ли? - спросил я с неудовольствием.
     - Могу, - сообщил бородач усмешливо. - Только зачем трудиться? На
твоем медном лбу, дружище, все крупными буквами! Даже не буквами, их еще
знать надо, а пиктограммами.
     - Ого, - сказал я. - Ну, если для тебя буквы в диковину, а только
пиктограммы... Ладно, не будем ссориться. Мне здесь нравится и вовсе не
хочется, чтоб как этого...

     Они пили, орали песни, звучно шлепали широкими как лопасти весел
ладонями по спинам друг друга. Не глядя, я мог по звуку определить когда
шлепают по выделанной коже тура, когда по миланской кольчуге, когда по
голой потной спине, тогда шлепок особенно смачный, сочный.
     Краем глаза я видел как в приоткрытую дверь скользнула женская фигура.
Не оглядываясь, женщина быстро пошла между столами, словно зная здесь все и
заранее выбрав место. Я бы не обратил на нее внимание, тем более, что
широкий длинный плащ скрывал ее фигуру и лицо, капюшон надвинут так низко,
что она явно видит только пол под ногами, но женщины в корчме вроде бы в
редкость, и я не спускал с нее глаз, потом по спине пробежали гадкие
мурашки.
     За этой женщиной тянулась цепь грязных следов. Изумленный, я
оглянулся, но пол был чист, как бывает чист паркет, ежесекундно натираемый
сотнями подошв, грязные же следы остаются только за этой женщиной!
     Она смиренно села через три стола от нашего. Я видел как гуляки
напротив обратили на нее внимание, один растянул губы в благодушной улыбке,
что-то сказал, явно спрашивал, что ей налить или заказать. Женщина покачала
головой. Гуляки переглянулись, один вскинул брови, повторил вопрос громче.
Женщина все ниже опускала голову, пряча лицо.
     Уже все гуляки за тем столом смотрели на нее серьезно и вопрошающе.
Лица посерьезнели. Я услышал как один сказал достаточно громко, что в
корчме даже глухие и немые могут разговаривать, здесь никакие заклятия...
Дальше я не расслышал, но гуляки стали переглядываться, посерьезнели.
     Женщина, прижатая к стене, шепотом произнесла заказ, так я понял,
потому что слов не расслышал в гаме и песнях, а тут еще над головой
пролетел табурет, брошенный мощно, но неприцельно.
     Гуляки отпрыгнули, кто-то с бранью выскочил из-за стола, опрокинув
лавку с остальными. Изо рта женщины на стол плюхались толстые жабы,
ящерицы, пауки, разбегались по столешнице, забирались в тарелки с мясом и
кашей.
     Кто-то, опомнившись, ухватил женщину за ворот. Капюшон упал на плечи,
я увидел бледное желчное лицо крысомордого. Глаза у него сидели у
переносицы так близко, что даже мне засвербило выбить их одним пальцем.
     Бородач повернулся, толстая шея побагровела от усилий, скручиваясь,
проследил за моим взглядом. Крысомордого шумно тащили к выходу. На этот раз
за шиворот держал лесной человек, мохнатый как медведь и длиннорукий как
горилла. Следом шли два хохочущих гнома и срывали с крысомордого остатки
женской одежды. Крысомордый вопил, гном подпрыгивал и потрясал париком с
длинными роскошными волосами.
     - ИзвЕните, - кричал крысомордый, - извЕните, но вы сами меня
обозвали!..
     Бородач скривился, будто хватил уксуса:
     - У этой дряни совсем нет мужского достоинства. Выбросили бы меня -
разве пришел бы еще? А этому плюй в глаза...
     Перед лесным человеком с его жертвой хохочущие гуляки услужливо
распахнули дверь. Он поставил крысомордого на ноги, волосатая нога
замедленно пошла назад, затем звучно хлопнуло, будто широкой лопатой со
всего размаха ударили по мокрой глине. В раскрытой двери на миг мелькнуло
стыдно белое тело, растопыренные ноги, донесся удаляющийся истошный визг.
     Дверь со смехом и шуточками захлопнули, разряженные гуляки хлопали по
плечами лесного, обнимались, восторгались мощным ударом - даже мощнее, чем
в прошлый раз! - тащили за свой стол выпить и побахвалиться победами и бою,
воровстве и поединках с бабами.

