имее,  к  тому  же  его  донимал  холод  и
непрекращающаяся боль необработанных  ран.  Он  не  разбирался  в  травах,
просто обложил раны  листьями  подорожника.  Рана  на  груди  затягивалась
быстро, но на руке гноилась и кровоточила. Здесь  был  нужен  знахарь  или
баба-травница. Несмотря на все неприятности, он все ближе подходил к дому.
До своей деревни надеялся добраться еще до рассвета. Если дойдет  -  может
выжить.
   Городовые приняли его за скрывающегося от людей банова шпиона и забрали
бы в Горчем, чтобы передать воеводе. Но Магвер не  служил  бану,  так  что
очень скоро бы обнаружилось, что он - человек Шепчущего. И  его  отправили
бы на эшафот.
   Приходилось бежать. Но...
   Что теперь делать? Остаться дома нельзя, это может навлечь несчастье на
головы родителей. Можно пойти на службу к бану - Магвер тут же отогнал эту
мысль. Либо укрыться в лесу, жить изгнанником, как Крогг. Но Крогг  служил
Шепчущему,  а  ему,  Магверу,  с  вырезанным  на  груди  позорным   знаком
предательства, нечего было искать друзей.
   Необходимо уйти куда-нибудь... Далеко. Как далеко? На пять, шесть  дней
пути или, может, дальше, в степи или к Шершневым поселениям. Мысль о таком
походе пугала его, уже десятки поколений никто из его рода, рода друзей  и
соседей не уходил из родной деревни дальше Реки. Но  ему,  Магверу,  здесь
ждать нечего. Разве что - гибели.
   Под утро лихорадка схватила его еще сильнее, дрожь трепала тело.  Холод
запросто проникал сквозь разодранную одежду, морозил кожу и кости. Он  шел
все медленнее и понимал, что этой ночью до дома не дойдет. Но знал  также,
что завтра,  прежде  чем  луна  поднимется  над  деревьями,  он  наверняка
окажется в селе.


   Приближался полдень.
   Дорон спокойно ждал, пока солнце взберется на вершину Горы. Он сидел на
сучковатом пеньке шагах, может, в  ста  от  ворот  Горчема.  Щеки  заросли
щетиной настолько, что невозможно было увидеть знак Листа. Зато волосы  он
состриг - череп покрывала  короткая,  длиной  в  ноготь  поросль.  Укрытый
старой накидкой, в выгоревших штанах, соломенных лаптях, он не боялся, что
кто-нибудь его узнает. Поэтому ждал спокойно.
   Толпы,  еще  два  дня  назад  перекатывавшиеся  через  Дабору,  немного
поредели, множество людей разбрелось по  домам  после  окончания  турнира.
Ярмарке оставалось еще жить три дня и, вероятнее всего, завтра-послезавтра
в город снова нахлынет масса народу, поскольку на пятницу, последний  день
ярмарки, бан наметил большое зрелище. В тот день на эшафот взойдет  Острый
- один из Шепчущих. В тот день палачам отдадут свои тела  два  прислужника
Острого.  Тогда  же  будут  приведены  в   исполнение   приговоры   другим
преступникам. Люди говорили, что  когда  схватили  Острого,  бан  приказал
привести Голубого Родинца - известного палача из Татары.
   Так говорили люди, при этом  сплевывали  с  неприязнью  и  отвращением.
Потому что хоть зрелище и обещало быть долгим и шикарным, но  все-таки  на
смерть поведут Шепчущего. Одного из тех, кто обучал, нес народу надежду  и
помощь. Смертного врага Гвардии. О да, все придут смотреть на его мучения,
но не для того чтобы радоваться. Как же злобно ненавидели сейчас посланцев
Гнезда и бановых наемников, схвативших Острого.
   Разводной мост Горчема опустился. Стражи расступились, чтобы пропустить
гонцов. Двенадцать быстроногих и громкоголосых мужчин помчались в Дабору с
криками:
   - Полдень! Полдень!
   Вот они уже миновали Дорона, вскоре их голоса разделились  и,  наконец,
умолкли вдалеке.
   На вал Горчема поднялись шестеро молодых парней с трембитами. Загудели.
Глухой протяжный стон понесся над городом.
   В тот же момент рядом с ними возник бан. Согласно обычаю, в  полдень  и
полночь Пенге Афра обходил валы  Горчема  трижды.  Так,  словно  охватывал
принадлежащий ему край, овладевал им.
   За баном следовал его сын со связанными за спиной руками,  а  дальше  -
несколько солдат в парадных одеждах придворной стражи.
   Шли быстро. В некоторых местах зубцы вала доходили  бану  до  плеч,  со
стороны реки они были значительно ниже.
   Дорон внимательно наблюдал за церемонией. Требовалось запомнить  каждую
ее деталь.
   Деревья Гая дали ему ответ.


