щей,  в  погост  прибрели калики  перехожие -  слепые певцы  с
мальчиком-поводырем.
   На  широких лавках  вдоль  бревенчатых стен  уселись самые  уважаемые -
старики,  семейные мужики.  Молодежь толпилась у  входа.  Многие заглядывали
через открытую дверь. С полатей свешивались вихрастые головы мальчишек.
   Несколько  лучин,   воткнутых  в  светцы,  освещали  красный  кут,  где
поместились трое старцев-странников.  Их  осеняло тябло -  угловая полка для
"богов",   деревянных  фигурок  Перуна,   Хорса,  Мокоши.  Тут  же  виднелся
вырезанный из  дерева  образок  с  благословляющим Христом.  Обитатели избы,
видимо,   демонстрировали  таким  способом  свою  лояльность  господствующей
церкви.
   Ильин  уже  знал  из  рассказов  язычников,  прятавшихся  в  лесу,  что
церковники мирились с показным двоеверием,  царившим повсюду.  На этом этапе
им и такого признания верховенства Христовой веры было достаточно -  слишком
много еще было открытых ее противников,  ни под каким видом не соглашавшихся
держать в доме священные изображения нового культа.
   Хозяин встал  со  своего места,  поклонился в  пояс  каликам-перехожим,
коснувшись рукой пола, и с достоинством сказал:
   - Гости богоданные,  благодарим вас за  честь великую,  за  то,  что не
миновали нашу весь глухую. Не побрезгуйте угощением.
   По  его  знаку  молодуха в  расшитой длинной  рубахе  и  рогатой  кике,
обрамлявшей высокий  лоб,  поднесла певцам  ковш  пенного  меду.  Калики  по
очереди приложились к нему,  поблагодарив хозяина величавыми кивками.  Затем
один  из  них  что-то  сказал вполголоса мальчику-поводырю;  тот  сноровисто
достал из мешка гусли, тамбурин и свирель.
   Широкогрудый плечистый старец  с  узким  лицом,  с  длинными волнистыми
волосами,  схваченными ремешком, положил на струны узловатые пальцы, похожие
на  древесные корни,  стал  неспешно перебирать лады.  Чуть  позднее  запела
свирель,  белокурый поводырь зазвенел колокольцами.  И  когда полились слова
песнопения,  Ильин внезапно понял то, о чем никогда даже не думалось прежде:
былина - это осколок древнего языческого богослужения.
   Теперь,  находясь у  полноводной реки этого древнего искусства,  слушая
репертуар певцов в  законченной последовательности,  он  постиг и  структуру
мистерии.  Но главное - он понял, почему столь велико было в народе почтение
к путешествующим сказителям - они были как бы бродячими священнослужителями,
странствующей языческой церковью...
   Сами облачения калик существенно отличались от рубах и  портов мужиков,
собравшихся в избе.  Одеяния с расшитыми подолами походили скорее на туники,
да и орнамент резко разнился с обычными для одежды поселян узорами - опытный
глаз  Ильина вычленил из  причудливой вязи  красного и  синего шитья символы
солнца и  его олицетворения -  Хорса -  круги с перекрестьями и свастические
символы,   громовые  знаки   Перуна  -   розетки  с   расходящимися  лучами,
стилизованные изображения коня.
   Догадка  осветила  ярким  светом  все,  что  Ильину  пришлось узнать  о
сказителях былин за  годы учения в  университете и  во время самостоятельной
исследовательской работы.  Разбросанные  в  беспорядке  тексты,  к  тому  же
лишенные  музыкального  сопровождения,   не   позволяли  понять   священного
характера этой  поэзии.  Теперь,  слушая  знакомые песнопения -  конечно,  в
чем-то  они были неуловимо отличны,  и  сами их  герои носили иные имена,  -
Виктор воспринимал не сюжеты отдельных произведений, но великое целое, миф о
творящих силах мира, о вечной битве добра и зла.
   Как  же  он  раньше не  понимал,  за  что церковь преследовала народное
искусство?!  Ведь  даже  по  осколкам этой славянской мистерии,  дошедшим до
девятнадцатого-двадцатого веков,  можно было догадаться,  что  это фрагменты
языческого богослужения!