     Запах жареного мяса кружил голову. Я чувствовал как горячая кровь с
шумом течет по венам, бурлит на сгибах, прошибает плотины в черепе. Челюсти
перемалывали жареное мясо, во рту начался пожар, я спешно заливал холодным
пенистым пивом, а пиво требовало вдогонку соленой рыбы, а также круто
посоленного и посыпанного перцем мяса. Передо мной рос забор из костей, а
когда меня похлопали по колену, я уже не глядя бросил этому чудищу кости,
они с жутким хрустом исчезли в страшной красной как вход в адскую печь
пасти.
     Когда пес убегал, я видел, что по его пути исчезают все кости под
столами на длину рыцарского копья.
     Дверь распахнулась, на пороге на фоне крупных звезд возник силуэт
крепко сбитого человека. Он шагнул вперед, свет факелов пал на его лицо и
фигуру, а дверь со стуком захлопнулась за его спиной. Это был совсем еще
молодой воин с решительным лицом, почти подросток. Побитые доспехи
топорщились как плавники рыбы, на плече темнели коричневые пятна засохшей
крови. Пальцы правой руки перебирали рукояти двух швыряльных ножей на
поясе, а правой прижимал к груди широкую чашу желтого цвета.
     На него оглядывались с интересом, а он деревянными шагами, пошатываясь
от усталости, прошагал к столу, за которым спорили философы. Он отгреб
блюда и чаши, проливая красное вино на дубовую поверхность, золотая чаша
бухнулась широким основанием перед мудрецами.
     Мне показалось, что она доверху заполнена пельменями. Рыжий мудрец
потянулся к чаше носом, принюхался, отпрянул. В глазах было отвращение.
Второй, который постарше, потянул носом, крылья ноздрей подрагивали, с
интересом поковырялся к чаше указательным пальцем. В глазах было
насмешливое любопытство. Спросил замедленно:
     - Так-так... И что это?
     Воин переступил с ноги на ногу. Голос был серым от усталости:
     - Но вы же сами...
     - Что?
     - Ну, я слышал... Диспут про ухи... Эти, которые у эльфов. Я, правда,
не понял, какие эльфы нужны, горные или лесные, но на всякий случай побывал
везде, а на обратном пути заглянул еще и к озерным...
     Мудрецы переглянулись. Рыжий с брезгливостью отвел взор от чаши.
Масса, которую я принял сперва за покрытые нежною шерсткой пельмени,
медленно проседала, утопая в мутной жидкости, где виднелись как алые струи,
как и водянисто зеленые и даже голубоватые.
     - Вот так нас понимает простой народ, - вздохнул старший. - А вы
говорите, нести философию в массы... Да ты садись, герой, садись! Ты сделал
все правильно... в меру своего понимания. Налейте ему!.. И побольше мяса.
Говяжьего или свинины, такие не могут без пожирания плоти себе подобных.
     Второй философ, помоложе и задорно рыжеволосый, все еще не отрывал
колеблющегося взора от чаши:
     - Да-да, как вы правы! Как глубоко правы. Идея, брошенная в массы...
Какая приземленность! Какое примитивное истолкование сложнейших
иносказаний!.. Кстати, раз уж уши все равно здесь, не сопоставить ли ушные
раковины лесных эльфов и горных... так сказать, приложив одно к другому?
     Первый отшатнулся, на лице отразилось неподдельное отвращение:
     - Как вы можете?.. Такой вульгаризм... Такая профанация... Я просто не
подберу слов! Мы ведь сложнейшайшие истины вызнаем духовными изысканиями,
внутренним взором проникая... да-да, проникая!.. А вы, вместо изысканного
теоретического обоснования, вот так просто сложить ухи - все? Значит,
теоретики этому миру не нужны, если можно вот так...
     Воин, приглашенный несколько необычно, присел за их столик, перед ним
поставили деревянное блюдо с ломтями жареного мяса. Он ухватил дрожащими от
голода пальцами, но почтительный взор не отрывался от философов-логиков,
где, как во всяком строго логическом споре пошел процесс, именуемый "слово
за слово", оба раскраснелись, вскипели, наконец старший, выведенный
неверными логическими построениями более молодого коллеги без замаха
хрястнул ему в лоб некрупным, но крепким как обух топора кулаком.
     Звук был такой, словно ударили в чугунный котел. Молодой вытаращил
глаза, но его кулаки уже сами по себе обрушили град ударов на оппонента.
