сворачивать к воротам стоящих вдоль улицы домов. Да их никто  б  и
не впустил. Поэтому они направлялись к рынку, рассчитывая в толпе уйти  от
погони. Однако ж и там на их пути стояли стражники.
   Мальчишки выскочили из-за поворота,  сделали  еще  несколько  шагов,  и
тогда трое городовых двинулись к ним. Мальчишки мгновенно  развернулись  и
кинулись в сторону, к воротам, но тут стоял  хозяин  с  толстой  палкой  в
руках. Они не испугались - впрочем, другого пути к бегству и не было.  Они
бросились на хозяина, но было уже поздно. Городовые  подскочили,  повалили
их на землю, принялись избивать кулаками, пинать.
   Люди подошли ближе, смеясь и показывая на мальчишек пальцами,  какая-то
бабища ругалась, размахивая узловатыми кулаками. Воров в Даборе не любили.
   Наконец  стражники  оставили  мальчишек,  молча  встали   рядом.   Люди
постепенно расходились, представление близилось к концу. Сейчас  городовые
потащат сопляков в яму, завтра  палач  отрубит  им  правые  кисти  рук,  а
послезавтра вышвырнет воров за валы Даборы. Если они вернутся сюда прежде,
чем раны  зарубцуются,  их  убьют.  Так  обычно  поступали  с  малолетними
преступниками, а таких во время ярмарок и турниров по городу крутилось  не
счесть.
   Уже всего два-три человека стояли  около  стражников,  когда  у  начала
улицы появились три гвардейца.
   Они шли плечо к плечу, одного роста,  одетые  одинаково,  в  одинаковых
масках, закрывающих лица. Их волосы  были  черны,  как  кафтаны,  штаны  и
башмаки. Как и половины щитов. Маски были желтые,  прикрывали  лбы,  носы,
щеки, доходили до ртов.
   Маски.
   Гвардейцы шли сегодня на город, чтобы убивать.
   День Крови.


   Каждый из них семь лет назад повалил своего  первого  врага.  Вероятно,
вместе они участвовали в какой-то битве, и  там  впервые  острия  каменных
топоров обагрились человеческой кровью. Спустя семь лет эта кровь призвала
Шершней снова. Сегодня они  должны  были  убить,  а  двое  мальчишек  явно
оказались у них на пути. Двое.
   Шершней было трое.
   Они шли медленно, напряженные, готовые к бою в любой момент и  в  любом
месте, в руках - топоры с гладкими  лезвиями  из  серого  камня,  широкими
обухами и длинными топорищами.
   Мальчишек было двое, а гвардейцев трое. Одной жертвы недоставало.
   Люди начали пятиться, все  быстрее,  быстрее,  наконец  многие  из  них
побежали - только бы подальше уйти от проклятых воинов в черных йопанах  и
желтых масках.
   Стражники подняли парнишек и пихнули в сторону приближающихся  Шершней.
Мальчишки пошли безропотно, один плакал, по лицу второго текла кровь.
   Любопытство не менее сильно, чем страх. Некоторые из  ротозеев,  только
что  показавших  спины,  повернулись,  чтобы  с   безопасного   расстояния
наблюдать за развитием событий.
   Шершни шли на мальчишек.
   Городовые, сбившись в плотную кучку, смотрели,  как  один  из  парнишек
закрывает лицо руками, второй падает на колени, прижимается лбом к  земле,
моля о пощаде...
   Гвардейцы чуть расступились, прошли мимо мальчишек. Они не покачнулись,
не дрогнули сжимающие топорища руки. Они направились к стражникам.
   Трое.
   Воины бана робко попятились.
   Мальчишки с изумлением уставились в спины гвардейцам, мгновение  стояли
неподвижно, потом резко повернулись и кинулись бежать.
   И тут движения гвардейцев  сделались  быстрыми,  двое  развернулись  на
полушаге  и,  не  раздумывая,  бросили  топоры.  Каменные   острия   почти
одновременно коснулись спин мальчишек. Два тела упали на землю и замерли.
