зшие
слои народа,  а  тем более рабы говорили на  разных языках и  в  прямом и  в
переносном  смысле.  Религия  низов  являла  собой  причудливое переплетение
мифологических представлений кочевников,  волна за волной прокатывавшихся по
евразийским степям в течение тысячелетий, и ислама.
   Воздвиженский довольно  быстро  обратил  на  себя  внимание  хозяина  -
благодаря своим удивительным для той эпохи способностям к  счету,  к письму.
Не  обнаруживая знания языка господ,  он  умел  точно "предсказывать" многие
события в  их жизни и  тем самым внушил к  себе полное доверие.  Не прошло и
двух лет, как он стал домоправителем у Самуила.
   Хазария  переживала  тяжелые  времена.  Славянские  племена  северян  и
вятичей,  еще  за  несколько десятилетий до  того  исправно платившие дань и
вконец   запуганные   беспощадными   карательными  экспедициями,   регулярно
проводившимися войсками  каганата,  стали  выходить из  повиновения,  ощутив
поддержку все усиливавшихся киевских князей.  Дружины Олега и Игоря нападали
на пограничные города хазар по Дону и Азовскому побережью.
   Обо  всем  этом  Воздвиженский  узнавал,   когда  в  доме  его  хозяина
собирались представители придворных кругов,  раввины и торговцы.  Сам Самуил
вел  большие дела  по  всему  Востоку.  Его  караваны добирались до  Индии и
Эфиопии, его товары продавались в Германии и Франции.
   Зная,  что купец обласкан доверием кагана, многие важные особы поручали
ему  исполнение деликатных дел -  дачу взяток высокопоставленным чиновникам,
продажу имущества,  организацию займов.  По  мере  сближения с  влиятельными
людьми,  Самуил  почувствовал вкус  к  политике,  и  мало-помалу вокруг него
возник  кружок,  нечто  вроде  клуба,  в  котором обсуждались судьбы "колена
Данова" -  к  этой ветви древнего Израиля,  по принятой в каганате традиции,
принадлежали высшие классы государства.
   Ильин решился перебить рассказ схимника и спросил:
   - Это и в самом деле так?
   - Считается,  что одно из  двенадцати колен,  то есть племен израилевых
ушло на Север и пропало. Хазары рассказывали, будто они и есть потомки этого
исчезнувшего колена.  Как свидетельство приводился тот факт,  что их  предки
поклонялись змею  и  в  походах всегда  возили с  собой  его  изображение на
голубом полотнище.  А  когда спустя многие века к  ним через Кавказские горы
пришли   проповедники   иудаизма,   происхождение   их   было   подтверждено
Пятикнижием, по-еврейски Торой...
   - Что же там говорится?
   - Неужели вы Библию не читали, Виктор Михайлович?
   - Признаться, очень бегло.
   - Ну а я в бурсе чуть не наизусть зазубрил многие тексты.  Да и тут уже
лет тридцать постоянно читаю Ветхий Завет...  В книге Бытие сказано - можете
проверить,  когда придем в келью, я ручаюсь за точность: "Дан будет змеем на
дороге,  аспидом на пути,  уязвляющим ногу коня,  так что всадник его упадет
назад. На помощь твою надеюсь, Господи!"
   Постоянные  войны  с  соседями  обескровили Хазарию.  И  когда  молодой
киевский князь Святослав,  наследовавший Игорю,  нанес молниеносный удар  по
каганату,  степная империя зашаталась.  Сокрушая город за городом, уничтожая
крепости и опорные пункты хазарских войск, дружины Святослава приближались к
Итилю и ворвались в столицу в конце 965 года.
   Огромная  масса   рабов-славян  получила  свободу.   Целыми  вереницами
потянулись  через  степь  к  Дону  недавние  полоняне.   Среди  них  брел  и
Варфоломей.  Последний  раз  оглянувшись на  дымящиеся  развалины Итиля,  он
вздохнул с тяжелым сердцем, - если здесь он хоть как-то сумел приспособиться
в чужом веке,  то будущее казалось тревожным и неопределенным.  Но вскоре он
забыл о своих страхах.  Чувство свободы,  простора сладко пьянило, наполняло
верой в то,  что все на свете ему по плечу.  Он был молод,  здоров,  обладал
обширными познаниями.  Единственное,  что  омрачало радость,  -  некому было
открыться, излить душу.
