чувствуя, что ответы зверей с чем-то
перекликаются с моими смутными ощущениями.
     - Ну, корчма... - протянул волк.
     - Корчма... это... - начал ворон, потоптался на балке, зачем-то начал
спешно чистить клюв, - Ну... то ж корчма!
     Волк улегся у порога, ворон задремал на балке, но когда ночью я
проснулся от некого смутного беспокойства, пусто было как у порога, так и
наверху, под сводом.
     Мучимый тревожными предчувствиями, я опорожнил мочевой пузырь прямо из
высокого окна и, чувствуя некоторое облегчение, снова рухнул на деревянный
топчан.
     Когда солнце защекотало ноздри, я, не открывая глаз, громко чихнул, а
в ответ услышал в два голоса:
     - На здоровье!
     -... тебе в нос!
     Волк лежал у порога, словно никуда не исчезал, сытый и довольный,
длинным языком подхватывал красные капли на морде. Или мне почудилось, у
него просто язык такой красный.
     Ворон наклонился с балки и с беспокойством рассматривал меня то одним
глазом, то другим.
     - Развлекались? - пробурчал я. - Хоть город не спалили? Если что,
скажу, что я вас вообще не знаю.
     - Предатель, - каркнул ворон. - А где же мужская дружба?
     - Это от зависти, - прорычал волк лениво. - Что без него тешились.
Вставай, мой лорд. Если что и попортили, то тебе что? Не наш город, не наши
люди, а чужое - да гори оно все!.. Во дворе уже седлают твоего коня.
Хороший конь. Молодой, сильный, здоровый, вкусный...
     Я вскочил, чувствуя сильное тело, предостерег:
     - Но-но! Ты должен беречь коня, как... не знаю кого. Если с ним что,
на тебе поеду.
     Из окна падал широкий солнечный луч. Волк поднялся, солнечные зайчики
запрыгали на белых зубах, глаза блеснули желтым как расплавленное золото.
Когда сквозняк донес в мою сторону его запах, запах погулявшего в ночи по
городу зверя, я понял, почему даже единорог обычно вздрагивал и скалил
зубы, огромные и крепкие, способные дробить берцовые кости.