   Лес кончился, уступив место полям.  Каждый  год  незасеянным  оставляли
кусок земли, взамен вырубая под будущие поля  такой  же  величины  участок
пущи. Из  года  в  год  деревня  передвигалась  словно  гигантский  червь,
ползущий сквозь зеленый клин.
   К счастью, была середина ночи, и обитатели деревни должны  были  спать.
Магвер не хотел, чтобы  его  кто-нибудь  увидел,  хоть  все  здешние  люди
приходились ему либо близкими, либо дальними  родственниками.  За  четверо
суток блужданий он привык соблюдать осторожность.
   Близость родительского дома прибавила сил, боль немного  утихла,  туман
сошел с глаз. Даже голод перестал докучать.
   Он шел медленно, тихо, слегка удлинил дорогу - не  хотел  двигаться  по
ветру. Собаки, конечно, все равно  его  учуют,  но  лучше,  чтобы  это  не
случилось неожиданно. Они наверняка поднимут лай, хотя бы от радости.
   Он прошел оставшиеся две трети пути до деревни -  уже  различал  темные
силуэты хлевов и амбаров. Почувствовал распирающую сердце радость.  Хорошо
возвращаться туда, где мать выпустила тебя в мир, где каждое место,  вещь,
даже запах - свой,  близкий,  знакомый.  Как  хорошо!  Мгновенно  накатила
грусть.  Придется  отсюда  уйти   далеко,   возможно,   уже   никогда   не
возвращаться. Плохо, плохо, эх Земля...
   Неожиданно сбоку что-то зашуршало. Он резко повернулся.
   К нему бежали три большие собаки. Он узнал их, как только  темные  тени
оказались достаточно близко.
   - Тише, - шепнул он. - Тише.
   Собаки остановились в нескольких шагах от него, сопя  и  ворча.  Хвосты
радостно ходили.
   - Привет, - сказал Магвер  и  неожиданно  увидел,  что  собачьи  хвосты
замерли. Ворчание сделалось громче, губы поднялись, обнажая клыки.
   - Что случилось? - спросил он как можно спокойнее. - Ну, в чем дело?
   Но собаки уже снова были прежними, приступ злобы прошел так же  быстро,
как и наступил.
   Он гладил собачьи головы, прочесывая пальцами густую шерсть. И ему  все
время казалось,  что  мускулы  собак  внезапно  напрягаются,  чтобы  через
мгновение снова подставить себя ласковой руке.


   Все выглядело как обычно. И двор, и дом, и стог рядом с курятником.
   И все-таки чувствовалась какая-то беспокойная тишина. Он  понял  только
тогда, когда подошел к сараю: не  было  ни  упряжных  собак,  ни  возка  -
значит, родители куда-то уехали. Вероятно, в Черное Село, там  жило  много
родственников. Так что можно свободно похозяйничать в  доме.  Он  вошел  в
чулан, приоткрыв дверь, чтобы сквозь нее попадал лунный свет.
   Сглотнул, видя столько деликатесов. Кучка брюквы в одном углу,  бочонок
с квашеной капустой в другом. На полках мешки с мукой,  крупой,  ароматные
цепочки сушеных грибов. В корзинах - яблоки и груши, в подойниках молоко и
сметана. Как же давно он не видел столько вкусностей!
   Он взял кувшинчик с пивом, сделал три-четыре  глотка,  чтобы  промочить
горло. Вытер губы рукой, отставил кувшин, схватил хлеб, снял с полки миску
со сметаной. Присел, поставил миску рядом и, отламывая от буханки  большие
куски, макал их в пиво и сметану. Наконец-то можно наесться!
   Он запихивал бы в себя хлеб до утра. Однако помнил, что до света должен
снова скрыться в лесу. Встал, отставил посуду на место и  принялся  искать
какой-нибудь мешок. Не найдя пустого, высыпал  из  одного  орехи  и  начал
набивать туда хлеб, брюкву, сушеную рыбу.
   Мешок был полон. Правда, оказался тяжеловат, но Магверу этот  груз  был
даже приятен. Что может быть милее голодному, чем мешок, полный снеди.
   Еще ему нужны были хорошие кремни и немного сушеного трута.  Он  охотно
прихватил бы лук, какой-нибудь нож и топорик, но все это хранилось в доме,
а туда  он  предпочитал  не  заходить.  Кроме  глухого  деда  Ашана,  там,
наверное, спали дети, может, кто-нибудь из холопов. Он так  хотел  увидеть
их, услышать их голоса, обнять, но предпочитал не показываться:  так  было
лучше и для него, и для детей. Еще несколько минут он осматривал чуланчик,
наконец взял  тесак,  не  очень,  может,  удобный  для  боя  или  разделки
животных, но все-таки лучше, чем пустые руки. Взял также кремневую  мотыгу
на хорошем толстом черенке. Этим  уже  можно  разбивать  головы.  Привязал
мешок к концу черенка и осторожно открыл настежь дверь чулана. Тишина.  Ни
собак, ни людей. Он вышел с мотыгой на плече и тесаком в правой руке.
   Однако не сделал и шага, как совсем рядом с головой пролетела стрела  и
вонзилась по перья в плетеную стенку чуланчика.
   - Положи все! - услышал он голос. - И не вздумай пошевелиться!