   Знание  языков  снова  сослужило хорошую  службу  Воздвиженскому.  Киев
времен Святослава был  переполнен купцами и  воинами из  всех стран Европы и
Востока.  После  нескольких месяцев общения со  скандинавами и  выходцами из
германских земель Варфоломей настолько усовершенствовал свой  немецкий,  что
стал исполнять роль толмача при Гостином дворе,  на  котором останавливались
приезжие с Балтики.  Начатки латыни и греческого,  усвоенные в бурсе, теперь
помогли овладеть этими языками в  полном объеме;  со  временем Воздвиженский
смог    переводить   богословские   прения    между    сторонниками   разных
вероисповеданий.  Подобные диспуты не  раз  устраивались в  покоях  великого
князя и его матери княгини Ольги...
   Потом  было  тревожное время Ярополка,  княжившего почти восемь лет,  -
междоусобицы  истерзали  Русскую  землю,  повсюду  размножились  разбойничьи
шайки,  кочевники что  ни  год  выжигали окраинные города.  Торговля заметно
страдала  от  смут  и  набегов  -  Воздвиженский,  по-прежнему  исправлявший
должность толмача при  Гостином дворе,  отмечал постепенный упадок  киевских
ярмарок.
   После вокняжения Владимира в стране установился прочный порядок.  Новый
властитель начал  ежегодные походы  против  соседних  племен  и  государств,
передав дела внутреннего управления в руки волхвов и веча.
   В этом месте рассказа Ильин спросил:
   - Почему же в  летописях никогда не говорится о роли языческих жрецов в
управлении государством?
   - Я  тоже  думал об  этом,  -  ответил схимник.  -  Вероятно,  какие-то
упоминания имелись,  но со временем исчезли. Ведь таким образом умалялось бы
значение княжеской власти...  Это не только на Руси было в обычае. Норманны,
с  которыми я  общался,  также рассказывали,  что все дела у них решались на
тинге, а жрецы исполняли роль госсекретарей при парламенте...
   Выходит,  борьба христианства и  ислама против язычества -  это  борьба
режимов личной власти против демократии?
   - Мировая борьба,  -  уточнил Воздвиженский.  - Я бы сказал жестче: это
борьба тирании и народовластия. С одной стороны идет сила, отрицающая всякую
возможность  иных  взглядов  на  бытие,  с  другой  -  обороняется общество,
основанное на  терпимости.  Ведь везде в  тех странах,  которые в  последние
десятилетия стали добычей христианства,  последователям этой  религии всегда
дозволялось свободно поклоняться своему богу,  строить храмы.  Как, впрочем,
представителям всех иных исповеданий.
   - Если перевести то, что вы сказали, на язык моего времени, то это была
борьба мирового тоталитаризма против мировой демократии.
   - Тоталитаризм?..  А,  понимаю-понимаю:  тотальный -  значит  всеобщий,
всеобязательный...
   ...В  год  крещения Владимира и  его  войска  в  Корсуни Воздвиженскому
исполнилось пятьдесят лет. К этому времени он был женат и имел двух сыновей.
Дом его находился недалеко от северных ворот города,  и, стоя на крыльце, он
видел с  откоса,  как пылил по Боричеву взвозу дубовый Перун,  привязанный к
хвосту коня,  как дружинники колотили палками низвергнутого идола. Вместе со
своей семьей Воздвиженский в  толпе киевлян брел под окрики княжеских воинов
к Почайну. Вместе со всем народом они стояли по грудь в воде, держа на руках
детей,   пока  епископ  и  его  свита  расхаживали  по  берегу,   выкрикивая
крестильные ектений и  вопрошая,  отрекаются ли  продрогшие люди от  сатаны.
Дружинники с  копьями,  стоявшие  вдоль  всего  берега,  мрачно  смотрели на
вопящих младенцев и плачущих молча взрослых.
   Воздвиженский не  стал даже доказывать,  что его крестят во второй раз,
ибо  давно уже  -  со  времен университета -  не  придавал церковным обрядам
никакого значения...
   Старик  надолго  умолк,  неподвижно  глядя  на  струящуюся воду.  Потом
вздохнул, поднялся и сказал:
   - Давайте наверх пойдем.
   Ильин понял: ему почему-то не хочется говорить о том, что было дальше.