   Третий Шершень подскочил к городовым. Их было пятеро,  он  -  один.  Но
солдат бана парализовал не только страх.  Они  знали,  что  Шершень  убьет
только одного, и каждый надеялся, что это будет не он. Как степные  олени,
на которых напали волки, сбиваются в стадо, так и воины  бана  подчинились
приговору и ждали, на кого этот приговор падет.
   Топор Шершня ударил  по  плечу  одного  их  них,  мелькнул  около  лица
другого, задел за грудь третьего.
   Гвардеец хрипло засмеялся. Его смех больше походил на ворчание  собаки,
чем на голос человека. Левой рукой он потянулся к заткнутому за пояс ножу.
Рука крепко ухватила деревянную рукоять. На лице Шершня  заиграла  гримаса
удовольствия от столь удачной шутки.
   Продолжая смеяться, он вонзил нож себе в живот, смеясь упал на колени и
еще продолжал смеяться, когда лицо его ударилось о землю.
   Тогда расхохотались и оба его спутника.


   Брат...
   Дорон поднял голову. Солнце на мгновение ослепило  его,  и  вначале  он
увидел лишь силуэт человека.
   - Я пришел поклониться тебе.
   - Здравствуй, брат.
   Перед ним стоял Ольгомар. Высокий, плечистый, смуглый. На щеке,  словно
выполненная мастерской рукой татуировка, зеленел маленький  листок.  Знак,
появившийся в  тот  момент,  когда  упал  последний  слой  телячьей  кожи,
прикрывавшей Десницу Гая.
   - Здравствуй.
   Несколько секунд они стояли молча, глядя  в  глаза  друг  другу.  Потом
Дорон положил руки на плечи Ольгомару и сам почувствовал тепло его рук.
   Пульсирующее тепло пронизало пальцы Дорона. Горячей дрожью текло  вдоль
рук, заполнило живот и голову, спустилось по ногам, защекотало ступни.
   Они закрыли глаза.
   Дунул ветер, охватил их, подняв песок и стебли  травы,  где-то  кричали
птицы, где-то заливался лаем пес.
   Дорон видел.
   Две наложившиеся друг на друга картины.  Обе  одинаково  четкие,  равно
весомые, разделенные пространством  времени  и  тем  не  менее  непонятным
образом перемешивающиеся. Два неба, две земли, две  толпы,  два  турнирных
плаца, две карогги.  Это  о  нем.  Это  к  нему  подходит  боец,  держащий
обернутую телячьей шкурой палицу. И не о нем  -  ведь  он  видел  молодого
смуглого бойца, который протягивал к палице руки. Это он. И  не  он.  Ведь
тот юноша стоит далеко внизу, вглядываясь в палицу...
   Кожи опадают одна за другой. И вот уже последняя на земле.
   Глаза гвардейца расширяются от изумления.
   Крик судей. Они падают на землю,  бьются  лбами  о  траву,  протягивают
руки. Рыдания сотрясают их тела.
   Бан выпрямляется. Три птицы кружат над его головой.
   Первые люди тоже  уже  видят.  Уже  говорят  своим  соседям,  указывают
пальцами, кричат. Гул вздымается все сильнее.
   А он поднимает палицу. Поднимает Десницу Гая -  чудесное  оружие,  плод
живого дерева и трудов Придающего Формы,  оружие,  которое  дарует  своему
владельцу силу и славу.
   Которое его отличает.
   Стержень палицы коричневый, кремневые занозы  держатся  в  нем  крепко,
ведь Пестунья забила осколки в живую ветвь, позволила дереву охватить  их,
связать с собой навсегда.
   Но  палица  не  мертва.  Она  выпустила  листок,   маленький,   нежный,
трепещущий на ветру. Однако сорвать его нельзя. Священный Гай сделал  свой
выбор, сотворил так, что именно этот человек получил живую  Десницу,  стал
Листом.
