о   жилища,   называвшиеся
словоохотливыми подолянами,  можно  было  обнаружить при  взгляде  на  любую
халупу.
   Наконец,  какая-то  сердобольная старушонка взялась  провести Виктора к
обиталищу Григория,  Поплутав вместе с ним в паутине тропок и проулков,  она
остановилась перед осевшим набок крохотным срубом, выбеленным мелом.
   - Здесь, мил-человек.
   Вознаградив  бабку  медной  монеткой,  Виктор  сунулся  в  низкий  лаз,
занавешенный дерюгой,  и оказался в почти полной темноте.  Хотя он никого не
видел, быстро сказал:
   - Здравствуйте!
   - Доброго здоровья тебе, гостенек, - прозвучало из угла.
   Кто-то  прошаркал к  Ильину,  обошел  его  и  отдернул  ветхую  завесу,
заменявшую дверь.
   Теперь Виктор смог рассмотреть хозяина. Сухой, совершенно прямой старик
с  впалыми  щеками  и  безжизненным взглядом чем-то  напомнил ему  типичного
петербургского чиновника -  каким,  например,  любят изображать иллюстраторы
супруга Анны Карениной.
   На  низком  столике,  заваленном свитками  пергамента,  стояла  большая
чернильница,  закрытая крышкой.  Тут  же  лежали писала -  остро  отточенные
тростинки.  Подле лавки,  накрытой овчинами, виднелась скрыня; горло ее было
замотано тряпицей.  Два грубо сколоченных сундука в углу,  рукомойник-уточка
да несколько глиняных сосудов составляли все достояние старика.
   Мудро-бесстрастный взгляд писца обезоружил Ильина, и он не находился, с
чего начать.  Все заготовленные им варианты вступления разам отпали, едва он
увидел этого человека.  "Да он на три метра в землю видит", - подумал Виктор
в с замиранием сердца сказал - как в омут бросился:
   - Я  к  тебе по  совету человека,  с  которым ты  когда-то  в  Чернигов
ездил... и на разбойников наскочил.
   - Бывал  я  в  Чернигове,  лет  тому  двадцать,  -  безразлично ответил
Григорий. - Вот только разбойников что-то не упомню. Может, обознался ты, не
про меня говорили?
   Лицо писца выразило вежливое участие,  не  больше.  Ильин почувствовал,
что щеки его наливаются краской. Оставалось одно - идти ва-банк.
   - Ты ударил в них молнией, так что кусты загорелись!
   В  глазах  старика  промелькнула искорка любопытства,  но  она  тут  же
погасла.  "Черт,  самообладание как у...  Или... или все это выдумка?" Ильин
ожидал, что Григорий хотя бы чем-то выдаст себя.
   - Что тебе нужно от меня, добрая душа? - непонимающе спросил хозяин.
   - Ты пришелец из будущего!  -  крикнул Ильин,  впившись глазами в  лицо
Григория.
   И  снова искорка легкого интереса зажглась и потухла во взоре писца.  О
как  ненавидел его Виктор в  эту минуту!  Он  был уверен,  что такая лобовая
атака принесет успех -  старик растеряется,  чем-то выдаст себя... Нет, нет,
не  может быть,  что приятель Добрыни нафантазировал.  Ильин просто не мог в
это поверить - иначе исчезала всякая надежда на возвращение.
   Писец скрестил руки на  груди и  молча взирал на гостя с  едва уловимой
тревогой. Наконец, чуть коснувшись его плеча узкой дланью, мягко сказал:
   - Ты не в себе, сходи в божий храм...
   - К  чертовой матери!  -  заорал Ильин.  -  Ну чего ты комедию ломаешь,
старик! Я ведь такой же, как ты, я пришелец из будущего!
   Он  схватил Григория за  костлявые плечи и,  с  ненавистью глядя в  его
безжизненное лицо, сбивчиво заговорил:
   - Пойми,  тебе  совершенно ничто  не  угрожает.  Я  человек  двадцатого
века...  я  тоже пришелец,  как и  ты...  Мы  нужны друг другу...  мы вместе
спасемся...  вернемся домой...  ну я прошу тебя,  голубчик,  ну,  хочешь, на
колени встану.
   Он навалился на глинистый пол, обхватив тощие ляжки старика. Запрокинув
голову,   искал  в  его  глазах  ответа.  Но  увидел  только  испуг.  Рывком
освободившись из объятий Ильина, писец бросился к выходу.
   - Григорий,  смотри!  -  с этим вошьем Виктор послал небольшой разряд в
пузатую кринку,  стоявшую на  сундуке.  Черенки искрами разлетелись по  всей
избушке, по стене на добрую сажень растеклось пятно простокваши.