IV

   В большой пещере было относительно светло -  несколько сальных свечей с
треском плавились на деревянных плашках, стоявших посреди длинного стола, за
которым собрались четверо монахов и  Ильин.  Перед ними на  большом глиняном
блюде дымилась гора отварной рыбы, над медным котлом клубами поднимался пар.
   За  еду  не  принимались,  так  как  вот-вот  должен был  подойти пятый
обитатель пещер - инок Савва, отправившийся за хлебами в посад.
   - Ангел вам за трапезу!  -  запыхавшись, проговорил монах, ввалившись в
подземелье.
   - Что  запозднился?   -   недовольно  спросил  брат  Ефрем,  тот  самый
высокомерный черноризец, который неприветливо встретил Ильина.
   - Я уж караваи было в мешок сложил,  а у бабы той из печи кирпич выпал.
Я смикитил - к худу. Хлеб обратно отдал, пошел к другим.
   - Вот это хорошо, - одобрили участники застолья.
   Пока Виктор помогал двум монахам варить уху и стряпать пирог, он узнал,
что Варфоломей схоронил жену и детей -  с тех пор он будто бы и ушел из мира
- сначала жил  где-то  в  греческом монастыре,  а  потом вернулся на  Русь и
поселился в  выкопанной им  самим пещере.  В  последнее время к  нему  стали
присоединяться ищущие спасения от грехов мира.
   Медленно жуя свежий хлеб, Ильин исподволь поглядывал на Воздвиженского.
Что может удерживать его в этом мире?  Он,  конечно,  стар -  семьдесят семь
лет, но, может быть, рискнет отправиться с ним на Каспий?..
   Когда они вернулись в келью схимника, Виктор спросил:
   - Кстати,  Варфоломей Михайлович, сколько дней вы добирались от Итиля в
Киев?
   - Да где-то с месяц брели.
   - Ого!  -  заволновался Ильин.  -  Я могу и не успеть. Давайте-ка сразу
договоримся - возвращаемся вместе или...
   - В какой год я попаду, если ваша гипотеза окажется верна?
   - Ну если учесть,  что ваша эпоха тоже постарела на пятьдесят семь лет,
то... в тысяча девятьсот двадцать седьмой год.
   - Благодарю  покорнейше,  -  грустно  улыбнулся  старик.  -  Здесь  оно
спокойнее. Да и не только в этом дело...
   Ильин вспомнил про Григория: что он такое порассказал Воздвиженскому?
   - Я  ведь  не  окончил  свою  повесть,  -  снова  заговорил схимник.  -
Наберитесь терпения,  Виктор Михайлович, дослушайте. Тогда, может, и поймете
меня... Может, и сами по-иному на свое будущее взглянете.
   - Вы хотите сказать:  откажусь от возвращения?  Ни за какие коврижки...
Если только не выяснится,  что все мои умозаключения о возможности переброса
во времени - бред.
   Воздвиженский  прикрыл  глаза,  собираясь  с  мыслями.  Потом  медленно
заговорил, как бы припоминая:
   - Знаете,  я ведь был нигилистом - в самом точном смысле этого слова. И
зря  наши  журнальные вожди  вроде  Антоновича и  Писарева негодовали против
Тургенева,  Клюшникова,  Авенариуса с их антинигилистической беллетристикой.
Но  нигилизм наш,  как я  понимаю,  заключался прежде всего не  в  отрицании
властей предержащих,  общества тогдашнего...  Нет, мы были нигилистами в том
смысле, что отрицали не что-то отжившее - мы прошлое, историю отвергали. Это
был,  как бы сказать точнее,  приступ антиисторического утопизма. Мы будущее
хотели от нуля начать... Вот вам портрет шестидесятых годов.
   - Это не только для вашей эпохи характерно...
   - Возможно.  Но  я  хочу вам сказать,  что главное,  вынесенное мной из
опыта жизни здесь -  понимание истории как чего-то настолько важного...  Как
рок,  как судьба сама бросила меня в этот далекий век - это я еще до встречи
с  вами понял.  А  то,  что вы  мне рассказали,  окончательно убедило меня в
неслучайности происшедшего.  Помните,  с чего мы начали?  -  с того,  что не
блажен тот,  кто посетил сей мир в его минуты роковые.  Нет блаженства, есть
мука,  есть  тьма,  которую,  ты  знаешь,  не  дано  преодолеть.  Ты  можешь
надеяться: кто-то когда-то, быть может, дождется окончания затмения... И вот
мне,  ничтожному атому истории,  ее самое признавать не желавшему, дано было
перенестись в ее глубины - с сохранением знания, которое кое-как вколотили в
меня не  бог весть какие педагоги из бурсы.  Я  ни за что ни про что получил
дар провидения,  которого достоин был бы другой - тот, кто благоговеет перед
минувшим...
