зу же перестал замечать
назойливого просителя.  Не  так-то  просто оказалось заставить его  выйти из
себя.
   И тем не менее Ильин,  не отрываясь, следил за ним, надеясь, что либо в
седой шевелюре монаха промелькнет искра,  либо слабое свечение у  кистей рук
просигнализирует о  закипающем раздражении.  В  полутьме пещеры легче  всего
было бы заметить эти признаки иновременного происхождения черноризца.
   Что касается его самого,  то  Виктор на месте этого старика давно вышиб
бы  беспардонного визитера,  да  еще наддал бы  вдогонку,  и  катился бы тот
кубарем до  самого Днепра.  Ведь в  конце концов,  не думал же схимник,  что
Ильин -  пришелец из будущего.  А  местного -  в смысле временном -  можно и
ошарашить чудом к вящей славе собственной да и господней.
   День шел к  концу -  голубой овал входа заметно потемнел,  край облака,
видимого Виктору,  окрасился закатным румянцем.  Нестерпимо хотелось есть  -
прошло больше суток с тех пор, как Ильин сжевал несколько пирогов, купленных
у  уличного разносчика.  Его  самого охватило непреодолимое желание садануть
чудотворца по загривку,  но,  заметив,  что вокруг пальцев заголубел бледный
ореол,  он сразу пригасил свои эмоции.  Хорошо, что молящийся стоял спиной к
нему и ничего не заметил. Не хватало еще так глупо проколоться.
   Потом Виктора начали терзать сомнения.  Да не мистифицирует ли он себя?
Ну хорошо, схож стиль поведения Варфоломея с повадкой убитого писца - что из
этого?  Ведь  он  же  монах,  многолетнее воздержание наложило на  него свой
отпечаток...  В  самом деле,  с  чего он взял,  что мигранты здесь на каждом
шагу? "Вставай-ка, ты, мил-друг, и топай в ладью..."
   В этот момент раздался низкий голос схимника:
   - Ты, должно быть, голоден? Пойдем, сейчас братия вечерять сядет.
   Варфоломей проговорил это  настолько будничным тоном,  что Виктору даже
обидно стало - он тут целый день потратил, чтобы донять старика, а тот с ним
словно сиделка с тяжело больным разговаривает.  Не-ет, тут по части выдержки
явно не Ильин окажется победителем.
   - Никуда я не пойду.  Иди ешь, если хочешь, - пробурчал он, не глядя на
хозяина кельи.
   Схимник ничего не сказал в ответ, нагнулся и выбрался наружу.
   Посидев на  своей  соломенной подстилке минут  десять,  Ильин вскочил и
зашагал по  пещере.  Он проклинал свое ослиное упрямство,  представляя себе,
как макал бы сейчас краюху хлеба в черепок с оливковым маслом, как хлебал бы
резной ложкой репяные щи или стерляжью ушицу.
   Остановившись перед тяблом с  иконами,  стал рассматривать изображенные
на  них  сюжеты.  Образа были греческого письма,  только один,  намалеванный
неумелой рукой, позволял судить о первых шагах местных живописцев в освоении
новых тем и представлений.
   И  по варварскому буйству красок,  и  по угловатому рисунку изображение
напоминало манеру  самоучек-примитивистов,  столь  любезных искусствоведам и
эстетически развитой публике двадцатого века. Но грубая, плотски однозначная
символика  позволяла безошибочно определить автора  как  недавнего язычника.
Утратив духовное наследие прошлого,  он явно не освоил еще метафизики нового
вероучения и воспринял его внешнюю сказочно-занимательную сторону.
   Детали,  впрочем,  нельзя  было  разобрать -  крохотный язычок  лампады
позволял оценить изображение лишь в общих чертах.  Ильину показалось,  что в
левом  нижнем углу  иконы  он  видит  разверстую пасть  какого-то  чудовища.
Прикинув,  что трапеза монахов продлится еще хотя бы четверть часа, он решил
снять образ с полки и рассмотреть у входа в пещеру,  пока позволяло вечернее
освещение.
   Едва  он  поднял тяжелую доску,  внимание его  привлекла полоска белого
металла,  тускло блеснувшая в  глубине тябла.  Взяв икону под мышку,  Виктор
машинально протянул руку,  чтобы взглянуть на безделушку. Перед ним был край
серебряной  цепочки,   взявшись  за  него,   Ильин  почувствовал,   что  она
прикреплена к чему-то массивному, что лежало за соседним образом. "Нагрудный
крест", - решил Виктор и хотел было оставить цепочку в покое, но в последний
момент передумал и потянул ее к себе.