   Слепые  певцы  несли  народу  слово  той  веры,  которая  была  изгнана
чужеземными епископами с  помощью мечей и  копий в  лесные дебри и безлюдные
пустыни.  Вот  почему текстам,  сказываемым ими  под  аккомпанемент гуслей и
гудков,  была обеспечена преемственность.  Как в молитве верующий не посмеет
изменить хотя бы слово,  так ничего не переиначит и в священном мифе.  Много
веков  прошло,  прежде  чем  было  утрачено понимание религиозной значимости
текстов былин,  но сам стереотип невмешательства в  текст,  как определил бы
это Ильин, сам поведенческий образец приобрел нерушимость ритуала.
   Он  подумал,  что  церковникам должно  быть  неимоверно трудно  духовно
перебороть  этих   вот   стариков  с   гуслями  -   при   всей  изощренности
организованного богословия,  подавляющей пышности  византийского искусства и
мощи  государства,  стоящей  за  миссионерами.  Попробуй  заставить простого
русича  часами  выслушивать  в  храме  повествования из  еврейской  истории,
вникать в  тонкости споров между  правоверными иудаистами и  ревизионистами,
пошедшими за Христом. У народа, имеющего великий эпос, в котором даются - на
уровне мифологического сознания -  ответы на главные вопросы бытия,  ответы,
исходящие из  опыта  его  собственной истории,  отражающие его  нравственный
идеал,  -  у  такого  народа  проповедь морали,  адресованной чувственному и
развращенному жителю античного захолустья, просто не найдет ответа в душе.
   Оттого и стоят пустыми храмы с крестами.  Оттого,  несмотря на обещания
загробных  мук,  несущиеся с  амвонов,  молодые  и  старые  валом  валят  на
языческие игрища,  сбегаются слушать  бродячих  певцов,  приносят жертвы  на
уцелевших по глухим местам святилищах. В открытом споре новой религии победы
не видать.
   Поэтому "греческому исповеданию" ничего не остается другого,  как силой
давить  противника,  рушить  его  опорные пункты,  истреблять культуру и  ее
носителей.  Впрочем,  и  в  самой  Греции  эта  вера  утверждалась  теми  же
методами...
   Пение   между   тем   закончилось,   калики  поднялись  и   поклонились
собравшимся.  Ильин отметил про себя,  что в  репертуар сказителей не входит
история о Добрыне и змее, хотя почти все остальные известные ему сюжеты были
включены в состав поэтического действа.  Ему показалось странным,  что мотив
змееборчества не отражен в этих ритуальных песнопениях.
   Когда большинство слушателей покинуло избу и  хозяйка с  двумя дочерьми
принялись накрывать на стол,  Виктор подсел к каликам и завел разговор об их
странствиях,  стал расспрашивать,  как и где они обучились своему искусству.
Из  довольно-таки  сдержанных ответов  он  составил  представление о  вполне
профессиональном  характере  сказительства.   Где-то  в  дальних  краях  еще
остались  своего  рода  семинарии,  где  под  руководством жрецов  осваивали
искусство поэтической проповеди. Слепцов предпочитали, вероятно, потому, что
их воображение было целиком ориентировано на слово, а не на зрительный образ
- это  обеспечивало особую прочность запоминания и  точность воспроизведения
священного текста.
   На  столе  появились вареная  дичь,  моченая  брусника,  жареные грибы,
печеная репа.  Большак поднес каликам ржаной каравай, чтобы они благословили
его. Старцы возложили на него руки и возблагодарили Даждьбога, подателя благ
земных.  После  этого  хозяин  прижал хлеб  к  животу и  принялся рушать его
большим ножом.
   Братина с  медом несколько раз обошла стол за время ужина.  Все заметно
повеселели и  в  конце  концов  даже  нарушили  неписаный закон  славянского
застолья - не произносить за едой ничего, кроме хвалы богам.
   Виктор решился,  наконец,  задать каликам главный вопрос,  мучивший его
весь вечер: известна ли им былина о Добрыне.
   Старший  из  сказителей -  Разумник -  ответил отрицательно и,  в  свою
очередь, спросил:
   - Ты знаешь?
   - Да, - вырвалось у Виктора.
   И не успел он сообразить,  чем чревато это заявление,  как Разумник дал
знак поводырю, чтобы тот принес гусли.
   - Я не умею, - запротестовал Ильин.
   Разумник положил инструмент себе на  колени и  провел по струнам своими
узловатыми пальцами.
   - Пой!
   Ильин оглянулся по сторонам.  Встретился глазами с Анной - она смотрела
на него с нескрываемым обожанием. Отвел взгляд. Вздохнул и начал размеренным
речитативом:

   Породила Добрыню родна матушка,
   Возростила до полного до возраста...