   - Простите,  что  перебиваю.  Но  тут  в  отличие  от  вас,  Варфоломей
Михайлович,  я  никакой мистики не  вижу.  Это просто физическая реальность.
Какой,  скажите на милость,  замысел провидения можно усмотреть в том, чтобы
забрасывать сюда щеголя из восемнадцатого века -  помните,  я  говорил вам о
нем,  -  хорошего,  доброго малого,  но  вполне равнодушного ко  всему,  что
простирается  за  пределы  настоящей  минуты.  Он  и  погиб-то  без  всякого
исторического смысла. Вот что страшно!
   - Э-э,  милостивый государь,  удивляюсь вашей близорукости. Может быть,
высший смысл его  пребывания в  этом времени в  том,  чтобы вас  прикрыть от
гибели и обеспечить передачу знания. Ведь то, что вы поведали мне, наполняет
мою деятельность совершенно новым содержанием,  я,  наконец,  постиг замысел
истории, избравшей меня своего рода демиургом будущего.
   - То есть творцом, попросту говоря?
   - Здесь низкий стиль не  годится,  об этом можно говорить только языком
гимнов...
   - Я  с  удовольствием  послушаю,   в  чем  состоит,  по-вашему,  миссия
демиурга.
   - К этому-то я и подбирался,  -  улыбнулся Воздвиженский.  - Наберитесь
терпения и  не  перебивайте меня в  случае несогласия...  Ну  разве что  при
крайней необходимости...
   Ильин  рассмеялся  и  с  демонстративной  покорностью  сложил  руки  на
коленях.
   - Вы,  наверное,  давно хотите спросить, почему я, человек шестидесятых
годов,  стал монахом.  Не  думайте,  что это обычный случай измены принципам
молодости или их пересмотра...  То, что я вам сейчас расскажу, будет ответом
и на этот вопрос.
   ...После  начала христианизации Руси  в  Киеве и  в  крупнейших городах
появились  представители  византийской  церкви  -  греки,  болгары,  армяне,
выкресты  из   других  исповеданий.   Под  охраной  дружин  они  производили
повсеместное  уничтожение  древнеславянских  святилищ  и   вечевых  архивов,
хранившихся  у  волхвов.   Жрецы  язычества,  никогда  не  сталкивавшиеся  с
подобными  методами  борьбы,   оказались  не  готовы  к   отпору.   Наиболее
влиятельные из них были брошены в княжеские тюрьмы. Когда же оправившиеся от
первого   потрясения   религиозные   вожди    славян   сумели   организовать
сопротивление, их начали беспощадно уничтожать.
   Применение массированного давления на язычество привело к  тому,  что в
течение  нескольких  лет   были  разгромлены  все  центры  прежнего  культа,
подавляющее  большинство  памятников  письменности  погибло.   Воздвиженский
считал,  что немалое - отрицательное - значение имела приверженность волхвов
принципу концентрации знания,  свойственному всем древним цивилизациям. Суть
его  состояла в  том,  что  хранителями культуры являлись лишь представители
жреческой касты, она ревниво следила за тем, чтобы письменность, летописание
и   толкование  событий   настоящего  и   будущего   оставались  привилегией
посвященных.  Уничтожив этот узкий круг хранителей предания, христианизаторы
одним ударом отрубили память нации.
   Одновременно с  Русью то же самое произошло в Польше,  Венгрии,  Дании,
Швеции,   Норвегии  и  Исландии,   в  славянских  государствах  Поморья.  На
протяжении жизни  одного  поколения по  всей  северной  полосе  Европы  были
ликвидированы  политические  институты   демократии  и   гарантировавшие  их
носители  национальной  культуры.   Всеобщее  и   одновременное  истребление
письменности и  архивов  привело  к  тому,  что  Север  не  смог  обеспечить
сохранения предания хотя бы в каком-то одном заповеднике -  с этим термином,
предложенным Ильиным, Воздвиженский согласился.