   Из-за   иконы  выскользнул  плоский  предмет  странно  знакомой  формы.
Поверхность его отразила огонек лампады,  пустив зайчик на стену.  "Часы!" -
чуть не вскрикнул Ильин.
   Вернув образ на место,  он кинулся к  выходу.  Поднеся находку к свету,
прочел на  циферблате "Paul  Bure".  У  него  на  ладони лежали классические
карманные часы  -  непременный спутник любого грамотного человека во  второй
половине девятнадцатого - начале двадцатого века.
   Сердце колотилось так,  что Виктор едва доплелся до  своего соломенного
седалища и  рухнул на  него совершенно без сил.  На  лбу выступила испарина.
Если  он  и  теперь  не  сумеет  заставить мигранта раскрыться,  ему  конец.
Достаточно того,  что  судьба во  второй раз  подряд смилостивилась над ним.
Больше таких подарков она ему не сделает.
   К приходу Варфоломея он смог полностью взять себя в руки.  Когда кукуль
схимника закрыл вход в пещеру,  Ильин придал своему лицу иррационально тупое
выражение, говорившее: все равно не уйду, все равно пересижу тебя...
   Но монах не придал никакого значения этой демонстрации упорства. Как бы
между  прочим  он  поставил  перед  незадачливым гостем  деревянное блюдо  с
печеной рыбой,  по  краю  которого было вырезано "На  трапезе благословенной
кушать братии почтенной".
   С трудом разобрав в полутьме эту надпись, Виктор улыбнулся и сказал:
   - Чувствительно благодарю вас, милостивый государь.
   Спина схимника на  мгновение замерла,  затем он повернулся к  Виктору и
непонимающе спросил:
   - Кого нас? Я один...
   - Эти штуки не пройдут,  -  весело заявил Ильин,  вытягивая из-за спины
цепочку с часами. - Мой дедушка имел точно такие же...
   Схимник стоял  вполоборота ко  входу,  Виктор не  видел  его  глаз.  Но
молчание было настолько красноречиво,  что Ильин решил не  теряя ни  секунды
закрепить успех.
   - Я  не  представляю для  вас  никакой опасности.  Я  тоже  оттуда,  из
будущего...
   - М-да, - произнес монах и умолк.
   - По  одному вашему междометию берусь определить эпоху,  из  которой вы
прибыли. Вторая половина девятнадцатого века.
   - А точнее? - слегка повернувшись к выходу, спросил Варфоломей.
   Теперь Виктор увидел, что у глаз его собрались веселые морщинки.
   - Точнее не рискну.
   - Ладно, поешьте сначала. А часы на место положите.

   - Не понимаю,  зачем вы устроили весь этот маскарад, Виктор Михайлович,
- говорил Варфоломей,  снимая кукуль.  -  Нужно было сразу честно рассказать
обо всем.
   Пришлось Ильину поведать хозяину кельи, что произошло накануне в Киеве.
Старик горестно качал головой, слушая рассказ.
   - Я  знал Григория.  Он кое-что говорил мне о  своем времени,  впрочем,
мало и неохотно.  Вероятно,  бедняга решил, что вы специально прибыли за ним
из его родного будущего.
   - А из какого года он попал сюда?
   - Ваш сосед. Тысяча девятьсот тридцать четвертый.
   - Не говорил, из какого города?
   - С Соловецких островов.
   - Все понятно.  -  Ильин помолчал,  представив себе, за кого принял его
несчастный писец,  потом продолжал:  -  Ну вот,  теперь вы знаете,  кто я  и
откуда. Мне кажется, я, наконец, вправе спросить вас...
   - Да-да,  -  быстро отозвался старик. - Я попал сюда в тысяча восемьсот
семидесятом  году,   когда  работал  на  Каспии  в  составе  ихтиологической
экспедиции Данилевского. Вы слышали о таком ученом?
   - Смутно представляю его вклад в науку, - признался Ильин.
   - Печально, - вздохнул схимник. - Расскажу как-нибудь позднее.
   ...Он  родился  в  1843  году  в  семье  сельского  священника  Михаила
Воздвиженского неподалеку от  Твери.  По  вековечному обычаю имя  наследнику
дали по святцам -  Варфоломей.  (Его он принял и в новом веке, постригаясь в
монахи.)  Затем,   следуя  по  пути,   проторенному  дедом  и  отцом,   юный
Воздвиженский поступил  в  духовное  училище,  в  просторечии  -  бурсу.  По
благополучном окончании ее в начале шестидесятых годов отказался, однако, от
принятия  дьяконского  сана,   а   отправился  в   Петербург  и  определился
вольнослушателем в университет.
