старого дуба нависли над
чугунными копьями изгороди. Спрыгнул с ветви  на  тротуар  и  пошел  в
Академгородок.
    "Все-таки что у него получилось? И кто  этот  парень,  встретивший
меня в аэропорту? Как меня телеграмма сбила с  толку:  принял  его  за
Вальку! Но ведь похож - и очень. Неужели? Валька явно  не  сидел  этот
год сложа руки. Напрасно мы  не  переписывались.  Мелкачи,  ах,  какие
мелкачи:  каждый  стремился  доказать,  что  обойдется  без   другого,
поразить через год при встрече своими результатами! Именно своими! Как
же, высшая форма собственности...  Вот  и  поразили.  Мелкостью  губим
великое  дело.  Мелкостью,  недомыслием,  боязнью...  Надо   было   не
разбегаться в разные стороны, а  с  самого  начала  привлекать  людей,
стоящих и настоящих, как Вано Александрович, например. Да, но тогда  я
его не знал, а попробуй его привлечь теперь, когда он проносится  мимо
и смотрит чертом..."

    ...Все произошло весной, в конце  марта,  когда  Кривошеин  только
начал осваивать управление обменом веществ в себе. Занятый  собой,  он
не замечал примет весны, пока та сама  не  обратила  его  внимание  на
себя: с крыши пятиэтажного здания химкорпуса  на  него  упала  пудовая
сосулька. Пролети она на сантиметр левее  -  и  с  опытами  по  обмену
веществ внутри его организма, равно как и с самим организмом, было  бы
покончено. Но сосулька лишь рассекла правое ухо, переломила ключицу  и
сбила наземь.
    - Ай, беда! Ай, какая беда!.. - придя в  себя,  услышал  он  голос
Андросиашвили. Тот стоял над ним  на  коленях,  ощупывал  его  голову,
расстегивал пальто на груди. - Я этого коменданта убивать  буду,  снег
не чистит! - яростно потряс он кулаком. - Идти  сможете?  -  он  помог
Кривошеину подняться. -  Ничего,  голова  сравнительно  цела,  ключица
страстется за пару недель, могло быть хуже... Держитесь, я отведу  вас
в поликлинику.
    - Спасибо, Вано Александрович, я сам, - максимально бодро  ответил
Кривошеин, хотя в голове гудело, и даже выжал улыбку. - Я дойду, здесь
близко... И быстро, едва  ли  не  бегом  двинулся  вперед.  Ему  сразу
удалось остановить кровь из уха. Но правая рука болталась плетью.
    - Я позвоню им,  чтобы  приготовили  электросшиватель!  -  крикнул
вдогонку профессор. - Может быть, заштопают ухо!
    У себя в комнате Кривошеин перед зеркалом  скрепил  две  половинки
разорванного по хрящу уха клейкой  лентой,  тампоном  стер  запекшуюся
кровь. С этим  он  справился  быстро:  через  десять  минут  на  месте
недавнего разрыва был лишь розоватый шрам  в  капельках  сукровицы,  а
через полчаса исчез и он. А чтобы срастить перебитую ключицу, пришлось
весь вечер лежать на  койке  и  сосредоточенно  командовать  сосудами,
железами,  мышцами.  Кость  содержала  гораздо  меньше  биологического
раствора, чем мягкие ткани.
    Утром он решил пойти на лекцию Андросиашвили. Пришел  в  аудиторию
пораньше, чтобы занять далекое, незаметное место,  и  -  столкнулся  с
профессором: тот указывал студентам, где развесить плакаты.  Кривошеин
попятился, но было поздно.
    - Почему вы здесь? Почему  не  в  клини...  -  Вано  Александрович
осекся, не сводя выпученных глаз с уха  аспиранта  и  с  правой  руки,
которой тот сжимал тетрадь. - Что такое?!
    - А вы г