Тот быстрыми движениями раскачивался из стороны в сторону, принимая удары
на локти, плечи, блокировал предплечьем, а его рифленые кастеты кулаков
стремительно выстреливались навстречу, часто пробивая оборону рыжего. Я
слышал сиплое прерывистое дыхание, стук костей по костям, шлепки, с
которыми падающие с высокой горы валуны падают то в сырую глину, то на
твердую землю.
     Я прижался к столу, почти лег на свое блюдо, Философы в поисках истины
иногда задевали мою спину, завтра будут кровоподтеки размером с это блюдо,
терпеливо выжидал, но сзади шло скрупулезное уточнение точек зрения,
бородач и Большеног обнялись и затянули хриплую песню каждый на своем
языке. Мясо под носом пахло одуряюще, корочка лопнула, капелька сока
брызнула мне на кончик носа. Приятно обожгла. Я ухватил зубами, начал есть
как коза траву, не отрывая головы от стола, как вдруг сзади внезапно
утихло.
     Я осторожно повернул голову, не выпуская изо рта куска мяса. Старший
философ замер с кулаком в замахе, в красных горящих адским огнем глазах
посветлело, затем они стали небесно голубыми и чистыми. Длинные как у вепря
клыки начали укорачиваться, шерсть с лица осыпалась, открывая мудрое,
усталое от мыслей, слегка скорбное лицо.
     - Э-э... что это мы? - спросил он неверящим голосом. - Похоже, опять
несколько отвлеклись в сторону?
     Младший облизал разбитые в кровь губы, толстые как жареные ляжки
кабана на блюде, вздрогнул, когти на пальцах стыдливо укоротились до
ногтей. Правда, толстых и крепких с виду как спины галапагосских черепах.
     - Да, - ответил он несколько колеблющимся голосом. - Мы ведь в поисках
истины... А в поисках истины человеку свойственно ушибаться... Уф... Иногда
очень сильно...
     - Как хорошо, что с нами... уф-уф... этого... не случается...
     - Да-да, - подтвердил младший с облегчением, - мы ж из старой школы
строгой логики... А в логике умелые логические построения, слово за слово,
всегда приводят к истине.... Пусть даже весьма тернистой...
     Старший скромно улыбнулся, в его руках уже оказалось куриное крылышко,
и он его деликатно обкусывал по краям, оттопырив мизинцы и демонстрируя
безукоризненные манеры. Возраст, а с ним и явная толстокожесть в поисках
истины сказались в том, что пальцы не дрожали, а смаковал умело зажаренное
крыло с явным удовольствием.

     Глава 6

     Мои глаза упрямо поворачивались влево. Чтобы не окосеть окончательно,
я наконец развернулся, бросил взгляд на дальний столик, где сидели двое
женщин. Молодых, красивых, с развитыми фигурами. Одеждой им служило нечто
очень похожее на доспехи хоккеистов, одетые на голое очень женственное
тело.
     Бородач Витим гыгыкнул, я с неудовольствием повернулся. Его черные
глаза насмешливо щурились:
     - Ну, как, герой?.. Птицы твоей стаи.
     - Герои стаями не ходят, - ответил я с достоинством. - Они... тоже
здесь... э-э... оттягиваются?
     Он задумался, покатые плечи сдвинулись с неспешностью движения звезд.
     - Пока непонятно. То ли в самом деле, то ли поглазеть на здешних...
Здесь у нас разные! Даже очень разные. Не все ворье, не все... Колдуны,
маги и принцы косяками ходят. Но сам Творец не различит, кто из них кто.
     Большеног грубо пробасил:
     - Да и не всегда пришедший принцем уходит... энтим же принцем.
     - Как это? - спросил я невольно.
     - Да так... Смотришь, явились разбойники, пьют ну совсем как
славяне... ну, понятно, как пьют!.. А после пьянки расходятся либо совсем
трезвыми магами, либо принцами. А то и вовсе черт-те чем. Как и эти
женщины...
     Он внезапно умолк, голова его втянулась в плечи, а спина чуть
сгорбилась. Первый пил тоже молча, Я повернулся, взглянул на женщин. Мне
почудилось или нет, но на кратчайший миг сквозь облик одной из них словно
бы проглянул мужчина со злым лицом и глубоко запавшими глазами. Видение тут
же исчезло, женщина зазывно смеялась, показывая белые мелкие зубки и алый
зовущий рот. Ее доспехи, не крупнее моего кулака, неведомыми путями
держались на сочном нежном теле, скрепленные тонкими ремешками из
сыромятной кожи, что только подчеркивало шелковистость кожи и ее
уязвимость.