   Время  было  бурное  -  неизвестные злоумышленники поджигали в  столице
жилые  дома,  гостиные дворы  и  министерства,  по  городу  распространялись
прокламации  с  призывами  "К  топору!",  студенты  освистывали профессоров,
вступали в стычки с полицией. Варфоломей Воздвиженский, со всем пылом юности
принявший  материалистические и  революционные учения,  был  в  восторге  от
рождавшегося на его глазах "освободительного движения".
   Как  только представилась к  тому возможность,  молодой разночинец стал
членом   подпольного  кружка.   Возглавлял  его   высокий  худощавый  поляк,
страдавший  хроническим насморком  -  оттого  на  лице  его  постоянно  была
написана великая скорбь.
   Но когда III отделение арестовало руководителя доморощенных карбонариев
при попытке провезти из-за границы герценовские издания,  он сразу же назвал
всех своих единомышленников. Они были исключены из университета и отправлены
в  ссылку.  Варфоломею Воздвиженскому определили местом жительства заштатный
городишко  Красный  Яр,  расположенный  среди  камышовых  джунглей  волжской
дельты.  Здесь-то  и  нашел  его  Данилевский,  руководивший экспедицией  по
изучению рыбных запасов Волго-Каспийского бассейна.
   По  мере того,  как  старик рассказывал,  Ильина все  сильнее подмывало
перебить его  и  спросить,  сколько лет прошло с  момента его Перехода -  он
быстро прикинул,  что это случилось не меньше полувека назад, если судить по
возрасту схимника, исчезнувшего из своего времени двадцатисемилетним молодым
человеком.  Наконец,  когда  Воздвиженский сделал  логическую паузу,  Виктор
спросил, поперхнувшись от волнения:
   - В к-каком году вы попали сюда, в эту эпоху?
   - Я же сказал, в семидесятом...
   - Нет-нет, я имею в виду здешнюю хронологию.
   - А-а... Тому, батенька, уже пятьдесят семь лет...
   Ильина  словно  обухом по  голове ударило.  В  висках застучало,  перед
глазами поплыли огненные круги.
   - Что с вами? - схимник испуганно взял его за руку.
   - Пятьдесят семь лет? - едва ворочая языком, повторил Ильин.
   - Да, представьте себе. Четырнадцатого сентября годовщина.
   - Так  еще не  исполнилось пятьдесят семь?  -  дрожащим голосом спросил
Виктор.
   - Ну  что  тут  какие-то  три-четыре недели считать,  -  пожал  плечами
Воздвиженский.
   Ильин,  задыхаясь от спешки,  принялся излагать ему свою теорию каналов
во  времени,  открывающихся каждые пятьдесят семь  лет.  Потом  вдруг  резко
прервал рассказ и сказал:
   - Да ведь я и не спросил у вас, каким образом вы сюда угодили...
   - Я  и  сам не понял,  -  улыбнулся схимник.  -  Плыл на бударке -  так
по-местному маленькие лодчонки именуются -  по Каспию,  в  версте от берега.
Стояло полное безветрие,  теплынь,  благодать.  Вдруг  откуда ни  возьмись -
огромный свищ на воде закрутился,  и  меня прямо туда потащило...  С  минуту
пытался выгрести -  куда там. Я было молитву со страху читать принялся, чего
лет десять уже из  идейных соображений не делал -  как вдруг ухнул куда-то в
тартарары.  Очнулся среди каких-то скользких извивающихся тел. От отвращения
и ужаса обезумел -  принялся руками и ногами отбиваться, карабкаться наверх.
Вдруг на солнечный свет выскочил,  вижу:  вокруг меня бьются десятки рыбин -
осетры,  севрюги,  белорыбица,  сельди.  И  колотимся мы  все вместе на  дне
огромной ямы  с  пологими краями.  Я,  натурально,  скорее выбрался из  нее.
Гляжу:  что за диво -  море от меня в часе ходьбы плещется, белые барашки по
нему бегут. Ну а сам весь в слизи, в чешуе, побежал мыться...
   - Так вы  хоть поняли,  что попали в  метеоритную воронку?  -  радостно
улыбаясь,  спросил Ильин.  -  Я ведь испугался было,  что вы каким-то другим
способом сюда угодили - тогда бы моей гипотезе грош цена.