   Каждый год шесть палиц передает Пестунья Матерям Города Ос. Иногда, раз
в шестьдесят или в сто двадцать лет Гай выбирает себе слугу. Одна из палиц
выпускает лист.
   Сила Гая снисходит на человека.
   Власть Гая становится его властью.
   Предыдущий избранник, Белый Ястреб из Города Ос, умер за  семь  лет  до
рождения Дорона. Двадцать четыре года назад был отмечен Дорон.
   Теперь Гай избрал Ольгомара.


   - Я считаю, что ты должен отправиться немедленно, -  решительно  сказал
Дорон. Они сидели на земле перед его домом и беседовали уже с полудня. - К
зиме доберешься до Гая.
   - Я никогда не бывал дальше Комы. - Ольгомар вздохнул. - А может, пойти
с Гвардией?
   - Не надо. Тебе не нужна охрана, никто тебя пальцем не тронет. А идти с
ними в одном ряду тебе будет  трудно.  Они  странно  ходят,  слушаются  не
собственных ног, а барабанчика Ведущего.
   - Было бы кому слово молвить.
   - С гвардейцами не поболтаешь. Они разговаривают только между собой,  а
когда идут, не разговаривают вообще, чтобы не тратить  силы.  Рассказывают
удивительные вещи, страшные для простого человека, трудно  понимаемые.  Уж
лучше присоединяйся к купцам.
   - Кто-нибудь отправляется?
   - Кажется, Рослан Ольтомарец готовит несколько телег.  Если  пойдешь  с
ними, они тебе еще и заплатят: с тобой им будет безопаснее.
   - Они же пойдут по тракту, что им грозит?
   - Вообще-то, ничего. Но  разные  слухи  достигли  Даборы.  Отправляются
Шершни. Говорят  о  крупном  бунте  на  кремневых  копях  в  Серых  Горах.
Множество одиноких людей и вооруженных групп могут бродить по лесам, а эти
станут обдирать кого попало и где попало. Может, лучше, если б ты все-таки
с кем-нибудь пошел.
   - Я не боюсь.
   - Это хорошо. Но они сначала убивают и только потом  осматривают  труп.
Ну, справишься с тремя, может, с пятью. Но если десяток стрел пустят  тебе
в грудь, то одна-то уж попадет наверняка. Мало  какая  стрела  может  тебя
убить, но все же...
   - Мало какая... - повторил Ольгомар. - Не понимаю я всего этого.  Когда
у меня карогга в руках, я что-то чувствую, многое  понимаю,  но  стоит  ее
отложить, и я снова становлюсь глупцом.
   - В Гае поймешь все. Попадешь туда, коснешься руками  коры  деревьев  и
поймешь. Это просто. Все это действительно легко проникает  в  мысли.  Лес
оберегает тебя. Деревья заботятся  о  тебе,  опекают,  служат  тебе.  Если
придется от кого-то убегать, а  ты  спрячешься  за  ствол  дерева,  погоня
пройдет мимо. Любого другого увидят сразу, а мимо тебя в шаге пройдут и не
заметят. Древко топора в  руках  твоего  врага  служит  тебе,  а  не  ему.
Конечно, он наносит удары, но  острие  топора  не  коснется  твоего  тела.
Деревянное топорище отклонит его руку. Но если  против  тебя  выйдут  трое
рубак, ты погибнешь.  Трудно  все  это  объяснить.  Доберешься  до  Гая  -
поймешь...
   - Лист...
   - Да, ты получишь предначертание, как я его получил.
   Дорон задумался.
   Предначертание. Тогда, много лет назад, он положил в Гае свою кароггу у
стоп Дуба и три листа  Гиганта  упали  на  землю.  Они  плавно  плыли  над
головами Дорона и Пестуньи, медленно, благородно, трижды облетели  дерево,
прежде чем коснулись земли. Пестунья подняла их  и  показала  Дорону.  Они
были засохшие. Засох и листок на Дороновой карогге, превратившись в  каплю
застывшей крови.