     Во двое пестро одетые слуги с трудом удерживали под уздцы неспокойного
черного жеребца. Под солнцем он выглядел еще выше, массивнее, тугие мышцы
перекатывались под блестящей кожей, а толстые жилы вздувались с готовности
разметать этих жалких людишек и умчаться на волю.
     Из башни магов вышел бледный как вампир Куцелий. Болезненно щурился,
даже прикрывал лицо от солнца обеими руками, словно от лучей останутся
широкие незаживающие раны. Разглядев меня, пошел через двор неверными
шагами:
     - Приветствую, герой! Готов?
     - Готов, - буркнул я.
     - Совсем готов?
     - Да понял я твои намеки, понял...
     Солнце блестело и на моих плечах, таких же крутых и блестящих как
конский круп. Свернутое в трубочку одеяло уместилось в петле за седлом,
солнце и свежий воздух ласково щекотали мою кожу, а спину терли жесткие как
фанера перья ворона. Он дремал на седельном мешке, то и дело либо тычась в
спину пеликаньим клювом, либо царапая крылом.
     Широкая перевязь не терла кожу, хотя из-за плеча хищно смотрела
рукоять тяжелого меча. На седельном крюке справа лук, слева - колчан с
длинными оперенными стрелами.
     В окне башни появилось бледное лицо, и я, еще не разобрав кто смотрит,
охотно вскинул мускулистую длань и красиво помахал, сам любуясь вздутыми
мышцами плеча, предплечья, а когда слегка напряг, то вздулись буграми даже
пласты правой половины груди, задвигались косые мышцы спины, сбоку
оттопырился пласт мышц, словно крыло летучей мыши.
     Рядом в окне забелело еще лицо. Уже чувствуя, что перебор, я все же
растянул губы в широкой открытой улыбке человека, которому скрывать нечего.
Солнечный зайчик от моих зубов побежал по каменной стене, высвечивая в
щелях серый цемент и зеленый мох. Помахал еще, уже напрягая грудную клетку
вовсю, на случай, если смотрят из других окон тоже, даже спину напряг, там
целые горные пласты со своими ущельями, долинами и красивыми барханами
горячей гладкой кожи.
     - Красивая легенда, - вырвалось у меня внезапно, - красивая.
     Куцелий вздрогнул, оглянулся:
     - Какая легенда?
     - Ну, - сказал я уже с неловкостью, сам морщась, что рушу свой
варварский имидж, - которая о путешествии Мухаммада на небеса. Где в единое
мгновение р-р-раз и там!... Красиво.
     Куцелий поперхнулся, его красные утомленные глазки с недоверием
пробежали по моему мужественному красивому лицу героя.
     - А-а... Удалось запомнить? Удивительно. Хотя понятно, тоже хотелось
бы вот так сразу, а скорость этого коня не выше сорока верст в сутки...
Зато сколько приключений будет по дороге!
     Голос его бы фальшивым. К тому же я помнил, что он лишил меня самых
приятных приключений, и молодой маг, похоже, замечал, что я не забыл такой
услуги, старался держаться на расстоянии.
     - Да я не о скорости, - буркнул я, уже недовольный что с языка
сорвалось такое.
     - И что же... - сказал Куцелий настороженно. - Как по-вашему, то было
наяву или почудилось? А если почудилось, то было ли это видение,
наваждение, насыл, порча или галлюцинация? А если галлюцинация, то на какой
почве: голода, страха, желания... Нам в самом деле интересен взгляд
человека... неиспорченного образованием!
     Я отмахнулся с великолепной небрежностью героя, который не привык
сушить мозги над проблемами, которые нельзя решить одним ударом меча. И
даже двумя.
     - Ни то, ни другое, не третье.
     Он насторожился:
     - А разве может быть третье решение?
     Я кивнул:
     - Может.
     - Какое? - он уставился на меня круглыми блестящими глазами. - Какое?
     Я сдвинул могучими плечами героя. Мышцы двигались как морские волны,
красиво переходя из состояния покоя в разные вздутости, бугры, красивые
блестящие холмы, туго обтянутые здоровой кожей.
     - Пока не знаю.
     Он выдохнул воздух шумно, разочарованно.
     - Увы, это невозможно!
     - Понимаю, - сказал я нехотя. - Наверное, просто почудилось.
     Снова я поймал его ускользающий взгляд. Мне показалось, что возмутился
он чересчур громко, наигранно.
     И хотя на самом деле я брякнул просто так, чтобы отвязаться, но теперь
почудилось, что в самом деле существует и нечто третье.
     В черных глазах Куцелия было странное выражение. Я снова оглядел себя.
Черт, я больше похож на Хулка. Тупое такое чудовище в человечьем облике,
одни глыбы мышц, мозгов как у таракана. На пляже меня бы провожали
почтительно-завидующими взглядами, да и на улице такое заметно, особенно
летом.
     - Держись, ворона, - сказал я негромко.
     Жеребец даже не пошатнулся, когда я одним движением поднялся в седло,
только когти ворона вонзились в ремень перевязи глубже, достав и мою кожу,
но пернатый мудрец только проскрипел что-то во сне, но просыпаться не стал.

     Жеребец переступил с ноги на кону, приноравливаясь к тяжести. Огромный
черный как глыба антрацита, с такими же блестящими боками, страшноватый и
храпящий грозно, он то и дело косил огненным взглядом по сторонам, мечтая
подраться. Хоть и рожденный в конюшне магов, но настоящий варварский конь в
душе, куда варварее меня самого,

