о бреют и лупят. Одним и
тем же мечом.
   - Его что, рыжая собачка укусила?
   Травяной рыцарь почесал правую бровь:
   - Сибилло,   конечно,  лучше  меня  знает  все  эти  предсказания,  но  я
припоминаю,  что давным-давно какая-то выжившая из ума хрычовка напророчила,
что придет на эту дорогу несравненной красы женщина с солнечными волосами...
И будет это во времена самого мудрого и прекрасного власти-геля. Не знаю уж,
как  там  было с  предыдущими князьями,  но  дед и  отец нашего с  лица были
того...  сказать непристойно.  А вот теперешний,  Оцмар Великодивный, как-то
посмотрелся в  зеркало и  вдруг  решил,  что  это  -  про  него.  Все  дамы,
естественно, в тот же день покрасились соком лисьей смоковницы. Так что если
бы  и  объявилась на  нашей дороге предвещанная красавица,  ее  было  бы  не
отличить среди тьмы поддельных.
   - Слушай, Зеленый рыцарь, а вдруг это я?
   - Спи, дитя. Там говорилось о женщине, а ты - еще ребенок.
   В  командорском шатре  возникла какая-то  многозначительная и,  возможно,
зловещая пауза.  Лронг почесал другую бровь -  а надо ли говорить? Потом еще
тише произнес:
   - Не след тебе встречаться с  Полуденным Князем.  У  него побывало просто
сонмище разных девушек -  от  побирушек до  стоялых караванниц.  А  где  они
сейчас?
   - Ну, и где?
   - Кто в реке, кто в пропасти, кто на суку смоковном...
   - Тоже мне царица Тамара в брюках! Такой лютый?
   - Нет.  Просто ни одна ему не оказалась нужна, а он - говорят, прекраснее
его нет мужчины ни на одной из дорог Тихри.
   И снова повисло молчание,  как непроницаемый полог,  за которым рождалось
будущее.

   X. Разбойник с дороги Оцмара

   А многоногая тварь,  не зная ни голода,  ни усталости, продолжала мчаться
над  вечерней  дорогой  подобно  чудовищному снаряду,  выпущенному прямо  на
солнце.  Оно словно чуточку поднялось,  а может, это только казалось, потому
что кругом уже не было видно ни гор, ни остатков рощ - одни болота, покрытые
кисейным  туманом.   Там,   где  местность  слегка  подымалась,   попадались
заночевавшие караваны,  пыльные  и  недвижные;  гигантский паук,  семеня  по
обочинам,   пролетал  над  ними  с  такой  скоростью,  что  невозможно  было
рассмотреть,  кто и как там устроился на ночлег.  Но,  похоже,  спали просто
вповалку -  люди, тягловые единороги и прыгучие гуки-куки, не осмеливавшиеся
отходить от каравана, как они это позволяли себе в городе.
   Причина их  осторожности стала понятна,  когда из голубоватых приболотных
озерец стали выпрыгивать на дорогу их дикие собратья на широких перепончатых
лапах.  Паук, чуть сбавив темп, мгновенным движением выбросил в сторону одну
из  своих суставчатых лап;  вероятно,  на  конце ее  была какая-то присоска,
потому что  травянисто-зеленый зверь как  будто прилип к  ней.  Паучище,  не
сбиваясь с  дороги,  поднес жертву к устрашающим своим жвалам и захряпал ими
по прутьям намордника - нет, полакомиться по ходу движения ему не улыбалось.
Тогда он подкинул оглушенную тушку вверх, и она шлепнулась точно к отверстию
наспинной сумки.
   Полусонный Ких,  не  ожидавший такого подарка,  заорал от неожиданности и
омерзения. Сибилло выпутался из длиннющей шерсти, устилавшей изнутри ездовую
полость, и они вместе скинули вниз нежелательный Груз.
   - Дай-ка меч, - сказал шаман, позевывая.