   По  мере того,  как  он  приближался к  концу,  рокот гуслей становился
мощнее.   Вдохновенное  сияние  незрячих  глаз  Разумника,  устремленных  на
Виктора, говорило о том, что он захвачен былиной.
   Произнеся  последнюю  строку,   Ильин  долго  не  решался  смотреть  на
окружающих.  Благоговейная тишина стояла в  избе,  словно вокруг не  было ни
души.  И Виктор осознал:  все до единого поняли смысл поэтического рассказа,
не умом, не рассуждением поняли, но сердцем, бьющимся в ритме тех веков, что
теряются в темных глубинах начальной истории.
   Уже зная заранее ответ, Ильин спросил, с трудом ворочая языком:
   - Так слышали вы эту песнь?
   - Нет, - сказал Разумник.
   - Нет, - как эхо повторили старцы-сказители.
   - Нет, - отозвались люди.
   - И  т-ты  с-сможешь  п-повторить ее?  -  задыхаясь от  охватившего его
безотчетного страха, спросил Ильин.
   - Учен для этого... Я запомнил все до последнего слова...
   Хмель разом вылетел из головы Виктора.
   Полночи он не спал,  то и  дело с завистью прислушиваясь к богатырскому
храпу Ивашки, к спокойному дыханию Василия. Всех в избе свалил сон, а его не
брала усталость.
   Они  так никогда и  не  узнают,  что натворил он  сегодня.  И  никто не
узнает:  кандидат  филологических наук  Ильин  совершил  преступление  -  по
легкомыслию  вторгся  в   историческую  среду,   пустив  в  оборот  новую  и
чрезвычайно живучую в  силу  своей привлекательности вариацию змееборческого
мифа.  Все время талдычил о невмешательстве - и вот одним махом создал целое
направление в  былинном творчестве.  По  своему  значению для  неофициальной
народной культуры песнопения о  Добрыне и  змее значили то же,  что наследие
крупного поэта эпохи печатного станка и всеобщей грамотности...
   "Ты запустил торпеду времени!"
   Когда он  сказал себе это,  его снова в  пот бросило.  Так кто же автор
былины о  Добрыне?  Ведь он не сочинял ее,  а  принес из двадцатого века.  А
здесь ее не знали.  Выходит,  для того,  чтобы она пришла в будущее,  он сам
должен был попасть сюда по некоему замыслу истории? Выходит, и вся его жизнь
была  лишь подготовкой к  броску в  прошлое,  к  осуществлению некой миссии,
замысленной неведомой высшей силой  еще  до  его  рождения?  А  как  же  его
свободная воля,  его мечты,  поиски призвания?  Неужели все это давным-давно
было запрограммировано каким-то холодным разумом?  Нет, невозможно поверить,
что твоя жизнь,  твое драгоценное и неповторимое "я" - плод досужей игры ума
неведомого Гроссмейстера!..
   Парадоксальность  ситуации  настолько  потрясла  его,   что  в   голове
воцарился полный хаос. Наверное, поэтому он наконец уснул.


   Глава III
   Викинги, бунтовщики, упыри


I

   В  Южном  Приладожье царила  чересполосица племен и  верований.  Редкие
очаги славянской колонизации на десятки,  а  то и  сотни верст были окружены
финским населением.  В отличие от соседей-лесовиков,  в основном державшихся
отдельными семьями,  русичи  жили  большими  укрепленными деревнями,  вокруг
которых во  все стороны тянулись полосы низкорослого жита с  торчащими там и
сям обгорелыми пнями. Сваливая и выжигая все новые участки леса, переселенцы
двигались  дальше  к  северу,  расширяя  пределы  Обонежской  пятины  -  так
именовали этот край новгородцы.
   Если  славяне убирали урожай и  обрабатывали снятый хлеб  все  вместе -
мужики,  бабы,  дети  и  старики,  то  на  убогих кулигах финнов,  засеянных
ячменем,  Ильин  видел  только  женщин -  они  и  жали,  и  молотили кое-как
просушенные снопы.
   Когда в первый раз остановились на ночлег у вепса Вармы, Виктор спросил
хозяина:
   - Я  заметил,  на дворе у  тебя одни женщины работают.  Даже дрова и то
старуха рубит.
   - А!  - презрительно махнул рукой Варма. - Мужик - рыба ловит, на зверь
петли ставит. Баба печка топит, земля копает.
