гой барок с хлебом увидели.
   - Теперь ты поняла, насколько тесно была связана Русь со всем миром? По
ее  территории проходили самые важные -  в  силу их безопасности -  торговые
пути.  Ведь вокруг Европы викинги пиратствовали,  а  у  нас купцов княжеские
дружины охраняли...
   - Так почему же потом такое захолустье воцарилось? - спросил Овцын.
   - Татары,  - вздохнув, сказал Ильин. - Они не только Русь придавили, но
и международную торговлю порушили.
   С  иноземными купцами в  Ладоге  решили не  общаться -  если  бы  вышел
какой-нибудь  конфуз  при   обмене,   здесь   это   могло   бы   привести  к
непредсказуемым последствиям.
   - Знаете,   где-нибудь  вдалеке  от  населенных  пунктов,   от  варягов
княжеских,   предлагаемые  нами  товары  вызовут  меньше  вопросов,   да   и
происхождение наше не  так  легко будет проверить.  А  здесь ведь -  кем  ни
назовись,  обязательно тебе земляка подыщут,  поди тогда отвертись.  За одно
произношение,  за  словечки непривычного облика в  колодки забьют,  да еще и
пытать станут, дабы вызнать, откуда такие подозрительные типы взялись...
   Расчеты Ильина оправдались.  В  одном дне пути от Ладоги они набрели на
берегу Волхова на стоянку любекских купцов, сплавлявших из Новгорода караван
ладей  с  медом,  поташем  и  кожами.  Корыстолюбивые  гости  из-за  моря  с
удовольствием согласились провернуть еще одну операцию,  хотя,  как и ожидал
Ильин,  немецкая речь одетых в  славянскую одежду путников вызвала у  купцов
недоумение.  Они  с  явным недоверием выслушали рассказ Анны о  разбойниках,
якобы ограбивших их.
   - Ваше произношение мне незнакомо,  -  сказал один из  граждан вольного
города Любека. - Из каких краев вы?
   - Из Кенигсберга, - ляпнул Овцын.
   Купец  недоуменно покрутил головой и  сказал,  что  не  слышал о  таком
городе.  Ильин исподтишка показал кулак Василию -  лезет с объяснениями,  не
зная элементарных вещей.  Тевтонский орден обоснуется в Прибалтике лет через
двести,  на  месте  столицы  Прусского  королевства теперь,  наверное,  одни
медведи обитают.
   Но  как  бы  ни  были велики сомнения любекских негоциантов,  когда они
увидели  то,  что  предлагали  приобрести странные  соплеменники,  их  обуял
настоящий азарт.  Стараясь перекричать друг друга, толкаясь и даже берясь то
и дело за эфесы коротких мечей, купцы устроили нечто вроде аукциона.
   Фонарик ушел за  цену средней ладья -  по указанию хозяина купцы тотчас
же принялись переваливать ее груз на другие суда.
   Щипчики  для   ногтей   Ильин   представил  как   личную  собственность
персидского шаха,  взяв  за  образец рекламную операцию Бендера,  всучившего
людоедке Эллочке  ситечко  для  чая.  За  свою  безделушку он  получил нечто
гораздо более существенное, чем гамбсовский стул - целый гардероб мужского и
женского платья.
   Брелок   с   Эйфелевой  башней   оказался  ритуальным  символом  самого
первосвященника Канафы, отправившего на смерть Иисуса Христа. Правда, с этой
драгоценностью чуть было не вышел конфуз, когда Ильин сказал, что на брелоке
его  первый владелец носил ключ от  ковчега Завета.  Один из  купцов тут  же
решил прикинуть брелок к  своим ключам,  но  от  их  массивных кованых колец
хилая  дюралевая безделушка сразу  же  погнулась.  Кое-как  удалось  убедить
покупателей,  что  ковчег  открывался золотой отмычкой величиной с  мизинец.
Людям, привыкшим к огромным кованым замкам, охранявшим любой амбар, казалось
невероятным, чтобы столь великая ценность, как свитки Моисеева закона, могла
запираться маловнушительным ключиком.
   Потом купцам предложили парик,  но  он вызвал у  них только недоумение.
Никто даже не спросил о его цене.
   Как  бы  то  ни  было,  и  без  того  целый  кошель  серебряных талеров
перекочевал к  Ильину.  Поэтому он  по  праву казначея решил,  что остальные
товары стоит придержать.  Таким образом,  кафтан, жемчуг, брошь и "молния" с
джинсов  составили  стратегический  резерв  четверки.  Пантелеймона-целителя
решили вернуть Ивашке, ибо уверенности в том, что его уже начали почитать на
Руси,  не было.  "Лучше не прокалываться.  -  сказал Ильин.  -  Хватит с нас
Кенигсберга".