   Ких  вытащил боевой кинжал,  протянул старцу.  Тот  с  безразличным видом
потыркал своего скакуна прямо в загривок -  кинжал позеленел, лезвие уходило
по  рукоятку в  кожистый панцирь,  видневшийся между толстыми,  как  кошачий
хвост, шерстинами. Результата не последовало - паук или не почувствовал, или
проигнорировал наказание.
   - Короток,   -   флегматично  констатировал  сибилло,  обтирая  лезвие  и
возвращая оружие юноше. - Негодный меч.
   - У тебя что, нет своего?
   - Пачкать не хотелось, - сказал сибилло и снова задремал.
   Между тем из  болота начали выступать каменистые пригорки;  многие из них
были увенчаны какими-то  странными конструкциями,  напоминающими исполинские
кости. Белые и причудливые, они предостерегающе указывали вверх заостренными
концами.  То  ли  это каменные остовы каких-то разоренных сооружений,  то ли
причуды выветривания...  Киху припомнилась старинная легенда о  том,  как из
косточки убитой для забавы ящерки выросли кости дракона, которые потом стали
обрастать плотью бессмысленно загубленного зверья.
   Он протер глаза,  чтобы не уснуть под собственные воспоминания.  Их живой
экипаж чуть покачивался,  как на рессорах;  в  забитой шерстью полости пахло
медом и травами -  видно,  шаман держал ее в чистоте. Интересно, есть у него
свой дом,  или он прямо здесь и  ночует?  Ких покрепче намотал на левую руку
гибкую волосину -  если  неосторожно высунуться,  то  ведь  сдует,  скорость
бешеная,  и  время  от  времени поворачивал голову то  налево,  то  направо,
опасаясь пропустить обещанную башню.  Вперед, между паучьих глаз, он глядеть
не решался - встречный ветер сек по глазам, застилая их слезами.
   Синюю Каланчу он все-таки чуть не пропустил. Это было невзрачное строение
без окоп и  дверей,  торчащее на болоте,  как фиалка.  Ких потянул старца за
ногу:
   - Приехали, уважаемый. Нам сходить?
   Шаман  выпростал  нечесаную голову  из  полости,  равнодушно проследил за
убегающей назад башенкой и, позевывая, велел:
   - Ну, теперь дым карауль.
   - А нам разве не сюда?
   - Сказал!  Это  -  трупарня,  чтобы  мертвяков даром в  город не  тащить.
Последний обоз пойдет -  сожгут. Сибилло однажды само тут чуть не сгорело...
С тех пор завязало.
   Он принялся сладострастно чесать себя под левой грудью, потом под правой.
Совершив таким образом утренний туалет, он вздохнул и сказал:
   - Проголодалось. Зря гуку лапчатого выкинули.
   - Вон же дым! Ты ж уважаемый, тебя в городе накормят.
   - Это как пить дать. Но не сразу.
   Город  вставал из  болотного марева  неохотно Ощетинившийся бесчисленными
башенками,  как и Орешник, он походил издалека на распяленную ежовую шкурку.
Сигнальный  дым  не   торчал  вздернутым  кошачьим  хвостом,   а   сразу  же
расплывался,  смешиваясь с  набухшими влагой  облаками.  Солнце проглядывало
сквозь них едва заметным бледным пятнышком, наводя невыразимую тоску.
   - Нам прямо в тюрьму? - спросил Ких.
   - В  тюрьму не бывает прямо,  -  возразил шаман и взялся за привязанные к
поясу вожжи.
   Повинуясь его движениям,  паук замедлил ход и  свернул с  дороги,  огибая
окраины Ракушечника слева.
   - Послушай,  достопочтенный,  - Ких решил задать вопрос, мучивший его всю
дорогу.  -  Вот мы едем освобождать этого...  как его?  А может, его за дело
посадили?
   - Имени он  лишен.  А  сидит в  темнице не за дело.  Когда наш Полуденный
Князь еще малышом был, они его похитили.