     Каменный двор оставался пуст, если не считать голов в окнах. Только мы
с конем и вороном на моем плече, даже Куцелий отступил на крыльцо, где в
тени за нами молча наблюдал в сопровождении двух учеников старый
Туртуллиус.
     Двор безжалостно заливало солнце, уже начиная выжигать ночную сырь,
запахи кухни. Ветерок донес аромат из конюшни, я почти видел как
убийственные огненные стрелы с неба сожгли нечистые запахи, а нашу с конем
черную тень бросили на каменные плиты поперек двора.
     И вдруг...
     От ворот звонко и торжественно протрубили трубы. Красиво, зазывно,
сердце от серебряных звуков застучало чаще, а плечи раздвинулись еще шире.
Тяжелые створки распахнулись, из темноты выплеснулось настолько яркое,
цветное и пестрое, что мне на миг почудилось, что это патруль разгоняет
цветочниц у Белорусского вокзала. Впереди на укрытых с головы до ног
красными попонами конях ехали двое мужчин: один немолодой, грузный и
тяжелый, весь в железе, только голова непокрыта, ветер треплет редкие седые
волосы, а второй молодой и резкий, со злым надменным лицом, в дорогом
одеянии, расшитом золотой вязью, с множеством золотых пуговиц, золотых
запонок, бриллиантовых заколок, на голове широкополая шляпа с синезеленым
пером, самая крупная булавка сцепляет края воротника у горла. На плечах
переливается красным и оранжевым длинный плащ, покрывая конский круп.
     За этими двумя выплеснулись цыгански яркие всадники, в середке как
редкий цветок выделялась девушка странной и редкой красоты. Я выпрямился и
незаметно раздвинул глыбы плеч, слегка вздул грудь и напряг мышцы.
     Ткани на одежду принцессы пошло меньше, чем мне бы потребовалось на
галстук, а длинные золотые волосы, красиво падая на спину, укрывали площадь
побольше, чем вся ее одежда. Я засмотрелся на ее белое нежное тело, совсем
не видевшее солнца, не сразу обратил, что следом подъехали еще трое: старый
угрюмый воин с длинной окладистой серебряной бородой, торчащими усами, в
кольчуге из крупных колец, и двое воинов в железе, даже шлемы с личинами,
видны только глаза через узкие щели, из-за плеч выглядывают рукояти боевых
топоров.
     Я не мог оторвал взгляда от старого воина: усы настолько огромные и
хвастливые, которые я видел только однажды на старом фото с изображением
командарма Буденного, полного Георгиевского кавалера. Усы торчали в стороны
острые как пики, слегка загнутые кверху острыми кончиками, бравые, бодрые,
и у меня сразу возникло желание выпрямить спину еще больше и выпятить грудь
до немыслимых пределов.

     Глава 24

     Замедляя конский шаг, всадники выехали на середину двора. В высоком
молодом я угадал жениха, он и держался как будущий властитель этих и
соседних земель. Он и второй, явно их воевода, уставились на меня остро и
подозрительно. Жених даже привстал на стременах чтобы посмотреть на меня
свысока. Ему почти это удалось, конь под ним длинноногий, да и сам рослый
как кривая оглобля.
     Мое лицо было тупое и надменное, как и положено герою-варвару. Я знал,
что плечи мои шире почти вдвое, грудь словно в выпуклых латах, солнце
играет как на доспехах, кожа гладкая и блестящая, это лучший козырь против
самых дорогих и модных плащей и камзолов!
     Я чувствовал ровные квадратики мускулов живота, дальше простой широкий
пояс с металлическими бляшками. Как сказал мой любимый поэт: нет лучше
одёжи, чем бронза мускулов и свежесть кожи. От жениха несло ароматными
притираниями, зато я чувствовал как от меня идет незримая, но достаточно
мощная волна мужских гормонов.
     Хуже только, что и жених и принцесса тоже как-то ощутили. В его мутных
глазах зажглась ярость, а она посмотрела свысока и сморщила
аристократический носик. Оба смотрели как на Минотавра, получившего
свободу.
     Мой конь презрительно фыркнул. Похоже, вся эта пестрая толпа смотрит
на меня с холодной неприязнью, только усач-воевода, так я его назвал,
оценивающе скользнул взглядом по моей мощной груди, измерил им же ширину
плеч, профессионально оглядел мое снаряжение, широкие боевые браслеты,
хмыкнул, и, как мне почудилось, его глаза чуть потеплели.
     Девушка сказала надменно:
     - Мне он не нравится!
     А жених сказал громко:
     - Я не понимаю, чем нам этот... дикарь в проводники? Проще взять пару
собак, они отыщут дорогу не хуже.
     Я молчал, хотя злость начала грызть внутренности. Тертуллиус с крыльца
быстро взглянул на меня, вскинул руки, голос его зазвучал торопливо и
успокаивающе:
     - Благородная принцесса! Никто не умаляет доблести и отваги твоего
друга, мужественного сэра фон Роландура. Но он больше привычен обнажать
свой благородный меч в сражениях за... э-э... Отчизну, Корону, Митру, здесь
же на вас могут нападать грязные разбойники, всякие там драконы... Не
станет же синьор Роландур, доблестный герцог Замостья, пачкать благородные
меч в крови животного? Более того - летающей ящерицы?
     Герцог Замостья грозно всхрапнул, гордо выпятил грудь и расправил
плечи. Принцесса раскрыла хорошенький ротик, блеснули изумительно ровные
белые зубки, но воевода вклинился буквально, пустив коня вперед:
     - Дозволь слово молвить, свет ясный, Грюнвальда Белозубая!.. Маг прав,
ибо наши люди больше для честных сражений, а когда встретится ворье, тати,
ушкуйники, пермяки, то с ними лучше общаться варвару. Он и сам такой, а раз
ему платим мы, то он на нашей стороне. А я обещаю за ним присматривать.