   Личная охрана - отборная  единица  армии  Горчема,  лейб-гвардия  бана.
Шестилетнюю службу несут солдаты, взятые если и не из  самых  влиятельных,
то наверняка знатных родов. Потом они возвращаются  в  свои  семьи,  щедро
одаренные баном - каждый получает  от  владыки  участок  пущи  и  холопов.
Обычно они живут недолго. Шесть лет вдыхать насыщенные пары, пить  настои,
повышающие быстроту, силу и ловкость - все это подрывает организм. Но  это
не единственная причина столь  частой  смены  охраны.  В  прежние  времена
именно телохранители и охранники не раз возводили на престол новых  банов,
убивая предыдущих владык. Только Пенге Адмун из первой линии Пенге кроваво
пресек влияние личной охраны. Он же установил  законы,  в  соответствии  с
которыми служба в крепости могла быть лишь небольшой частью жизни воина  -
но никак не его единственным занятием и целью.
   Как же сожалел Дорон о том, что там, у Птичьего Камня, он оставил  тела
четырех охранников. Теперь ему самому приходилось добывать то,  что  тогда
было почти в руках.
   За этими двумя он шел уже давно. Сразу было видно, что они  только  что
вышли в город после суточного дежурства в Горчеме. И хотели  повеселиться.
В трактире пили, лапали служанок, пели. Этот  вечер  для  них  только  еще
начинался. А поскольку попали они в трактир прямо  из  Горчема,  постольку
при них были заплечные мешки со всем, что было необходимо Дорону.
   Вот он и сидел в своем уголке, отхлебывая пиво  (кстати,  исключительно
скверное), и ждал. Покончил с одной кружкой, заказал вторую - "объекты" за
это время осушили по шесть. Как раз на седьмой начали похваляться, какие у
них девки в пригороде -  все  крутобедрые,  грудастые,  гладкокожие.  Одно
только неудобно - живут далеко от казарм, да и вообще солидный кус  дороги
от Горчема.
   Дорон обрадовался, услышав это. О лучшем и мечтать не мог.
   После  недолгого  препирательства  с  трактирщиком  относительно  платы
солдаты наконец встали и вышли из помещения.  Дорон  переждал  малость  и,
оставив на столе две бусины, последовал за ними.
   Ночь обещала быть холодной.
   Солдаты шли медленно, покрикивали, размахивали  руками,  несколько  раз
останавливались. Дорон тоже не особенно потел, чтобы  поспевать  за  ними,
оставаясь незамеченным.
   Вышли  из  Даборы,  миновали  плотно  застроенные  частные  участки   и
направились к Крячкам,  небольшому  поселку,  некогда  занятому  рыбаками,
промышлявшими на Реке. Сейчас, однако, после многих десятилетий без  войн,
больших пожаров и болезней, Дабора поглотила рыбацкий поселок.
   Дома стояли редко, спрятавшись за деревьями, окруженные заборчиками  из
хвороста. Из маленьких окон на двор просачивался  слабый  свет,  некоторые
дома были совершенно темными.
   - Далеко  еще?  -  спросил  один  из  охранников,  тот,  что  пониже  и
покрикливее.
   - Рядом, я же сказал, рядом, - буркнул второй.
   Дорон проскользнул между деревьями. Когда он  оперся  о  потрескавшуюся
кору одного из них, то почувствовал, как по спине побежали мурашки: тепло,
излучаемое деревьями, биение их сердец, ритм дыхания понять  мог  из  всех
людей только он. Он и Пестунья.
   Меж тем высокий солдат остановился,  махнул  товарищу  рукой,  дескать,
надо идти прямо. Сам остановился у куста и принялся расшнуровывать штаны.
   Дорон  некоторое  время  наблюдал  за   удаляющимся   силуэтом,   потом
направился к высокому.
   Карогги при нем не было, однако нож убивал так же быстро.
   Пальцы зажали солдату рот, острие вошло в  спину  по  рукоять.  Мертвое
тело свалилось на грудь Дорона. Лист положил его на землю.
   - Эй! - услышал он тут же и резко обернулся.
   Возвращался второй охранник. Видимо, потерял дорогу.
   - Эй, Кармаш!
   Дорон метнулся вбок. Поздно.
   Солдат уже стоял между деревьями. Достаточно близко,  чтобы  увидеть  и
убитого, и убийцу.
   Несколько секунд затуманенный пивом разум охранника пытался понять, что
случилось. Лицо солдата - расползающаяся  физиономия  пьяного  человека  -
застыло. Он отрезвел настолько, чтобы  драться.  Но  не  настолько,  чтобы
кричать и звать на помощь.
   Дорон бросился к нему.
   Охранник сбросил мешок,  потянулся  к  поясу.  В  городе  после  службы
солдаты бана носили короткие, утыканные кремнем палки, которые  назывались
аркароггами - "малыми кароггами".
   - Ах ты, коровья лепешка! - прошипел он. Дорон не ответил, что  удивило
солдата. Никто не начинал смертельной схватки молча.
   - Крыса!
   Дорон откинул капюшон. Они уже достаточно сблизились.
   Охранник прошелся палкой совсем  рядом  с  плечом  Листа,  второй  удар
последовал снизу. Дорон едва увернулся. Толкнул  солдата,  но  тот  быстро
отскочил. Невысокий, коренастый, он тем не менее двигался  с  удивительной
ловкостью.
   Солдат занес палку для удара. Дорон не отступил,  а  шагнул  навстречу.
Аркарогга начала опускаться прямо на его вытянутую  руку.  Дорон  зашипел,
бросился вбок, покатился по траве. Встал, но солдат был уже над ним. Снова
поднял для удара палку. На этот раз Дорон успел отступить.
   Охранник напирал. На его лице появилась победная ухмылка. Теперь  Дорон
уже  не  сумел  бы  уклониться  от  падающей  палки.  Солдат   замахнулся,
протягивая левую растопыренную пятерню к горлу Листа.
   Это длилось мгновение. Дорон видел мелькающий около лица  острый  конец
аркарогги и радостную мину противника.
   И тут время остановилось. Сила, мощь, тепло поплыли по спине и ступням,
по лицу и рукам. Палка солдата изготовлена из бука, а за спиной -  дерево,
дающее силу, а кругом лес, полный стволов, ветвей, корней.
   Все это он увидел мгновенно. Увидел и почувствовал.
   Он перекинул нож в левую руку, правую выбросил вверх.  Палка  охранника
ударила его по предплечью, но Лист почувствовал не боль, а только приятное
тепло, слабую дрожь букового дерева.
   Солдат выругался. Секундой позже острие ножа вонзилось ему  в  живот  и
лишило жизни.