     Я зябко повел плечами, начиная чувствовать, что в этой атмосфере
безудержной пьянки, веселья, песен, ора идет и своя тайная жизнь, а жаркий
воздух пропитан не только зовущим запахом жареного мяса и печеной рыбы, но
и магией, у пола струятся потоки черной злобы и коварства, под невидимыми в
клубах пара и дыма балками плавают возвышенные мечты суфиев, иногда по
корчме проносится энергетический заряд вспыхнувшего спора,
     Слегка насытившись, я уже начал ощущать некое шевеление не только
внизу, но и в голове, крови теперь хватает на все с избытком, даже думать
можно, довольно взрыгнул, поинтересовался:
     - Слышь ты, лохматый... Как вообще-то я сюда попал?
     Бородатый посмотрел искоса, он беседовал с другим, тоже бородатым, но
степенным, пожившим, неспешным и благодушным, как бывает благодушен
человек, много повидавший, разочарованный в человечестве, но не в отдельных
людях.
     - Вообще-то меня зовут Большая Чаша, - напомнил он. - Если хочешь
поссориться, только скажи. Даже мигни. Сразу получишь в лоб так, что твои
эльфячьи ухи отпадут.
     Я пощупал уши, вроде бы все те же, ответил мирно:
     - Да нет, я не хочу ссориться. Я варвар среди тех, кто встречал у
ворот города, но среди этого... гм... люда, я беленькая овечка. И пушистая.
А логик из меня, как вижу, вовсе ни в дугу, ни в феодальную армию. Просто
мне в самом деле хочется знать...
     Его панцерный собеседник, похожий не то на кистеперую рыбу, не то на
динозавра, сказал мирным ангельским голосочком:
     - Витим, ты ж видишь, ему хочется знать! Уже почти человек. Скажи ему.
Он же сюда пришел, а не в замок.
     - В замок еще пойду, - предупредил я. - Я им дал время, так сказать,
ковры постелить. Да и показалось, что в корчме всегда больше знают, что на
свете творится.
     Они переглянулись, я уловил на их лицах сдержанное одобрение. Бородач,
который Большая Чаша, сказал, морщась:
     - Всегда найдется какой-нибудь дурак или любопытный, что играет с
запрещенными заклинаниями. Ну и откроет ворота в другой мир, другие
измерения... Но есть и колдуны, что нарочито вытягивают определенных людей
из вашей эпохи.
     - Каких людей?
     - Определенных, - повторил Витим со странной ноткой в голосе, которую
я не смог сразу понять. - Сперва косяком шли ветераны корейской войны.
Американцы, естественно. Потом хлынули герои вьетнамской войны. Ну, тем
самые, которым после войны делать стало нечего. Как водится, разочарованные
во всем, зато умеющие владеть всеми видами оружия, обученные выживанию...
Ну, понятно. Потом что-то произошло в другом месте, как саранча хлынули так
называемые "афганцы". Наконец появились и совсем новые, прямо с
чеченской...
     Я обвел мутным взором стол, оба жрут что-то вяло, интеллигентность не
позволяет хапать как все люди, поинтересовался грозно:
     - А зачем нас вызывают?
     Большая Чаша удивился:
     - Конечно же, для свершения подвигов!
     - Каких?
     - Героических, естественно. Которых здесь никто и никогда... Судьбы
трех миров повиснут на лезвии твоего меча! А также королевств, царств,
империй, Добра и Зла, А то и всей вселенной. Надо будет, естественно,
пройти через земли, где уже царствует Зло, потом через земли, где оно давно
царствует, а потом что-то добыть и вынести из земель, где Зло вовсе
родилось, и где каждый камешек - зло.
     Он почесал в затылке. Большеног, у которого лба вовсе не видать, а
красные вывернутые ноздри на полморды, пробормотал:
     - В старых записях говорится о герое, который гораздо раньше этих...
корейцев, вьетнамцев, афганцев. Он и протоптал сюда дорогу!.. Отважный был
мерзавец.
     - Это знаменитый Сухов? - спросил почтительно бородач. - Тьфу, Гусев?