   Овцын заметно повеселел оттого,  что парик вернулся к нему,  к тому же,
Василий,  видимо,  надеялся,  что до кафтана очередь может и не дойти. Надев
немецкое платье  -  льняную  рубашку  камизу,  короткие штаны  брэ,  плотные
суконные чулки шосс,  блио с длинными широкими рукавами, - он вертелся перед
поставленным на ребро медным тазом,  который вместе с прочей утварью остался
на ладье от немцев. Анна пристыдила щеголя.
   Денег хватило и на то,  чтобы нанять гребцов,  и на то, чтобы заплатить
за целые палаты на Готском дворе Новгорода.  При дешевизне съестных припасов
в  осеннюю пору  четверка могла позволять себе  каждый день  весьма обильные
трапезы, не боясь быстрого истощения любекского кошеля.
   Вообще им многое было на руку.  Дождливый октябрь позволил,  не вызывая
подозрений,  осесть в  городе будто бы до тех пор,  пока погода станет более
благоприятной для  подъема по  Волхову и  Ловати  к  днепровскому волоку.  А
ударившие  затем  ранние  морозы  сделали  возможной  зимовку  в  Новгороде.
Поскольку  немногочисленные постоянные  жители  Готского  двора  знали,  что
Иоганн Шмальгаузен -  так  теперь именовал себя  Ильин  -  попал в  Новгород
проездом в Царьград, ему не нужно было регулярно торчать на городском торгу,
не было необходимости демонстрировать свои товары.  Он просто ждал, когда по
весне можно будет продолжить путь к югу...
   Анна  выступала теперь  в  амплуа  дочери Шмальгаузена,  причем имя  ее
решили не менять,  ибо оно имело широкое распространение и  в Европе.  А вот
Василию,  который числился приказчиком купца,  пришлось привыкать отзываться
на Вольфганга - его природное имя было не в ходу у немцев.
   Лучше  всех  жилось Ивану  -  ему  не  приходилось прикидываться кем-то
другим,   он  по  целым  дням  проводил  в   церквах,   наслаждаясь  древним
богослужением Скоро его приметил сам епископ грек Иоаким Корсунянин -  среди
недавно обращенных в Христову веру новгородцев немного было таких ревностных
прихожан Ивану  стали  поручать сбор  пожертвований во  время  служб,  затем
как-то доверили читать псалтырь, что он исполнил с подлинным блеском.
   Началось   стремительное  возвышение  старообрядца  -   духовник  князя
Ярослава Лука  Жидята,  бывший  настоятелем одного  из  храмов,  призвал его
прислуживать в  алтаре,  доверял ему  помогать при  своем облачении в  ризу,
завязывать на  запястьях поручи,  надевать фелонь.  Иван поразил его  своими
познаниями в  житийной литературе -  потомок  киевского менялы  считал  свою
паству  варварами,  для  которых  имена  близких  его  сердцу  ветхозаветных
пророков -  пустой звук.  Как-то в хорошую минуту,  возложив на голову Ивана
омофор,  Лука  объявил,  что  ему  предстоит  прославить  христианскую  веру
великими подвигами.  Это произвело на последователя протопопа Аввакума такое
впечатление,  что он  неосторожно наградил иерея небольшой молнией.  Кое-как
крестясь онемевшими перстами,  тот  повалился на  колени перед  иконой Спаса
Нерукотворного, благодаря за знамение.
   На  Иоганна  Шмальгаузена и  его  спутников  новгородцы  обращали  мало
внимания, не до них было. Город жил мрачными предчувствиями: после того, как
князь Ярослав отказался платить ежегодную дань отцу,  великий князь Владимир
прислал  гонца  с  грамотой  к  вечу.  Послание оказалось предельно кратким:
"Расчищайте пути и мостите мосты".  Все поняли,  что скоро родитель Ярослава
нагрянет сюда с дружиной, и тогда всем придется несладко.
   Позднее,  правда,  пришло известие о болезни Владимира. Это значило: на
какое-то время новгородцы получили передышку.  Но сознание того,  что мщение
неизбежно,  отравляло жизнь горожан. Во всех концах - Неревском, Плотницком,
Славенском,  Загородском, Людине - то и дело собирались вечевые сходы; толпы
ремесленников и купцов по целым дням галдели на площадях, обсуждая возможное
развитие событий.