   - Древние боги! Это у вас что, виной не считается?
   - Не тебе судить, вьюнош. Может, ни дороги, ни городов на ней уже не было
бы, если б они этого не сделали. О, темница. Сейчас въедем.
   Ких покрутил головой, но ожидаемых крепостных стен с зарешеченными окнами
не   обнаружил.   Вместо  этого  они  очутились  перед  просторным  навесом,
опирающимся на многочисленные и, как тут повелось, беспорядочно разбросанные
там  и  сям  каменные столбы.  Ближе  к  углам  располагались четыре больших
колодца с  воротами и  дремавшими в упряжи единорогами.  В самой середине на
кошме вповалку валялось человек двадцать;  судя по  тому,  что  к  ближайшей
колонне были  прислонены здоровенные копья,  это  были стражи.  Один дремал,
по-птичьи сидя на краешке колодезного сруба.
   - А  теперь исчезни,  -  строго велел сибилло,  доставая из  мешочка свой
бутафорский нос,  который делал его сразу на порядок внушительнее. - Двигай,
куда и сибилло, не мешкай, но и под ноги никому не угоразди. Соображай.
   Ких шумно вздохнул,  словно собирался прыгнуть в воду,  и выдернул пробку
из  сосудика со  снежинками.  Белый  буранчик закрутился вокруг него,  мягко
отпихнул шамана,  который недовольно поморщился и  потер  обожженный холодом
локоть.  Шурушетр между тем  подогнул лапы  и,  на  брюхе въехав под  навес,
замер.
   - Кто посмел?!..  -  страж с традиционным для всех миров воплем ринулся к
ним, но вовремя продрал глаза и рухнул на колени:
   - Сибилло, делло-уэлло!
   С  кошмы вскакивали,  расхватывая копья,  по  навстречу шаману уже трусил
дородный смотритель,  кутаясь в  ночной балахон.  Он поймал гостя за локоть,
подвел к кошме и шуганул оттуда еще не проснувшихся.
   Но шаман рассиживаться не пожелал.
   - У  тебя  ли  безымянный лиходей,  коего содержит рыцарь Травяного Плаща
Лропогирэхихауд-по-Рахихорд-над-Хумусгигрейтос?
   Смотритель замялся - узник был зело выгоден.
   - Ответствуй сибилле, как самому Полуденному Князю!
   - Кормим,  кормим,  себе так не варим,  как им, - в этом темнилище только
стоялые караванники,  вот  в  этом,  не  изволите ли  убедиться сразу  после
дыма...
   Как же, себе так не варят. Объедками со своего стола кормят, и то хорошо.
А что касается убеждения, то тут уж бывалый смотритель и не сомневается - ни
до  угашения Невозможного Огня,  ни  после празднолюбивый колдун ни в  какое
темнилище не сунется.  Порасспрашивает, и вся недолга. Потом будет хвастать,
что облазал тут все вдоль и поперек.
   Но на сей раз попечитель тихрианских лиходеев ошибся.
   - Сибилло  явило  себя  посреди дыма,  чтобы  накласть заклятие,  в  прах
обращающее! Веди.
   У смотрителя от грудины вниз по животу прошла волна.
   - Не вели казнить, великомудрый...
   - Сказано - веди! Сибилло оберегает кровь и кость княжескую.
   Оно,  конечно,  сибилле и полагается безусыпно о Полуденном Князе печься,
по смотрителю была ближе собственная шкура.
   - До угашения Невозможного Огня не смею,  о  повелитель незримых сил!  За
такое  вон  туда  полагается!  -  Смотритель одними бровями указал на  самый
дальний из колодцев.  Он-то прекрасно понимал,  что хоть сибилло,  хоть сами
анделисы тут с три короба наговорят, а донесут-то на него. И - туда...