     Он расслабился, сморкнулся с высоты конской спины поочередно из каждой
ноздри, зажав под мышкой поводья, вытер блестящие пальцы о такие же
блестящие бедра.
     Куцелий выдвинулся из-за спины учителя, развел руками в широчайшем
гостеприимном жесте:
     - А не изволите ли отдохнуть с дороги? В баньку, то да се...
     На расцвеченных всадников как холодной воды плеснули. Даже кони
попятились, а доблестный сэр Роландур сказал надменно:
     - Не изволим.
     - Еще как не изволим, - добавил воевода. - Меня зовут Рудохост, я
командую войсками принцессы Грюнвальды. Нам чем скорее пробраться в замок
доблестного герцога Роландура, тем меньше разобьем голов и сломаем мечей.
Посему...
     Роландур бросил на меня вызывающий взор, захохотал грубо:
     - А нам, впрочем, не впервой бить черепа и ломать чужие мечи!
     Воевода сказал настойчиво:
     - Герцог, герцог! А как же государственные интересы...
     Молодой жених напыжился и словно бы через силу, придавливая свое
желание показать свою нечеловеческую удаль, выдавил с великой неохотой:
     - Да, надо ехать.
     И посмотрел на принцессу, давая понять, что только из-за нее торопится
ехать, чтобы завладеть этим чудом с ее титулами, землями, сундуками,
связями, родней, городами и весями, а вовсе не из-за страха, что придут и
сожрут.
     За моей спиной завозился ворон, я чувствовал как он выпростал из-под
крыла голову, посмотрел на герцога, брякнул:
     - По одежке встречают, коли рожа крива.
     И снова скукожился, толстый и теплый как разогретый на солнце.

     Над головой проплыла и пропала позади каменная арка городских врат. Я
слышал сзади конский топот, переговоры, вскрики, но конь мой, чувствуя
просторы, охотно выметнулся из города навстречу бескрайней степи, далекому
лесу.
     Вскоре я ощутил, что в сторонке летит стремительная тень, изредка
поблескивают желтые огоньки. Волк несся широкими стелящимися прыжками. Уши
прижаты к спине, хвост вытянут в струнку, он походил на гигантскую стрелу,
выпущенную рукой великана низко над землей.
     Сзади в спину все плотнее вжимался горячий ком перьев. Ночной гуляка
не желает расставаться с остатками сна, прячется от движение воздуха, хотя
только вчера гордо каркал, что солнцу и ветру навстречу, расправив упрямую
грудь, гордо и смело, но когда от слов к делу, то как у депутата сразу
меняются обстоятельства.
     Волк на бегу рыкнул весело:
     - Мой лорд, спихни это пернатое! Пусть учится летать.
     Ворон даже не удостоил его ответом, уверенный, что не спихну, не
брошу, не покину, и от этого мне стало странно приятно, я держался в седле,
стараясь не побеспокоить птицу, хоть она мне доверяет, верит в меня, не в
пример Светлане...