   На  мгновение остолбенев,  писец  судорожно глотнул  и  кинулся наружу.
Виктор вскочил с колен и выбежал за Григорием.
   Узкая спина, обтянутая сермягой, мелькнула между поленницами, и Виктор,
не  помня  себя,  метнулся  в  проход,  круто  карабкавшийся  по  глинистому
косогору.  С  обеих  сторон его  шли  глухие стены срубов,  высокие дровяные
костры.
   Спотыкаясь, оскользаясь на пятнах помоев, Ильин бежал за писцом, словно
то  была  сама  ускользающая надежда.  В  душе его  уже  разливалась сосущая
пустота,  он  понял,  что  Григорий  просто  перепуганный  старик,  никакого
отношения не имеющий к миграциям во времени. И все же продолжал преследовать
его,  что-то крича о том,  что знает путь в будущее,  что поможет вернуться,
озолотит...
   Чувства Виктора достигли такого состояния, что, казалось, внутри его со
страшным напряжением гудит натянутая струна, которая вот-вот лопнет, и тогда
все рухнет, полетит в тартарары, в холодную засасывающую бездну, открывшуюся
под сердцем.  И  в  этот момент его словно обдало кипятком -  острое чувство
опасности заставило оглянуться и моментально упасть на обочину тропы.
   В воздухе над ним мелькнула черная тень.  Раздался легкий хруст, словно
кто-то  полоснул  по  спелому  кочану.  В  следующую секунду  тело  Григория
забилось в  нескольких шагах от  Ильина -  лежа  на  животе,  старик странно
перебирая руками и ногами.  Лопатки ходили под сермягой,  словно два поршня.
Из затылка торчала рукоять боевого топора.
   Ильин сел,  потрясенно хватая ртом воздух.  Кто-то  со страшным топотом
бежал вниз по склону. Вот незнакомец поскользнулся, проехал несколько метров
на  спине,  снова вскочил и  полетел по  тропе,  выбивая на  ходу поленья из
дровяных кладей.
   Не  поняв еще до конца,  что произошло,  Виктор снова перевел взгляд на
лежащего писца. Тот уже затихал, лопатки все медленнее поднимались и опадали
под  сермягой.  Остановившимися глазами  Ильин  несколько секунд  смотрел на
древко топора,  пока его не пронзило: этот удар предназначался ему, и только
шестое чувство спасло его!  Если бы  старик шел  хотя бы  еще  на  три  шага
впереди, и он был бы сейчас жив!
   Словно  подброшенный неведомой силой,  Ильин  метнулся  к  поверженному
наземь  -  сквозь дряблую кожу  обнаженных до  локтя  рук  проступило слабое
голубое мерцание.  Склонившись над умирающим -  или уже умершим,  - Виктор с
ужасом  наблюдал,  как  этот  внутренний  свет  становится все  интенсивнее,
заливает видную ему сбоку часть лица, шею.
   Когда от трупа брызнули потоки белых искр, Ильин схватил себя за волосы
и зарычал, завыл, давясь злыми обжигающими слезами. Это длилось, быть может,
полминуты.  Потом  он  внезапно умолк,  выхватил секиру из  черепа убитого и
ринулся вниз по тропе.
   Он пробежал до самого конца прохода,  пока не уперся в  стену какого-то
дома.  Переулок поворачивал в  сторону,  но  он был пуст.  Тогда,  повинуясь
какому-то  звериному инстинкту,  Виктор отшвырнул топор,  схватился за  край
тесовой кровли и  рывком взлетел на нее.  Оседлав охлупень,  он разом увидел
всю ближайшую окрестность.  Метрах в двухстах,  то выныривая из-за поленниц,
то пропадая, бежал человек.
   Ильин  без  промедления выбросил  вперед  обе  руки  и,  напрягшись как
никогда,  послал в  неизвестного сноп голубого огня.  Беглец в это время как
раз  скрылся за  очередной баррикадой дров,  и  на  месте  его  исчезновения
взметнулся столб щепы, земли, дыма.
   Скатившись с крыши,  Ильин бросился по переулку.  Миновал один, второй,
третий  поворот  и  вылетел на  широкую полосу  взрытой дымящейся земли.  На
десятки   метров   вокруг   были   разбросаны  сотни   обугленных  поленьев,
перемешанные с пластами дерна.  А посредине лежало тело в тлеющей одежде, со
спекшимися на затылке черными волосами.
   Ильин  быстро подошел к  трупу,  схватив его  за  плечи,  перевернул на
спину. Перед ним было незнакомое азиатское лицо - смуглое, безбородое...