   - Заморожу,  ослушник!  -  проревел  диким  голосом  Ких  и  двинулся  на
смотрителя  таким  образом,   чтобы  край  защитного  поля,   делавшего  его
невидимым, мазнул того по руке.
   Смотритель тонюсенько взвыл и рухнул на землю:
   - Заморозь, сожги - не могу!!!
   Сибилло сунул руку под свой полосатый плащ и принялся чесаться.  Несмотря
на неожиданную помощь весьма находчивого пришельца, что-то не срабатывало. А
если дождаться конца запретного времени,  то дошлый смотритель еще пошлет за
солнцезаконниками на предмет проверки его полномочий.
   - Запущу в темнилище духа невидимого - он тебе всех твоих знатных узников
переморозит!  -  не  вполне уверенно пообещал сибилло,  уже прикидывая,  как
сподручнее напустить на  стражей  хмарь-туман,  чтобы  втихаря задействовать
допотопный  механизм,  с  помощью  которого  громадная  бадья  спускалась  в
колодец.
   Но помощь пришла с совершенно неожиданной стороны.
   - О,  старейший из древних, - возопил младший страж, - я едва заступил на
караул, а Невозможный Огонь уже угашен!
   Шаман едва  удержался от  того,  чтобы не  выскочить наружу для  проверки
этого сенсационного сообщения. По его прикидкам, время этому наступить никак
не могло.
   Разве что на стражей кто-то напустил морок. Но кто?
   - Продрыхли,  окаянные!  - голос его обрел прежнюю уверенность. - Спускай
бадью, ты, глава лоботрясов. Один поеду, пожалею тебя, горемыку, - а то и ты
прахом обернешься. Рогатов подымай.
   Стражи  забегали,  тупыми  концами  копий  выводя  единорогов из  сонного
состояния.  Ворот  заскрипел,  саженная бадья  призывно закачалась вровень с
краем  сруба.  Сибилло,  услужливо поддерживаемый смотрителем (чтоб ты  туда
провалился и  там  навек остался колдун шелудивый!),  забрался туда  не  без
опаски и воздел руки:
   - Падите ниц все,  кроме погонялы!  -  повелел он, давая возможность Киху
занять место рядом с  ним.  -  Кто стоит на  ногах,  обратись в  белый прах;
слушай,  тварь,  слово-гарь:  белый кот -  окорот,  пестрый бык - невпротык,
серый пес - кровосос... Опускай, не мешкай!
   Бадья пошла вниз,  донося до  распростертых стражников уже  едва  внятное
бормотанье:
   - Шептала,  шептала, через мост Чернавка шла, темно-серое журчанье, сизых
песен заклинанье... Эй, наверху, а ты знаешь, где остановиться?
   Бадья замерла,  даже  не  покачиваясь.  Ких  напряг зрение,  пытаясь хоть
что-нибудь  рассмотреть в  почти  полном мраке.  Наконец узрел  перед  собой
поперечные брусья решетки.  Прямо за  ней на  полу белела какая-то посудина.
Шаман запустил туда руку и выудил кусок чего-то копченого. Принюхался, отъел
малость.
   - А тебя недурно кормят, лиходей Рахихорд.
   В глубине, за брусьями, вроде что-то шевельнулось.
   - Изыди,  обезьяна стоеросовая,  -  послышался тихий, но твердый голос. -
Еще вшей мне напустишь.
   - Спеси в тебе не поубавилось, лиходей трехстоялый!
   - Ты-то знаешь, что я невиновен, ан не заступился.
   - Зато вот освободить пришло. Обещало и пришло. Поздновато, конечно, и не
без  уговору.  А  уговор  будет  такой:  перво-наперво  ты  поможешь сибилло
отыскать белого ребенка.
   - Я всем детям помогал. Без разбору цвета.
   "Кончай торговаться!" - шепнул обеспокоенный Ких.