   Удар был нанесен как раз по тем странам,  которые в  течение нескольких
столетий вели  осознанную борьбу против христианского Юга,  принявшего новую
религию  на  пять-шесть  столетий  раньше.  Причем  способ  проникновения на
вершину  государственных структур Севера  был  во  всех  случаях  одинаков -
военные вожди проходили крещение за рубежами своей страны,  а затем, придя к
власти   и   укрепившись,   начинали  истребление  органов  демократического
самоуправления  народа.  После  этого  они  объявляли  о  своей  религиозной
принадлежности и  начинали  насильственную христианизацию.  Так  произошло с
датскими  и  норвежскими  конунгами,   так  были  крещены  славяне  Поморья.
Польскому князю Мешко,  сватавшемуся к дочери христианского правителя Чехии,
было  дано  согласие только  на  условиях крещения его  самого,  а  затем  и
подданных.   Владимиру  Святославичу  пришлось  креститься  на  занятой  его
войсками территории Западного Крыма,  принадлежавшей Византии.  Таково  было
условие,  на  котором  состоялся его  брак  с  сестрой императоров Василия и
Константина.
   Некоторые из представителей знати, поддерживавшие язычество, попытались
бороться  с  иноземным  засильем,  но  организованные ими  восстания  носили
характер разрозненных выступлений и были быстро подавлены.  В таких условиях
ушел с политической сцены Новгорода посадник Владимира Добрыня.  О нем и еще
нескольких староверах - так в народе называли приверженцев язычества - молва
говорила как о неких мстителях, ждущих своего часа.
   Воздвиженский,  близко  наблюдавший разгром  старой  культуры,  не  раз
встречался и с приверженцами низвергнутой религии. Но он пришел к убеждению,
что из осколков возродить былое невозможно.  На стороне нового учения стояли
силы,  стремившиеся к  смешению культур  и  народов,  что  отвечало бы  цели
установления господства христианства.  К их услугам были огромные средства и
связи за границами Руси.  У староверов не имелось ни богатств,  ни поддержки
из-за рубежа.
   Единственным  средством  сохранения  древней   культуры  Воздвиженскому
виделась  национализация  церкви.   Его  не  угасший  с  годами  темперамент
социального  борца   подсказывал  ему   один   путь:   внедряться  в   новые
религиозно-политические структуры.  После смерти жены и  детей его уже ничто
не  связывало,  и  он  решил целиком посвятить себя  решению новой жизненной
задачи.
   Приняв  постриг,  новоявленный брат  Варфоломей  отправился в  один  из
греческих монастырей на  горе Афон и  за несколько лет пребывания там изучил
организацию обители и  богослужебную практику.  Завязав связи  с  некоторыми
влиятельными деятелями константинопольской церкви,  он  попытался заручиться
поддержкой своей идеи - создать на Руси центр монашества. Однако предложение
русского инока не  встретило энтузиазма.  При  этом  не  выдвигалось никаких
убедительных причин такого отношения.  Воздвиженский понял, что его нынешнее
предложение  вступило  в  противоречие с  каким-то  тайным  решением,  давно
известным  высшим  чинам  царьградской  патриархии.   Ему   осталось  только
удивляться,  что  его негласная цель как бы  предугадана теми,  кто водворял
христианство на Руси.
   Зная,  что  руководящие должности в  церковной иерархии могут  занимать
только  представители черного духовенства,  Воздвиженский пришел  к  выводу:
пока  на  его  родине не  будет  своих  монахов,  епископы по-прежнему будут
поставляться  извне.   Это  прекрасно  понимали  и   византийцы,   оттого  и
противодействовали попыткам устройства обителей.
   Только теперь бывший студент духовного училища уразумел,  отчего первый
монастырь на Руси,  Киево-Печерский,  возник почти через семьдесят лет после
утверждения новой  религии.  На  вопросы  пытливого бурсака преподаватели не
давали вразумительного ответа,  а  за  въедливость потчевали его линейкой по
ладоням.
   Решив  поначалу,   что  легко  сумеет  исправить  историческую  ошибку,
Воздвиженский теперь понял,  что ничего у него не выйдет, несмотря на знание
будущего.  История  вдруг  представилась ему  грузным  ковчегом,  который не
повернуть в одиночку.
   И  все же неудача не обескуражила Варфоломея.  Он решил возвратиться на
Русь и начать подготовку к созданию монастыря без санкции Константи