   - Нет,  признаться, не думал об этом. Я вообще долго понять не мог, что
стряслось. Пока в рабство не попал... Но об этом после расскажу. Продолжите,
ради бога, о ваших умозаключениях. И объясните мне, почему я тонул в море, а
оказался далеко на суше. При чем здесь метеориты?
   Виктор  рассказал,  каким  образом вывел  формулу пятидесятисемилетнего
цикла,  о тех выводах,  которые сделал на ее основании,  как принялся искать
мигрантов...  Что же касается странного поведения Каспия,  тут,  заверил он,
никакой мистики нет  -  за  девять веков  его  уровень значительно поднялся.
Именно этим  некоторые историки объясняли в  его,  Ильина,  время упадок,  а
затем  и  полное исчезновение хазарских городов,  находившихся в  прибрежной
зоне. Свои выкладки он заключил на оптимистической ноте:
   - Так что вам, почтеннейший Варфоломей Михайлович, очень повезло с этим
подъемом вод -  иначе вы  оказались бы на глубине нескольких метров и,  чего
доброго, захлебнуться могли.
   - Может быть,  так проще было бы,  - нахмурясь, сказал Воздвиженский. -
За те годы, что я в ярме ходил, сотни раз смерть призывал...
   Ильин не перебивал. Старику, видно, нелегко было возвращаться к тяжелым
воспоминаниям - он долго вздыхал, откашливался. Наконец, снова заговорил:
   - Я  пошел  вдоль  берега  в  ту  сторону,  откуда приплыл на  бударке.
Местность там  пустынная,  единственная примета -  полуразрушенная башня  из
сырцового кирпича неподалеку от того кратера,  в  который судьбе было угодно
меня ввергнуть.  И вот, несмотря на эту открытость - верст на десять видно в
любую  сторону -  я  не  примечаю знакомого калмыцкого хотона,  из  которого
отправлялся.  Прошел час,  другой -  ничего нет,  безлюдье. Наконец, заметил
какие-то не то кибитки,  не то юрты,  раньше их тоже тут не было.  Подхожу -
детишки чумазые копошатся,  бабы-азиатки. Не успел нескольких шагов по этому
хотону сделать -  я-то за калмыцкое селение эти кибитки посчитал,  -  что-то
меня по шее ожгло,  и я наземь полетел.  Вскинул руки -  а это, оказывается,
волосяной аркан у  меня  на  горле захлестнули.  Подбегают ко  мне  какие-то
грязные  оборванцы,   я  им:   вы  что,   шельмы,   по  закону  ответите,  я
полицеймейстеру пожалуюсь.  Вижу:  не  понимают.  Потащили меня  в  какое-то
грязное стойло.  А  на следующий день в  город повезли и на базаре какому-то
жирному негодяю продали.  Я чуть с ума не сошел -  ничего понять не мог, что
происходит.   Только  когда  в  доме  того  борова  -  хазарина,  как  потом
выяснилось,  -  нескольких русичей-рабов увидел,  кое-как уразумел, куда и -
главное - когда попал...
   Воздвиженский замолчал и внимательно посмотрел на Ильина.
   - Знаете что,  Виктор Михайлович,  вы ведь спать хотите. Заметил я, как
вы глаза кулаком терли. Признавайтесь.
   - То, что вы говорите, настолько интересно...
   - Не увиливайте! Сейчас же доедайте рыбу... Погодите, я вам вина налью,
у меня есть кувшинчик заветный.
   - Только вместе с вами, Варфоломей Михайлович.
   - Ну что ж, по такому случаю, извольте...
   Они  чокнулись  глиняными кружками.  Ильин  с  наслаждением пил  густой
терпко-сладкий напиток.
   - Ого, что за сорт?
   - Для причастия держу,  - подмигнул схимник. - Вот и вы причастились...
А теперь спать.
   Вино и  впрямь оказало магическое действие на Ильина.  Почти двое суток
он  постоянно  ощущал  внутри  себя  угрожающее  гудение  натянутой  струны,
грозившей вот-вот  порваться...  Теперь это дрожание исчезло,  на  душе было
тепло  и  пусто.  Виктор  освобожденно вытянулся на  соломе  и  провалился в
небытие.


III

   - Вольно было нам  витийствовать:  "Блажен,  кто посетил сей мир в  его
минуты роковые...",  - с горькой усмешкой говорил Воздвиженский. - Когда сам
попадаешь в мясорубку истории, совсем иначе начинаешь думать.