   - А не уговоримся,  так я тебя в прах обращу,  -  пообещал шаман. - Тонь,
сонь,  оберегонь,  заклинателя не тронь; для рогата есть огонь, для заката -
дохлый конь...
   - На хрена жрецу супонь,  -  донесся из темноты насмешливый голос.  -  Ты
несешь околесицу вместо заклинаний, образина допотопная!
   - Сам знаю.  Это для тех ушей,  что сверху.  А ты что ж,  хочешь и впрямь
прахом стать? Вместо этого сибилло уготовило тебе встречу с сыном.
   - Нет у меня сына. Извели моих сыновей. И внуков тоже.
   - А, договоришься с тобой! Ломай, вьюнош, решетку
   - Так придется ж защиту невидимую сиять? - подал голос Ких.
   - А какая разница тут, в темноте?
   В зловонной глубине кто-то шарахнулся в сторону.
   - Что,  насобачился-таки духа с собой привести?  - в слабом голосе звучал
не страх, а гадливость.
   - Ломай,  ломай, - поторопил шаман, уже не обращая внимания на пререкания
узника.  -  Хватай его в  охапку и  жди,  пока сибилло не вознесется к свету
солнечному и не услышишь ты слов:  "Белый прах,  черный прах!".  Тогда уноси
его,  но не ранее.  А возвращаться тебе следует к водопойной колоде, сибилло
там тебя ждать будет.  Да  накинь на себя покрывало причудливое,  нездешнее,
чтобы  тебя  за  простого  смерда  не  приняли.   Ну,  обогрей  тебя  солнце
полуденное!
   Ких принял это благословение как сигнал к  действию и,  заткнув на  ощупь
магический флакон,  перенес ногу через край бадьи и пнул внушительные брусья
решетки.  Трухлявое дерево рассыпалось легко  и  беззвучно -  действительно,
стоило ли  заботиться о  прочности ограждения,  если за  ним чернела пустота
бездонного колодца? Ких задержал дыхание, едва не отшатнувшись от пахнувшего
навстречу смрада, и прыгнул наугад во влажный мрак подземной норы.
   За  спиной  скрипнула,  подымаясь,  бадья,  и  донесся приглушенный голос
шамана:  "...на подрубленных мостах... на затопленных кустах..." Ких вытянул
вперед  руки,  нашаривая притаившегося где-то  узника,  -  сверху на  ладонь
шлепнулось  что-то  многоногое  и  побежало  под  обшлаг,  щекоча  кожу.  Он
брезгливо стряхнул тюремную тварь,  и  тут  его пальцы наткнулись на  что-то
жесткое. Кость. А кожи на ней вроде и нет.
   Цепкие клешни точным движением схватили его за горло,  задыхающийся голос
пробормотал:
   - Не дамся... Не возьмешь, смрадь нечистая...
   Юноша  легко  сорвал этот  живой ошейник,  одной рукой обхватил узника за
костлявые плечи,  другой попытался зажать ему  рот  -  из-за  непредвиденной
борьбы он никак не мог расслышать бормотание шамана,  уже едва уловимое. Под
руками  трещало и  расползалось ветхое одеяние заключенного,  он  выгибался,
набирая полную грудь воздуха для последнего крика,  не переставая отбиваться
с  непредставимой для такого истощенного тела яростью,  так что на  какой-то
миг ему даже удалось освободиться от  железного захвата молодого дружинника.
Метнувшись к разломанной решетке,  он почти наполовину свесился в черный зев
колодца и завопил срывающимся голосом:
   - Это  я   тебя  проклинаю,   ведьмак  двуполый  с  отмороженным  дрыном,
порождение свиньи пещерной,  копытом зачатый и  калом кротовым вскормленный,
это я плюю на тебя, брехун змееустый, подстилка княжья, подсрач...