   И умолк, всем своим видом выказав презрение к женской доле. Он возлежал
на низких нарах,  подперев голову рукой.  На коротком широком чурбаке у  его
изголовья стоял туес  с  крупной черемухой.  Почерневшие от  ягод губы Вармы
сложились трубкой, издав долгий пронзительный свист.
   В  землянку сунулся  невероятно грязный  белобрысый мальчишка в  ветхой
рубахе.  Хозяин что-то вполголоса сказал ему на своем языке, и отрок исчез с
той же быстротой.
   Ильин и  Овцын сидели на нарах у противоположной стены и прислушивались
к звонкому голосу княжны, убеждавшей Ивана помочь дамам.
   - Мужик все может, - после долгого раздумья сказал вепс.
   Ильин воззрился на  него,  выразив на лице вежливое внимание,  но Варма
снова умолк и молчал добрых две минуты.  Когда Виктор потерял было интерес к
высказанному обобщению, тот развил свою мысль:
   - Сани делает, лодка долбит. Меч кует, серьги бабе кует, если захочет -
бабу себе скует.
   - Ты  что,  кузнец?  -  спросил Овцын.  -  У  нас  как  раз  обод  надо
заклепать...
   Варма махнул рукой в сторону дымаря, курившегося перед выходом:
   - Там кузня, черная...
   - А я думал, баня, - сказал Овцын.
   - Баня другой сторона. Сей день мыться будем.
   Через  дымарь перешагнула миниатюрная девушка в  белом  льняном платье,
расшитом по  подолу огромными красными свастиками.  В  руках у  нее дымилась
большая деревянная миска.
   Ни на кого не глядя, она быстро присела на корточки, поставила на землю
посудину,  выкатила из  угла два чурбака и  утвердила на них широкую тесаную
доску. Потом водрузила на нее принесенную миску.
   Пока  она  сноровисто  устраивала  этот  импровизированный стол,  Ильин
внимательно  разглядывал  ее  многочисленные украшения.  Шея  была  схвачена
берестяной лентой с  серебряными бляхами,  тяжелые кованые цепи из  бронзы и
железа,  заменявшие бусы,  служили для  крепления многочисленных предметов -
тут был нож в деревянных ножнах,  подвески с висюльками,  несколько арабских
серебряных монет,  на  длинной  тонкой  цепочке  болтался искусно выкованный
предмет, напоминавший длинный палец.
   - Это что? - указывая на заинтересовавшую его поделку, спросил Ильин.
   Лицо девушки разом вспыхнуло до корней волос.  Она словно бы еще больше
съежилась на корточках.
   - Копоушка,  - сказал за нее отец. - Ее не спрашивай. Наши девка сильно
скромный.
   - Смотри,  какое внимание к гигиене,  -  хмыкнул Виктор. - Не удивлюсь,
если у кого-нибудь зубную щетку увижу.
   - Это что за орудие? - удивился Овцын.
   - Ах да, в ваше время их не было. Как же вы из положения выходили?
   - Кто  углем  древесным  советовал  чистить.  А  я  по  примеру  нашего
секунд-майора водкой рот полоскал. Изумительная вещь!
   - Хм, вполне стерильно.
   - Не понял.
   - Очень  хорошо  очищает,   значит.  Но  тут  тебе  от  своей  привычки
отказаться придется - водку веке в четырнадцатом на Русь занесут.
   Переговариваясь с Овцыным,  Ильин не опасался,  что вепс поймет,  что к
чему -  судя по его манере говорить,  хозяин не очень-то силен был в русском
языке.  Но  он ошибся -  Варма,  оказалось,  внимательно прислушивался к  их
разговору и сделал из него свои выводы.
   - Если шева в рот заберется - щетка толк нет. Надо колдун идти.
   - Какая шева? - не понял Овцын.
   - Нечистый дух.  Люди  видел:  маленький,  длинный  -  как  волос.  Так
делает... - Вепс показал ладонью, как извивается шева.
   - Но мы не о  злом духе толковали,  а  о том,  как поддерживать чистоту
зубов, - сказал Ильин.
   - Э, тогда совсем щетка не надо. Сера от дерева жевать хорошо.
   Тем временем дочь и сын Вармы продолжали подносить все новые блюда.  На
доске,  заменявшей стол,  уже стояли посудины с  квашеной рыбой,  с  вареной
дичью  и  отборной  черникой.   Наконец,  появился  и  приземистый  каравай,
источавший соблазнительный дух горячего хлеба.
   Варма  убрал  руку  из-под  щеки  и   со  вздохом  принял  вертикальное
положение.
   - Зови девка свой да мужик.