   Виктор опоздал к  Путше и  пришел не к паужину,  как ему было назначено
Добрыней, а скорей к ужину, когда солнце село на вершину Олегова кургана.
   Ему сказали,  что старый воин ждал его,  но должен был уехать, когда за
ним прислали нарочного из Вышгорода.
   Ильин примостился на  скамье возле колодца,  торчавшего посреди широкой
заросшей травой улицы,  и  стал  ждать  возвращения богатыря-волхва.  Солнце
зашло,  на  востоке  яркой  лампадой  зажглась Венера,  потом  как-то  разом
высыпали другие звезды.
   Виктор долго  лежал на  теплой деревянной плахе,  разглядывая скопления
небесных огней, пока не задремал.
   Пробудился в  полной тишине.  Немо и  страшно в  этом безмолвии полыхал
Млечный Путь.  Какие-то  незнакомые косматые туманности падали на  Ильина из
черной бездны.  Его пронзило ощущение безысходности и одиночества, он быстро
сел, зябко обхватив себя за плечи.
   Ни в  одном из домов не было огней,  только на Крепостной башне,  четко
рисовавшейся среди звезд, мигал желтый язычок пламени.
   Ильин  поднялся  и  побрел  к  городской  стене.   Постучал  в  ворота.
Бодро-испуганный голос стражника спросил:
   - Кто буянит? Нешто копьем приласкать, гулемыга?
   - Да  не  ругайся  ты...  Скажи,  Добрыня  не  проезжал  -  я  его  тут
поджидаючи, уснул...
   - Ищи ветра,  -  хмыкнул голос за воротами. - Ввечеру Святополк-князь с
воями из Вышгорода вышел, и все витязи с ним.


   Глава V
   Демиурги грядущего


I

   Чуть свет Ильин оттолкнулся шестом от причала,  и когда ладья отошла на
несколько метров от  берега,  поднял парус.  Свежий рассветный ветерок сразу
наполнил полотнище, вода бодро зажурчала под рулевым веслом.
   На пристани царило безлюдье,  да и на дорогах,  зигзагами змеившихся по
склонам над Подолом,  не было ни души.  Виктор мог поклясться,  что никто не
видел,  как  он  прошел вокруг городской стены,  как  спустился по  Боричеву
взвозу и забрался в свою ладью.
   Поразмыслив над происшедшим в  последние два дня,  он пришел к  выводу,
что кто-то  постарался избавиться от свидетелей убийства на Альтинском поле.
Викинг с  бородой-косицей,  которого он  заприметил за день до пожара,  явно
появился в  Киеве неспроста.  Возможно,  его послали подбросить на  саркофаг
Бориса отрубленную голову молодого князя. Но потом, увидев Торира и Виктора,
он,  вероятно,  связался с агентурой Ярослава и навел ее на них. Поджог явно
был устроен не одним человеком.  Да и  азиат,  пытавшийся прикончить Ильина,
был веским доказательством в пользу предположения о широком заговоре.
   В таких условиях,  да еще без всякой поддержки со стороны Добрыни,  без
каких-либо  связей  в  городе,  оставаться в  Киеве  было  по  меньшей  мере
неблагоразумно.  К  тому  же  у  Виктора почти  ничего  не  осталось,  кроме
нескольких серебряных талеров да этой ладьи - все их общее достояние погибло
на пепелище постоялого двора.
   Тут Ильин вспомнил, что кое-что уцелело. Сунув руку в рундук под лавкой
рулевого,  он вытащил оттуда узел с  одеждой -  той,  в которой пришельцы из
будущего предстали перед гражданами одиннадцатого столетия.
   Малиновый  кафтан...   Кофточка  с  кружевными  манжетами...  Джинсы...
Футболка...   Измызганные  кроссовки...   Туфли   с   пряжками  и   красными
каблуками... Ботинки с высокой шнуровкой...
   В  глазах  защипало.  Виктор  закрыл лицо  кофточкой Анны  и  явственно
вспомнил пряно-волнующий аромат ее  кожи.  Плечи его тряслись,  он ничего не
мог  поделать с  этой дрожью.  Бросив руль,  сполз на  дно  ладьи.  Хотелось
забиться куда-нибудь в щель,  в тесноту, в темень. Как смел он жить, дышать,
видеть  этот  белый  божественный свет,  слышать плеск  воды,  голоса  птиц,
вдыхать наплывающий с берега тяжелый медвяный дурман?!
   Ладья повернулась по ветру,  парус опал и беспомощно захлопал. Но Ильин
не хотел ничего видеть и слышать. Он лежал на дне, сотрясаясь от рыданий. Он
видел лицо Анны, он жадно ловил ее голос... Потом снова и снова слышал шепот
Василия: "Выбирайтесь, ребята, отсюда... Здесь нельзя".