     Конь несся легко и весело. Ветер свистел в ушах и вылетал оттуда
меленькими смерчами, а земля под копытами сливалась в серо-желтую полосу и
уносилась за спину. Далеко-далеко качалась полоска, где сходится небо с
землей. В душе нарастал щенячий восторг, я знал, что могу нестись и нестись
до самого края тяжелого хрустального купола, что лежит на твердой земле.
     Земля гремела под копытами. Я чувствовал, что это я скачу, мои твердые
копыта грохочут по горячей пыльной дороге, мимо меня проносятся назад и
пропадают с обоих сторон пшеничные поля, налитые тяжелым золотом зерен,
белыми хатки под соломенными крышами, это я своими копытами распугивал
бредущих с озера гусей...
     Домиков становилось все меньше, поля да поля, дорога истончилась,
превращаясь почти в тропку. Вдали вырастал темный массив леса, дремучий и
мрачный.
     Пастухи, неподвижные как статуи, с темными бурками до земли, провожали
нас глазами, но не двигались с места, даже не кланялись. Их собаки,
огромные лохматые псы, тоже поворачивались и смотрели нам вслед не
по-собачьи внимательно.
     Дорожка вела мимо огороженного толстыми жердями загона для скота,
потом уже не дорожка, а тропка пошла наискось к лесу. В загоне толпились
овцы, доносился запах раскаленного железа, мерно бил молот, часто
перестукивали молоточки, слышалось блеянье.
     Из ближнего к нам угла несся равномерный костяной звук. Круторогие
бараны, разбегались, примеривались, с разбега сшибались в поединке. Мощный
стук, подобный короткому удару грома, разносился далеко за пределы двора.
Молодые овцы стояли в сторонке и внимательно наблюдали за турниром, чтобы
достаться сильнейшему.
     Этот затихающие удары еще долго стучали по ушам вдогонку, а ветерок
донес запах паленой кости, словно могучие удары высекали снопы искр. Тропка
вильнула, страшась приближаться к темной дубраве, пошла опасливо в
сторонке, повторяя изгибами каждый выступ леса.
     Темный массив медленно поворачивался, открывая широкий простор. Вдали
как стадо гусей вокруг пруда толпился празднично одетый народ. В середине
открылось утоптанное поле, там что-то копошилось, но мы издали видели
только радостно возбужденные толпы, что собрались вокруг поля и наблюдали
за происходящим кто стоя, кто сидя на лавках, а на самом лучшем месте
пламенел красный шелковый навес от солнца, где в окружении молодых и
красивых женщин сидел сам король, князь или войт.
     С поля доносился равномерный металлический звук. Когда мы въехали на
пригорок, глазу открылось хорошо утоптанное ровное место, где добротно
вооруженные рыцари разъезжались, примеривались и с разбега сшибались в
поединке. Мощный звук, подобный короткому удару грома разносился далеко за
пределы турнирного поля. Молодые дамы наблюдали за поединком внимательно и
восторженно, взвизгивали при каждом удачном ударе, оценивающе осматривали
могучие фигуры бойцов, раздевали и щупали взглядами, прикидывая, кто же
выйдет сильнейшим, и кого изберет дамой сердца официально, а остальных
будет употреблять иначе.
     Я чувствовал как мое тело вздувает буграми и распускает мышцы при
каждом ударе, руки дергаются, словно это я там скачу, рублю, низвергаю,
сбиваю конем, тычу копьем в щит противника и замахиваюсь над поверженным
мизерикордией.
     Сзади раздался сильный звучный голос:
     - Как насчет испытать свое умение?
     Кавалькада принцессы взобралась на холм, все на ходу выворачивали
головы в сторону турнирного поля, тоже рассматривали оценивающе, щупали
взглядами, только герцог смотрел с вызовом на меня.
     Вместе шляпы с павлиньими перьями на его голове теперь блистал
позолоченный шлем великого Александра Македонского, которого на Востоке
звали Искандером Зулькарнайлом, в переводе для малограмотных - Двурогим, и
изображали с бараньими рогами. У этого тоже рога смотрелись по бокам шлема
красиво: толстые, свернутые в кольцо, рифленые, с тонкими как мышиные
хвосты кончиками.
     - Да что-то не хочется, - пробормотал я. Грудь моя слегка опала,
бараньи инстинкты завизжали, придавленные ребрами, но я расслабил горы мышц
еще как мог, и внутри вспикнуло, затихло. Кровавая пелена сползла с моих
глаз, я смотрел на герцога, принцессу и придворных с каменным лицом,
которое пусть истолкуют как тупое, как варварское, да как хотят, чтобы
     Он довольно хохотнул, многозначительно посмотрел на принцессу. Оба
обменялись понимающими взглядами. Он толкнул коня, проехали красивые и
надменные, обливая меня водопадами презрения.
     Воевода недовольно хрюкнул. Я перехватил его укоризненный взгляд.
Старый воин все еще не понимает, почему я не дам в рыло этому знатному
отпрыску.

     Навстречу по пыльной выжженной солнцем дороге сиротливо брела
крохотная девчушка. На детских ножках шлепали огромные стоптанные башмаки с
чу