   Ильин выглянул наружу. Старообрядец, деловито хыкнув, ударил колуном по
березовой чурке и развалил ее. Анна зааплодировала, воскликнув:
   - Опять с первого раза!
   Вепские  старухи понуро  стояли  рядом,  видимо,  ожидая,  когда  гости
натешатся вдоволь.
   Ильину  стало  нестерпимо стыдно  за  Анну.  "Все  со  своими пейзанами
носится, не понимает, что ли: смешно это?!" И он раздраженно крикнул:
   - Ну долго вы там, обедать зовут!
   Никто из вепсок в землянке не появился -  Ильин понял, что при гостях у
них не принято садиться за трапезу.
   Уплетая дичь и рыбу, Варма ловко орудовал ножом, отхватывая куски перед
самыми губами.  Ел причмокивая, жмурясь от удовольствия. Особенным вниманием
его  пользовалась квашеная рыба -  сероватая масса с  выглядывающими кое-где
голыми хребтами. Из гостей только Ильин да Ивашка попробовали это блюдо.
   Старообрядец даже похвалил:
   - Я у корел на Беломорье не раз едал. Знатная снедь!
   Виктор подержал во рту отдающую затхлостью сладковатую пасту и  кое-как
заставил себя проглотить ее.
   Насытившись,  Варма  вытер  руки  о  штаны и  занял исходную позицию на
нарах.  Снова  издал  протяжный свист,  после  чего  в  землянку сунулся его
белобрысый отпрыск. Последовало какое-то указание вполголоса.
   - Кантеле играть стану. Парень лудду дудеть будет.
   То  ли  сытный обед привел вепса в  хорошее настроение,  то  ли желание
развлечь гостей было тому причиной -  Ильин не  успел ответить себе на  этот
вопрос. Варма, как бы угадав его мысли, сказал:
   - Я веселый. Песня люблю. Поговорить люблю.
   "Представляю себе,  каковы другие вепсы,  если  этот себя разговорчивым
считает", - подумал Виктор и сказал:
   - Да, по сравнению с твоими женщинами...
   Хозяин вновь презрительно махнул дланью.
   - Чего баба сказать? Мужик - ох какой умный...
   Анна  попыталась было опротестовать его  слова,  но  Ильин с  укоризной
посмотрел на нее, и она замолчала.
   Мальчишка принес  кантеле -  гусли  с  натянутыми наискось сухожилиями,
вооружился берестяной дудкой и сел на пороге.
   Варма  поджал  под  себя  ноги,  положил на  колени  инструмент и  стал
перебирать струны. Сын вторил ему на лудду.
   - Миленькая мелодия, - сказал Овцын.
   И тут же,  словно для того, чтобы опровергнуть его, Варма пронзительным
голосом  запричитал  по-вепски,  завершая  каждый  речевой  период  странным
повизгиванием.
   - Заейгал,  - вполголоса прокомментировал Ивашка. - Вот так-то у всех у
них, - что корела, что чудь, что весь... Не-е, наши песни повеселее будут...
   - Темнота ты,  -  укоризненно заговорил Ильин.  - Эти финские племена -
наши с  тобой предки.  Ведь в  ходе движения славян к северу и востоку почти
все они будут ассимилированы,  то есть поглощены.  Так что и в тебе и во мне
хоть и небольшая примесь финской крови, но имеется.
   - Эк ты загнул!  - возмутился Иван. - Да у нас по всей округе наперечет
случаи, когда кореляк русскую девку за себя брал али наоборот.
   - В  период колонизации смешение всегда сильнее...  Да  что спорить,  в
нашем веке крупный поэт был - Блок; он так писал, обращаясь к Руси: "Что там
услышишь из  песен твоих?  Чудь начудила,  и  меря намерила гатей,  дорог да
столбов верстовых".
   Сказав это,  Виктор с досадой подумал:  "Черт побери,  Иван определенно
воздействует на меня отрицательно. Изъясняюсь как классная дама..."
   Вепс  продолжал  самозабвенно  петь,   склонив  голову  набок.  На  его
широкоскулом лице можно было прочесть если не  точное содержание песнопений,
то   уж,   во  всяком  случае,   понять,   когда  речь  шла  об  опасностях,
подстерегавших  его  героев,   об  одержанных  ими  победах,   о  счастливом
завершении их деяний.
   "Вяярюйнен небось десять лет  жизни  отдал  бы  за  такой  концерт",  -
подумал Ильин, вспомнив симпатичного бородача, приезжавшего к ним в институт
из