     Большеног жутко раздвинул пасть в улыбке, не приведи небо увидеть как
это чудовище смеется, так улыбаются давним и не совсем приличным
воспоминаниям:
     - Да. Товарищ Гусев! Это он после окончания гражданской войны... была
в том мире такая, не мог найти себе дела в мирной жизни, заскучал, пытался
то завоевывать королевство Афганистан, то освобождал Индию, а потом явился
сюда... Переворот устроил, революцией называл, массу кровавых
непотребств... э-э... побоищ учинил... Ну, он в них как рыба в воде,
напереворитил и улетел, а нам после такого скучающего героя пришлось
расхлебывать до-о-до-о-лго... И все же был настоящий герой! Как сейчас вижу
его лицо с оспинах, слышу зовущий в бой голос... Он еще, помню, мать
какую-то поминал! Видать, сильное заклятие, раз ему помогало. Знатоки
говорят, что призывал Мать-сыру землю. Это потом косяком пошли стада
бледных... несмотря на все их мускулы, и героями-то язык не
поворачивается... не осталось ни облика, ни имени! А то был герой... Ах да,
о чем мы?
     Витим нахнюпился над кружкой, хмурый и ненастный, внезапно брякнул:
     - А иногда сдается мне... ну вот так берет и сдается... как туз из
колоды... что забрасывают их сюда с оч-ч-ч-ч-ч-ченно далекой целью.
     - Какой? - спросил Большеног.
     - Не знаю, - ответил Витим, бычась. - Но чую!.. Я ж не логик тебе
какой, у артистических натур чуйства главнее!.. И вот эти чуйства мне
подсказывают... Неспроста, неспроста...
     Большеног поморщился:
     - Тебе везде эти протоколы мерещатся. Герои сами прут, заманивать не
надо.
     Я сказал насмешливо:
     - Мне показалось, что здесь героям не очень-то рады.
     Бородач сидел понурый, я уже ждал горючей слезы по их угасающей
сцивилизации, они все почему-то либо гниют, либо угасают и терпят
катастрофы, но он пересилил себя - как же, еще один кувшин полон до
половины! - ответил с пьяной обстоятельностью:
     - Как вам сказать... Подвиги - это даже в чем-то и как-то прекрасно.
Но количество Зла прямо пропорционально героизму. Проще говоря, чем больше
героев, тем больше на наших благословенных землях нечисти. Словом, Зла.
Когда однажды сюда почти перестали рушиться герои, что-то связанное у вас с
новой волной, то, как ни странно, и нечисть как-то приуныла, сбляд...
сблед... сбледнелась! Сбледнельничалась, и почти растаяла. Все были веселы,
сыты, распевали песни... Потому, как только из вашего мира к нам
сваливается новый герой, мы все понимаем: где-то горят города и села,
гнусная нечисть обижает людей, грабит их винные подвалы, бесчестит женщин,
ворует курей... ну пусть кур, делает землю мертвой. Потому мы не столько
горим жаждой очистить наш мир от нечисти с помощью героев, как заткнуть все
дыры в ваш,
     Крепкое вино вошло наконец в кровь, я чувствовал себя слегка
захмелевшим, во всем теле мышцы отдыхали, Я спросил с интересом все еще
чувствуя себя как на спектакле, где если кого и будут бить, то не меня. А
если и меня, то не всерьез:
     - А что они выполняют... эти герои?
     Бородач к моему удивлению задумался, развел руками:
     - Честно говоря, не упомню. Все их походы, приключения, опасности...
одинаковые как листья в лесу. Все с мечом в руке супротив Тьмы и Хаоса...
да-да, это умному смешно, но ведь каждый в меру своей развитости, верно?..
Зачем-то для этого все провожают юную и прекрасную дочь князя, принцессу
или на худой конец юную пастушку, которая на самом деле законная наследница
великой империи... - он зевнул, смутился, продолжал, - простите... Да не
тебе, это Большеногу. Понимаю, баб-с для пикантности. Чтоб, значит,
ночевали в лесу под одни плащом, то да се... Не все же одни схватки на
мечах... А так схватка - под плащ, схватка - под плащ, схватка - под
плащ...
     Я вскинул брови:
     - А зачем под плащ?
     Он посмотрел на меня как на идиота, а Большеног, эта чертова обезьяна
все знает, промычал:
     - У нас остались женщины, что просят погасить свет.
     - Только в отсталых селениях, - возразил Витим. - Словом, к концу
подвига герой приводит эту принцессу к... гм... цели. Так они, герои энти,
борются с Хаосом и Тьмой, попирают Вселе