   Голос был знакомый.
   - Я? - спросил Магвер, откладывая оружие на землю. - Брата не  узнаешь,
малыш?
   Они бросились друг к другу в объятия. Долго беседовали.
   - Запомни, ты ничего не должен им говорить. - Магвер схватил руку Мино.
- Запомни. Я и так слишком много тебе наболтал. Скажи, что мне  надо  было
уйти. Скажи, что с землей я попрощался. И за эту "кражу"  извинись.  -  Он
усмехнулся, указав на набитый мешок: Мино принес из дома котомку,  лук  со
стрелами, бурдюк с пивом, второй - для воды, немного мяса и гусиный жир  в
глиняной крынке.
   Мино прижался к брату. Обнял его. Ему едва исполнилось семь годков и он
еще не получил имени, но Магвер из всех родных  именно  его  любил  больше
всех.
   - Ну ладно уж, - погладил он мальчика по голове. - Иду, скоро  рассвет.
А мне надо еще с землей попрощаться.
   - Погоди! - Малыш неожиданно что-то вспомнил и, прежде чем Магвер успел
спросить в чем дело, снова скрылся в хате.
   Вернулся тут же с кусочком бумаги.
   - Сем дней назад приходил посланник из Даборы. Принес письмо. Для тебя.
   - Что это? -  Магвер  взял  свернутый  кусочек  серой  бумаги,  которую
вырабатывают в Хосьчишках. Быстро развернул.
   - А ну, посвети.
   Мино принес огарок свечи.
   Магвер молча смотрел на бумагу, на несколько фраз, на подпись под ними.
   - Что-то случилось? - спросил Мино.
   - Ничего. - Магвер смял бумажку. - Тот парень что-нибудь сказал?
   - Я в это время был в поле. Его встретил Говол, но он ничего не сказал.
   - Хорошо. - Магвер положил руки на плечи мальчугана. - Прощай.
   - Прощай, брат, - серьезно сказал Мино.