   Ильин часто бывал в местах скопления народа -  в харчевнях, на торгу, -
чтобы послушать,  о  чем говорят люди,  сам вступал в  разговоры,  не  боясь
вызвать настороженность собеседников. Новгородцы давно привыкли к иноземцам,
хорошо владеющим русским языком,  - кроме купцов и их приказчиков, город был
вечно переполнен наемными воинами-скандинавами.
   Иоганн Шмальгаузен не  выведывал настроения горожан,  не  интересовался
делами княжеского дома,  -  он расспрашивал все больше о чудесах и необычных
явлениях,  о подвижниках веры и колдунах.  Каждому ясно было,  что он просто
добрый малый, немного свихнувшийся на сверхъестественном.
   Да  и  вся  его  небольшая  свита  -  приказчик Вольфганг,  дочь  Анна,
богомольный служитель Ивашка  -  постоянно выведывали у  окружающих о  любых
проявлениях нечистой силы,  о  знамениях богов,  о предсказаниях гадалок,  с
величайшим вниманием выслушивали любые небылицы.
   К  весне 1015 года Ильин уже набросал небольшую карту чудесных явлений,
на которой кашли отражение как явно фантастические сведения,  так и те,  что
поддавались рациональному объяснению.  Он  знал,  например,  где  чаще всего
встречаются  оборотни,   где  живут  упыри,   регулярно  лакомящиеся  кровью
неосторожных юниц,  отправляющихся по ягоды.  Отмечено было, в какой деревне
родился  ягненок  с   человечьей  головой,   пророчествующий  о  наступлении
последних времен.  Известны  были  Ильину  и  кладбища,  на  которых  многие
очевидцы встречали прогуливавшихся лунной ночью мертвяков,  даже могилы, над
коими по  большим праздникам возникает сияние и  слышится пение псалмов,  он
прилежно заносил на карту.
   После ужина они подолгу сидели втроем -  Ивашка обычно уходил к вечерне
- и  каждый рассказывал об  услышанном за  день.  Обсудив новую  информацию,
вносили дополнения в карту чудес.
   По  мере  накопления сведений понадобилось ввести условные обозначения:
капли  крови  указывали места  обитания  упырей,  выходы  русалок  на  берег
помечались стилизованным изображением рыбьих  хвостов,  язычками  пламени  -
деревни,  в  которых  одинокие  бабы  сожительствовали с  огненными  змеями,
регулярно забиравшимися к  ним  через  дымоволок.  Красными чернилами Виктор
обвел  район,  славившийся ведьмами  и  знахарями.  Восклицательными знаками
обозначил места  подвигов некоего  отшельника,  в  один  день  воздвигавшего
часовни, а затем надолго уходившего в земные недра.
   Словом,   вся  земля  Русская  была  наполнена  чудищами  и   чудесами.
Оставалось только разработать маршрут и отправляться в путь, когда просохнут
дороги...


III

   Новгородского  князя  Ярослава  Владимировича Ильин  впервые  увидел  в
теплый мартовский денек, когда тысячеголосая капель наполнила город весной и
весельем. По улицам валили толпы празднично одетых новгородцев. Молодые бабы
и  девки  шли  в  расстегнутых шубейках,  чтобы всем  были  видны затейливые
вышивки на  вороте,  богатые ожерелья из  беломорского жемчуга и  монисто из
серебряных  "арабчиков"  и   "златниц"  -   греческих  монет   с   профилями
императоров.  Главы семей шествовали степенно, снимали шапки и кланялись при
встрече  с  равными,  с  достоинством кивали  низшим.  Молодые люди  задорно
поглядывали  на   девок,   провожая  каждую  игривыми  замечаниями.   Бойкие
новгородки в долгу не оставались и возвращали всякое слово "с привесом".
   Хаотическое коловращение народа  сменилось целенаправленным движением в
одну  сторону,  едва над  Новгородом разнеслись звонкие удары.  На  Торговой
стороне размеренно колотили в медное било.
   - Пойдем на  Ярославово дворище,  Иоганн,  -  предложил Ильину знакомый
гость с Великой улицы. - Сегодня сам князь суд и расправу чинить будет.
   - Сходим,  пожалуй, - ответил Виктор и вопросительно посмотрел на своих
спутников - Овцына и Анну.
   - С большим удовольствием, - на немецком сказал Василий.
   - Я давно уже мечтала об этом, - также на немецком поддержала княжна.