   Пропасть за сотни лет от своего времени, от родных и умереть... Это еще
хуже,  чем гибель на чужбине. Никто никогда не узнает, где погребены они, ни
Анны,  ни Василия никогда уже не будет в  том мире,  который мог бы оплакать
их.
   "Но ведь и сам ты... Твой последний шанс упущен со смертью старика".
   Ильин утер глаза рукавом.  Сел на лавку.  Взяв в  руки весло,  повернул
ладью под ветер.
   У  него не  было никаких планов на  будущее.  Он в  самом прямом смысле
отдался на волю ветра и воли.  Проплывавшие справа горы,  увенчанные редкими
строениями киевских пригородов,  были теперь для Виктора столь же чужды, как
и дикие берега верховьев Днепра -  его никто не ждал, никого не опечалит его
исчезновение. Разве что того, рыжебородого...
   Но  сколько можно двигаться вниз по  течению?  Через сотню-другую верст
начнется степная полоса, где хозяйничают печенеги и торки. В тех местах суда
ходят лишь под сильной охраной.
   Карта на  пергаменте,  которую он с  таким тщанием составлял почти год,
превратилась в пепел вместе со всем его скарбом. А ведь он еще в Киеве успел
пометить  на  ней  несколько мест,  в  которых  будто  бы  действуют маги  и
волшебники. Сейчас, правда, самая мысль о продолжении поисков вызвала у него
гримасу усталого презрения.
   "Но почему все-таки не  открылся Григорий?..  Почему бросился от  меня,
когда я  крикнул,  что  прибыл из  двадцатого века,  и  метнул молнию в  его
горшок?.."  Виктор готов был поклясться,  что от  его признания писца словно
передернуло.  "Да, да, он бросился как угорелый, он мчался так, словно я мог
чем-то  повредить ему...  Бред какой-то,  но  старик явно не хотел слышать о
возвращении..."
   Потом ему пришло в голову,  что он попросту ошеломил Григория, вызвал у
него  своего рода  шок  -  ведь тот  наверняка десятилетиями грезил о  своем
неведомо когда покинутом веке,  и вдруг на него обрушилось такое.  Но Виктор
быстро отверг эту мысль:  "Да он выглядел спокойнехонько,  ни один мускул не
дрогнул... Пока я не заорал, что прибыл из двадцатого..."
   Он  принялся истязать себя за толстокожесть:  не суметь узнать мигранта
после того,  как столько времени готовился к  встрече с  ним!  "Ведь ты сам,
кретин,  толковал,  развивая свою гипотезу:  не  пришельцам ли,  вынужденным
утаивать свои сверхъестественные способности,  мы обязаны разработкой теории
смирения,  правил монашеского воздержания?..  Этот писец был  хрестоматийным
образцом постного святоши..."
   Правый  берег   стал   несколько  ниже.   На   самую  крутизну  выбежал
белокаменный  храм;  кресты  его  ослепительно горели  в  лучах  восходящего
солнца.  "Берестово,  -  сообразил Ильин.  - Через несколько верст в лощине,
носящей имя  Выдубицы,  должна быть  часовня на  том  месте,  где  во  время
крещения киевлян всплыл поверженный идол Перуна".
   После вокняжения Святополка, как говорили, на этом берегу было устроено
грандиозное языческое богослужение.  Волхвы,  впервые открыто объявившиеся в
Киеве,  хотели будто бы  даже  уничтожить часовенку,  возведенную для  того,
чтобы  "переманивать"  ко   Христу  приходивших  сюда  для  тайного  моления
низринутому божеству.
   Где-то здесь,  между Берестовом и урочищем Выдубицы, рассказывал кто-то
из словоохотливых возчиков на постоялом дворе, обретались несколько монахов,
славившихся чудотворной силой.  Люди видели, как самый старый из них, ветхий
схимник  Варфоломей,  остановил  на  полном  скаку  табун  покусанных  осами
лошадей, мчавшихся прямо на отроковиц, водивших хоровод на Русалии.
   Тогда Ильин подумал,  что,  наверное,  и  сам мог бы  так же  повернуть
обезумевших животных. Но известие о всемогущем старце сразу забылось; Виктор
даже  не  поставил крестик на  своей  карте -  слишком густо шли  в  те  дни
рассказы  о  всевозможных праведниках и  нечистой силе.  Киев  просто  кишел
бывалыми людьми.