   Бумага.
   Серая бумага, изготовленная в Хосьчишках.
   Буквы. Угловатые, написанные пьяной рукой знаки.
   Слова. Нескладные. Странные.
   Фразы. Непонятные. Страшные.
   Он не мог отсюда уйти. Надо было  затаиться  в  лесу  и  ждать.  Искать
правду. О Земля, как же трудно все это понять. Как  трудно.  Кто?  Почему?
Неужели это он? Земля, но ведь...
   Буквы, выведенные пьяной  рукой.  Но  он  узнал  ее,  впрочем,  подпись
указывала автора. Буквы, выписанные так, как пишут на севере,  -  плоские,
тупые, без мягких закруглений, складывались в слова и  несли  удивительное
известие.
   Так больно, рука и грудь, и голова, но  болят  и  мысли.  Во  сто  крат
сильнее. Надо понять, узнать правду.

   "Я - ничего. Он велел пить. Глядеть в глаза. Говорил. Я -  ничего.  Дай
водки, тогда скажу. Иначе не могу. Он приказал.  Все  приказал.  Я  боюсь,
Асга. Я ничего.
   Родам."

   Магвер должен был узнать правду.
   Лес впустил его - и теперь лес должен стать его домом.



        "11. БОЛОТА"

   Горячка свалила его в ту же ночь. Тело словно бы сдерживало  ее,  давая
Магверу время возвратиться домой, но стоило ему уйти  из  родной  деревни,
как болезнь вернулась. Нет, не болезнь - порча.
   На теле появились синие линии. Они протянулись вдоль позвоночника, рук,
ног, на животе соединялись  в  спирали,  спину  разрисовали  бесформенными
узорами.
   Он знал эту болезнь. Видимо, Острый пропитал лезвие  своего  ножа  ядом
оборотника. Магвер знал, что это значит. Его тело начнет расти. Быстро, со
дня на день. Сначала он станет  выше  на  палец,  два,  наконец  на  метр,
полтора.  Этим  дело  не  кончится.  Одновременно  он  будет   изменяться.
Обращаться вспять. И так до самого конца.
   Вначале выпадут волосы, потом изменятся пропорции  тела.  Он  похудеет,
ноги укоротятся, руки удлинятся. Затем он снова начнет  полнеть,  пухнуть.
Голова, лицо, форма черепа - все будет так, как уже бывало в жизни. Только
меняться  станет  в  обратном  порядке.  Одновременно   его   рост   будет
увеличиваться.
   Гигант с телом ребенка. Все более маленького ребенка.
   На третий день дрожащие ноги не выдержат вес тела. Он  перевернется,  у
него недостанет сил встать. Череп распузырится, ноги искривятся, не хватит
сил оторвать лицо от земли. Но это  еще  не  конец.  Он  вернется  к  тому
моменту, когда родился, а потом понемногу  превратится  в  не  похожее  на
человека чудовище. И будет жить, пока его не убьют грибки и плесень. Будет
лежать там, где упадет или куда доползет, пока еще сможет ползти.  Правда,
никто его не убьет, но никто и не подойдет ближе чем на  несколько  шагов.
Ведь говорят, дыхание чудовища может сразить человека. О Земля...
   Его не тронет ни  один  зверь,  хищники  обойдут  труп,  даже  те,  что
питаются падалью, не польстятся на столь легкую добычу.
   Однако есть надежда.
   "Земля, дай мне время дойти!"
   Противоядие приготовляют из того же самого оборотника, только иначе. Но
он растет на Черных Болотах...
   "О Земля, туда не заглядывает никто, даже сам бан, а ведь он -  маг.  И
Острый говорил о них со страхом. Там прячутся чуждые, не  известные  людям
силы, чудовища. Мрачные места и чуждые силы.
   Но идти надо, надо!"
   О Земля, ну зачем они это  сделали,  почему  напустили  на  него  такую
порчу? Для устрашения других предателей, известное дело.  Но  за  что,  за
что?
   Магвер перекинул котомку через плечо. Синие линии набухали.  Под  кожей
зудело, как будто там что-то шевелится. Он  не  знал,  сколько  времени  в
запасе, прежде чем его свалит немощь. Необходимо дойти до болот.


   Воздух каз