   На  просторную  площадь,   обнесенную  бревенчатыми  стенами,  выходили
каменные палаты князя и недавно отстроенный деревянный собор.  Почти все это
пространство было заполнено людьми.  Только небольшой пятачок перед крыльцом
резиденции Ярослава, окруженный дружинниками, оставался свободен.
   Массивное кресло с высокой резной спинкой и подлокотниками, украшенными
львиными головами,  стояло  посреди  крыльца  на  богатом  ковре  персидской
работы.  Позади  него  неподвижно застыли гридни  в  кольчугах,  вооруженные
боевыми топорами.
   Ярослав появился из приотворенной двери так, словно был он не князем, а
мелким служкой.  Не было величавости в его манере держаться. Небольшой рост,
мелкие  черты  лица,  опушенного редкой  рыжеватой  бородкой,  темные,  чуть
сощуренные глаза,  постреливавшие по  сторонам,  -  все  это  не  вязалось с
роскошными одеждами: собольей шубой, крытой византийской поволокой, собольей
же  шапкой,  осыпанной самоцветами,  расшитыми бисером  и  жемчугом красными
сафьяновыми сапогами.  Ступая  неторопливо,  явно  стараясь  скрыть  сильную
хромоту,  князь прошел к креслу,  опустился в него и с минуту сидел, водя по
толпе  своими лукавыми очами.  Потом махнул меховой рукавицей тиуну и  велел
докладывать о тяжбах.
   Первыми вытолкнули из  толпы на пятачок двух коренастых молодцов.  Один
из  них  объявил князю,  что  его  избил кожевенник Жихарь Кривая Щека.  При
взгляде на физиономию того,  что стоял рядом с ним,  сразу становилось ясно,
кто здесь ответчик.  Истец,  назвавшийся Неустроем Толстые Пальцы, распахнул
полушубок и  задрал  на  груди  рубаху.  Стали  видны  запекшиеся ссадины  и
обширные кровоподтеки.
   - Видоков тут не надо,  итак все ясно,  -  рассудил Ярослав, с заметным
отвращением рассмотрев следы побоев.  - Кривая Щека пусть уплатит три гривны
серебра.
   - Да  он сам надрался!  -  разом взъярясь,  рявкнул Жихарь.  -  У  меня
послухи есть: в кружале Толстые Пальцы все бахвалился, что бока мне намнет.
   - Давай послухов, - распорядился князь.
   Из  толпы  протиснулось  несколько  мужиков.  Дружинники  расступились,
пропуская их на пятачок.
   - Истинно говорит!.. Правду сказал!.. - разом закричали свидетели.
   - По порядку, - поморщился Ярослав.
   Опросив всех,  он пришел к  выводу,  что Неустрой и впрямь сам выпросил
себе  тумаков.  А  посему приговорил:  вменить истцу в  платеж то,  что  его
побили, ибо сам этого испрашивал.
   Толпа  одобрительно  загудела.  А  Ильин  подумал,  что  князь  неплохо
разбирается в  психологии людей.  Решение было явно рассчитано на  снискание
популярности,  Ярослав сказал то, чего от него ждали, ему вовсе не было дела
до синяков и ссадин пострадавшего.
   Потом началась тяжба из-за  похищенной лошади.  Дело  сразу осложнилось
тем,  что оба -  истец и  ответчик -  поклялись и  на Евангелии и призвали в
помощь себе  Перуна и  Ярилу.  Князь постановил прибегнуть к  божьему суду и
велел дать обоим мечи, дабы в поединке решилось, кто прав.
   Оттеснив толпу,  дружинники раздвинули пределы свободного пространства,
и  тяжущиеся  принялись  яростно  махать  мечами,  выкрикивая угрозы.  После
нескольких неловких ударов  один  из  них  изловчился рубануть противника по
бедру. Кровь из поврежденной артерии веером брызнула на белый снег.
   Ярослав поднял  рукавицу,  прекращая поединок.  Раненого подхватили под
руки и подтащили к ступеням крыльца.
   - Поскольку бог указал на тебя,  тебе и платить за покражу. Мне продажу
- две гривны, а ему - урок в шестьдесят кун.
   Побежденный выслушал приговор,  повесив голову,  и  не  издал ни  слова
протеста.
   "Неужели он действительно украл? - подумал Ильин. - Или такова всеобщая
вера  в  справедливость божьего суда,  что  он  и  пикнуть в  свою защиту не
смеет?"
   Потом перед князем предстал" еще несколько пар - один обвинял соседку в
чародействе и  "напуске" лихих  болестей,  другой  жаловался на  оскорбление
холопом,   принадлежавшим  знатному  человеку,   третий  требовал  наказания
несостоятельного должника.