   У самого гребня горы, уступами поднимавшейся от воды, чернели несколько
отверстий, похожих на ласточкины гнезда. Приглядевшись, Ильин понял, что это
и есть пещеры, в которых обитала монашеская братия.
   "Вот здесь-то,  видно, и возникнет первый русский монастырь", - подумал
Виктор,  сразу припомнив свою  давнюю -  еще  мальчишкой -  поездку в  Киев:
бесконечные  подземные   галереи,   освещенные  электричеством,   мощи   под
стеклянными  колпаками,   иконы,   рядами   развешанные  на   белой   стене,
экскурсовод, долдонящий что-то о реакционной сущности монашества.
   Ильин  решительно направил  ладью  к  берегу.  Когда  киль  с  шипением
пропахал песчаную отмель, он спустил парус и зачалился за какой-то куст.

   Вблизи  убежища  монахов выглядели маловнушительно.  Узкие  лазы  легко
можно  было  принять за  звериные норы.  Только бесчисленные следы  лаптей и
босых  ног,   отпечатавшиеся  на  холмиках  земли,  вынутой  из  недр  горы,
свидетельствовали об обжитости этого места.
   Виктор  согнулся в  три  погибели и  просунул голову в  крайнюю пещеру.
После  солнечного утра  здесь,  казалось,  царила кромешная тьма.  Прошло не
меньше  минуты,   прежде  чем  глаза  гостя  различили  тусклое  мерцание  в
противоположном конце  подземелья.  Потом  из  мрака проступил прямоугольник
иконы, потом обозначилась коленопреклоненная фигура.
   Ильин покашлял,  но обитатель кельи не обернулся.  Тогда Виктор решился
проползти внутрь и подойти к молящемуся.
   - Отец...
   Монах  неожиданно распростерся перед  образом,  выбросив вперед руку  с
четками.
   Виктор неловко переминался с ноги на ногу,  исподволь оглядывая пещеру.
Она оказалась довольно просторной - во всяком случае, та комнатушка, которую
Ильин снимал после развода с женой, была не намного больше. При воспоминании
об оставшейся на той квартире рукописи докторской,  о  новой пишущей машинке
"Эрика",  о  коллекции прялок,  собранных во  время  фольклорной экспедиции,
слегка защекотало под сердцем.
   - Чего тебе?  -  Монах стоял уже рядом,  высокомерно глядя на незваного
гостя. - Умную молитву творю - не видишь?..
   - Прости, - поспешно сказал Ильин.
   - Бог простит,  -  ответил монах, и надменный вид его свидетельствовал,
что он действительно полностью уступает эту неприятную миссию всевышнему.
   - Где Варфоломей? - отбросив политес, спросил Виктор.
   - Третья келья отсюда, - буркнул негостеприимный инок.


II

   Сидя на пучке соломы в  углу пещеры,  Ильин неотрывно следил за высокой
фигурой в островерхом кукуле, расшитом серебряными крестами. Схимник молился
уже второй час.
   "Сколько ему,  лет восемьдесят? Я бы и сотню дал. Ну и кряж! Я б на его
месте давно носом в землю уткнулся...  Проклятье,  все не о том думаю... Что
делать? Что делать, черт побери?! Как вывести его из себя?"
   Одной минуты общения Виктору хватило,  чтобы понять: перед ним духовный
близнец Григория-переписчика.  Тот  же  замороженный взгляд,  те  же  плотно
сжатые губы.  И -  огромная воля,  проступающая в каждом движении,  в каждом
повороте головы.
   На  этот раз Виктор воздержался от  лобовой атаки.  Он  вообще не  стал
подыскивать правдоподобных объяснений  своего  визита.  Ему  необходимо было
присмотреться,  сосредоточиться,  заставить монаха  выдать себя.  Поэтому он
решил для начала попросту валять дурака.
   - Наслышан,  отец,  что ты святую жизнь ведешь.  Хочу в  ученики к тебе
пойти.
   - Это твоя ладья внизу?
   "Ну шельма!  - восхитился Ильин. - Сразу дает понять, что раскусил меня
и не собирается верить ни одному моему слову..."
   - Моя... Я хочу вкусить твоей премудрости...
   - Все,  что я стяжал в духе,  добыто постом и молитвою,  -  бесстрастно
произнес схимник. - Молись, и тебе откроется премудрость.
   Виктор на минуту смешался.  С ним явно не желали иметь дело.  Ну что ж,
сказал он себе, приходится быть назойливым, даже наглым...
   - Я никуда не уйду, пока ты не станешь наставлять меня. Я буду сидеть у
тебя в пещере... Можешь убить меня, но я с места не сдвинусь.
   Старик даже бровью не повел. Похоже было, он сра