   - Я вот из спокойной,  даже однообразной эпохи сюда угодил, - отозвался
Ильин.  -  Вся  жизнь,  с  раннего  детства до  зрелости прошла  в  условиях
стабильности,   недвижимости...  Сколько  раз  говорил  себе:  ну  когда  же
что-нибудь произойдет?  Я  прямо-таки  жаждал перемен,  и  тогда эти  строки
Тютчева готов был на знамени своем написать.  А  теперь как о потерянном рае
вспоминаю...

   Они  сидели на  берегу Днепра возле ладьи и  сортировали улов:  в  одну
сторону откладывали осетров и стерлядей,  в другую - щук, лещей, жерехов. Из
красной рыбы монахи обычно приготовляли тельное и пироги, остальная рыба шла
на уху.
   Ильин сам вызвался идти со схимником,  когда тот чуть свет направился к
выходу из пещеры. Подняв голову со своего соломенного ложа, Виктор сказал:
   - А я уже выспался. Доброе утро.
   - Доброе  утро.  Хочу  немного рыбки  поймать,  пока  братия  спит.  Не
возражаете, если вашей ладьей воспользуюсь?
   - Ради бога. Но где же снасти? Я бы тоже с удовольствием порыбачил.
   - Тогда идемте.
   Спустившись   к   кромке   воды,   Воздвиженский  внимательно  осмотрел
окрестности.  Все еще спало.  Лишь редкие птахи пробовали голоса, готовясь к
утреннему концерту.
   Убедившись,  что никого нет вокруг,  схимник вскинул ладонь.  В  ту  же
секунду  Днепр  словно  хлыстом  стегнуло  -  узкая  полоса  вскипевшей пены
протянулась на добрую сотню метров от берега и  тут же исчезла.  А вскоре на
поверхности стали появляться слабо трепещущие рыбины.
   - Недурно,  -  одобрил Ильин.  -  А я как-то и не догадался,  что можно
таким способом кормиться.
   - В  молодые годы и охотился,  -  сказал Воздвиженский.  -  Особенно по
гусям любил...
   - Послушайте,  Варфоломей Михайлович,  а  когда  вы  обнаружили у  себя
сверхъестественные способности?
   - К сожалению,  далеко не сразу.  Вернее,  я быстро заметил:  что-то не
так,  но  сам  испугался и  только  много  позднее  научился управлять своей
неведомо откуда  свалившейся силой...  Ну  что,  давайте  поплывем,  соберем
улов?..
   Пока  они  вылавливали оглушенную  рыбу,  снова  завязался  разговор  о
минувших днях.  Сегодня Воздвиженский говорил с большей охотой - он, видимо,
смирился  с   мыслью  о  том,   что  такое  возвращение  к  прошлому  просто
необходимо...
   - Вы-то  увидели только  один  эпизод исторической драмы,  мой  молодой
друг,  -  грустно произнес старик. - Хотя убийство Бориса - это, конечно, не
рядовое событие...  Я же,  представьте себе,  наблюдал всю эпоху перелома от
демократических порядков и  соответствующей им культуры к  деспотизму и  его
ближайшему спутнику - новой религии...
   - Так  вы  что,  только  наружно исповедуете христианство?  -  изумился
Ильин.
   - Я давно стал задумываться о причинах успехов христианства и ислама, -
ответил Воздвиженский.  -  И понял:  везде, где возникало противоречие между
стремлением военной касты к личной власти и желанием народа отстоять древние
вольности,  со временем утверждались религии, предлагавшие в качестве модели
мироздания   жесткую   иерархию,   подчиненную   единой   силе,   обладающей
исключительным правом  карать и  миловать.  Но  об  этом  позднее...  Сейчас
расскажу вам, что было после того, как я освоился в доме хазарина Самуила.
   ...Установив год -  девятьсот пятьдесят восьмой от Рождества Христова -
и  место -  город Итиль,  столица Хазарского каганата,  -  где он  оказался,
недавний участник революционного кружка загрустил не  на  шутку.  Не понимая
причин своего перемещения во  времени,  он  там не  менее не  стал подбирать
мистических объяснений, а решил так или иначе устраиваться в новых условиях.
   В  отличие от  прочих  рабов  он  обладал навыками изучения иностранных
языков,  в  том  числе  древнееврейского.  Верхушка  Хазарского государства,
состоявшая  из   приверженцев  религии  Моисея,   объяснялась  на   жаргоне,
включавшем  элементы   местного  тюркского  наречия   и   языка   иудейского
богослужения.   Этот   воляпюк  играл   здесь  роль   смеси  французского  с
нижегородским,  на  котором  говорили в  России  девятнадцатого века,  когда
хотели что-то скрыть от простолюдинов и  прислуги.  В Хазарии знать и ни