   И другие решения Ярослава также были основаны на обычаях,  близких душе
новгородцев.  Во  всех случаях он  демонстрировал свое уважение к  преданию,
заявлял себя отцом народа.  При  этом взгляд его прищуренных глаз оценивающе
перебегал по  лицам  стоявших перед  ним.  Прежде чем  вынести приговор,  он
присматривался К  настроениям толпы и  решал,  как приметил Ильин,  обычно в
пользу того, за кем было сочувствие большинства.
   Старуху,  обвиненную в  колдовстве,  но  решительно отрицавшую связь  с
нечистой силой,  и  ее  противника -  толстенного купца,  -  также заставили
клясться на Евангелии, а затем принесли из княжеской поварни котел с кипящей
водой.
   Ответчице первой  велели  достать  камень  из  кипящей посудины.  Бабка
скинула  душегрейку,   закатала  рукав,  зажмурилась  и  запустила  в  котел
морщинистую конечность. Выхватив круглый окатыш, она несколько раз подкинула
его на  ладони и,  скривясь от  боли,  подала тиуну.  Потом присела и  стала
посыпать покрасневшую руку снегом.
   Когда  пришла  очередь истца  подвергнуться божьему суду,  он  с  явной
робостью подошел к  котлу,  неся на  отлете обнаженную руку.  Долго вздыхал,
возводя очи к небу,  крестился,  наконец,  резко сунулся к кипятку,  но едва
погрузил  в  него  ладонь,  как  огласил  площадь  нечеловеческим  рыком  и,
исступленно тряся рукой,  кинулся к сугробу за крыльцом. Дружный хохот толпы
лучше всяких слов засвидетельствовал ее симпатии. Ярослав картинно посмеялся
вместе со всеми, затем смахнул с глаз несуществующие слезы меховой оторочкой
рукавицы и вынес решение: за оговор взыскать в пользу старухи одну куну.
   Холопа,  оскорбившего  свободного  человека,  передали  в  распоряжение
последнего,  чтобы он  мог  выместить обиду на  его спине.  Несостоятельного
должника отдали кредитору для продажи на  рынке,  дабы возместить потерянную
ссуду.
   Ильин,   наблюдавший  за  действиями  Ярослава,  отметил  быстроту  его
реакции, осторожность и расчетливость.
   - Это качества политика.  Но в нравственном смысле...  Что-то я не вижу
твердости в князе,  не вижу его собственной линии.  Кажется, у него чересчур
гибкий хребет.
   - Но  это  тоже качество политика,  -  ответила Анна.  -  И  люди таких
нередко любят.
   В этот день она рассуждала много трезвее,  чем обычно, не в духе своего
постоянного максимализма.  А  может  быть,  это  был  полемический намек  на
позицию самого Ильина,  неизменно заклинавшего поступать так,  как принято в
этом мире, не вызывая вопросов у окружающих?
   В  тот же день Ильин и его спутники встретили в разных концах Новгорода
изрядные  толпы   молодых  людей,   грудившиеся  вокруг  странных  ораторов.
Выступавшие были одеты в  богатые меховые дохи,  из-под  полы у  них торчали
ножны широких мечей.  Размахивая сорванной с  головы шапкой,  они говорили с
большим жаром, и слушатели то и дело одобрительно шумели.
   Виктор долго наблюдал подобную сцену с крыльца своих палат,  гадая, что
бы  все  это  могло  значить.   Наконец  не  вытерпел,  замешался  в  толпу,
сбежавшуюся послушать златоуста в куньей шубе.
   - А  поведет  нас  промышленный человек Неустрой Волкохищная Собака!  -
выкрикнул малый, махнув шапкой.
   По рядам собравшихся пробежал ропот одобрения.  По соседству с  Ильиным
какой-то детина заметил: "За ним не пропадешь. Кто с ним хаживал, в обиде не
был".
   - Пройдем по Волге до самого моря Хвалынского, доберемся до Персидского
царства.  Где поторгуем,  а  где и  погуляем на вольной волюшке Охочим людям
даем оружье доброе, да холстины на порты, а остальное сами добудете.
   - Эй,  Удача!  -  крикнули из толпы. - А сам-то шубейкой доброй в каком
краю разжился?
   - С  посадниковым сыном Гюрятой в  Югру ходили,  к  самояди.  Там этого
зверя, как у нас мышей в подызбице.
   - Чего ж вдругорядь туда не идешь, да и нас на Волгу сманиваешь?
   - Шуба у меня есть,  тепер