   Ких заткнул ему рот с величайшим сожалением - необъяснимая неприязнь всех
дружинников к  этому  замшелому  шаману  как  нельзя  лучше  коррелировала с
пламенным монологом непримиримого узника.  Но необходимость тишины вынуждала
юношу  изо  всех  сил  напрягать слух,  чтобы различить условленный сигнал к
отбытию.  Тишина  заполнила колодец,  но  и  сверху не  доносилось больше ни
звука.
   Юноша прождал несколько минут -  ничего.  Или за проклятиями заключенного
нужные слова попросту затерялись, или шаман, прикованный к месту неслыханным
доселе словесным фейерверком,  потерял дар речи.  Впрочем, могло случиться и
вовсе неожиданное и  непредсказуемое.  Ких  прислушался к  замершему под его
руками узнику и вдруг с ужасом понял,  что тот не дышит.  И, уже не помышляя
ни  о  каких условных сигналах,  он прижал к  себе обвисшее невесомое тело и
прыгнул в колодец, проходя через магическое ничто.
   И  в  тот же миг почувствовал под собой шелестящую сухость осенней травы.
Он еще бережно опускал свою ношу,  а  к  нему из разом открывшихся люков уже
спрыгивали оставшиеся на  корабле  дружинники.  Тяжело  и  неумело вывалился
оттуда и Лронг - перед ним расступились, и он, опустившись рядом с недвижным
телом,  с бесконечной нежностью принялся распутывать седые пряди, совершенно
скрывавшие лицо  бывшего  узника,  и  отводить  их  назад.  Лицо,  понемногу
открывавшееся,  поражало тем сочетанием мудрости,  значимости и, несмотря на
предельную  истощенность,  безграничного  могущества,  которое  скорее  было
свойственно легендарным рыцарям, чем реальным людям.
   Что-то мягкое и шелковистое ткнулось под локоть Лронгу -  Травяной рыцарь
поднял руку,  и из-под нее высунулась рыжекудрая головка Таиры и ее ладошки,
сложенные  лодочкой,   полные  свежей  воды.   Первые  же  прохладные  капли
подействовали на неподвижное лицо как сказочная животворная влага:  выпуклые
веки  дрогнули,   сухая  трещина  рта   разошлась  с   хриплым  вздохом,   и
пронзительные,  совсем не  старческие глаза уставились в  неизбывно вечернее
небо.
   Не глядя на сына,  а узнавая его каким-то неведомым чутьем, старый рыцарь
поднял руку и легко коснулся травяной накидки. Это не было жестом слепца или
безмолвной просьбой  немого  -  нет,  это  было  благословение.  Потом  рука
опустилась,  но  глаза  еще  долго-долго и  неотрывно глядели на  шафрановые
лепестки облаков, уносящихся к невидимому для него городу.
   - Слишком много света,  -  прошептал старый рыцарь Рахихорд, и глаза его,
переполненные золотым сиянием, закрылись.
   Он умер.
   Таира зажала рот  мокрыми еще  ладошками,  чтобы не  разрыдаться во  весь
голос,  вынырнула из-под Лронговой руки и,  так же  безошибочно,  не  глядя,
найдя голубой плащ Скюза,  уткнулась в  него и впервые за все эти дни совсем
по-детски расплакалась.  Ошеломленный этим  простым и  естественным порывом,
юноша не  смел  шевельнуться,  скованный ледяным взглядом принцессы.  О  чем
думала она, стоя над телом незнакомого ей тихрианина? Никто не дерзнул бы не
то  что спросить об  этом -  даже мысленно попытаться заглянуть в  пасмурное
сонмище ее дум.
   А  между тем перед ее  глазами стоял,  как живой,  Гаррэль,  мальчик-паж,
любивший ее до самозабвения,  но ни единым жестом, ни даже взмахом ресниц не
позволявший себе  обнаружить свои чувства.  Неписаный закон звездной дружины
Асмура требовал от всех ее членов сдержанности,  доходившей до аскетизма,  и
если на родном Джаспере все - или почти все - юные воины уже зан