   Пестунья объяснила ему, что это значит.
   Три листа - три священные птицы Даборы. Лист с карогги - он сам.
   Следующую ночь он провел в Гае, кружа меж Священных Деревьев и стараясь
понять предначертание. Под утро его сморил  короткий  сон.  Однако  он  не
запомнил ничего, кроме слов предначертания, гудящих в мозгу, словно горное
эхо:

   Пока жив будешь ты, избранник Древ Святых,
   Жив будет Афра, бан, владыка душ живых,
   Даборы властелин, но не Лесистых Гор...
   И не подвластен Круг ему с прадавних пор...
   Но если ты свою прольешь на камень кровь,
   То знай: он в Тень уйдет и не вернется вновь.

   Объяснить предначертание было легко. Пока он, Дорон, жив, жив  и  Пенге
Афра, хозяин Даборы, но не властелин Круга Мха, священного Круга  Лесистых
Гор. После победоносной войны Гнездо оградило Круг Шершнями и не допускало
в  него  истинных  владельцев  -  обитателей  Лесистых  Гор.  Уже  десятки
поколений сила Круга служила Городу Ос и Матерям,  поддерживая  могущество
Черной Владычицы.
   Двадцать  четыре  года  минуло  с  того  дня,  когда   Дорон   выслушал
предначертание. Тогда он поклялся,  что  никогда  не  вступит  в  бой,  не
погрузится в воду глубже, чем до пояса, не спустится в шахту и  не  выйдет
охотиться на крупного опасного зверя. Он должен избегать любых  опасностей
- ведь его судьба сплелась с судьбой  Пенге  Афры.  Какие  знамения  дадут
Священные Деревья Ольгомару? В чем тайная причина того, что  Гай  позволил
двум своим слугам жить  одновременно  на  земле  и  в  качестве  места  их
рождения и встречи назначил Лесистые Горы?
   Ведь именно на Земле Ос росли Деревья. Именно в Гнезде живут  рожденные
на  камнях  Круга  люди,  отмеченные  Землей   Родительницей.   Там   жили
Благородные из великих и могущественных  родов.  Под  спины  рождающих  их
матерей подкладывали горсть земли не только из Круга Земли Ос, и не только
из краев, подчиненных Шершням, таких, как  Лесистые  Горы,  Марке-Диб  или
Долина Медведей. Ведь Аталл Ловец Земель  отправлялся  в  места  настолько
удаленные, что никто, кроме него и его предков, никогда туда не добирался.
Он привозил мешочки с землей из кругов,  даже  названий  которых  не  знал
никто.  И  горсть  Земли  Родительницы,  подложенная  под  спины  рожениц,
передавала новорожденным силу и мощь тех дальних кругов. Ну  и  что?  Хоть
кто-нибудь из этих людей мог сравниться с ним, Листом,  был  сильнее  его?
Разве что Матери, Ловец Земель, Пестунья да Придающий  Форму.  В  Лесистых
Горах не было никого, кто обладал хотя бы частицей той силы, что  даровали
ему Деревья. Даже бан...
   Поэтому он относился к людям так же, как взрослый человек  относится  к
играющим детям. Так и жил. Они не понимали его, его не занимали  их  беды.
Он стоял над людьми, над законами и обычаями, но за эту свободу платил  во
сто крат более горькой неволей - одиночеством. И вот теперь родился  брат.
Их соединило родство более сильное, нежели кровные узы, союз бортников или
закон дружбы. Каждый,  поднявший  руку  на  Ольгомара,  становился  врагом
Дорона, любая нанесенная Ольгомару обида была бы отмщена Дороном. Они были
Листья.


   - Его схватили и потащили в Горчем. Уж там-то  им  займутся.  -  Горада
пересказывала Магверу услышанное на рынке. - Надо ж быть таким  глупцом  -
держать это дома. Уж лучше себе самому башку отрезать.
   - Наверняка. - Магвер покачал головой. Горада продолжала плести  что-то
дальше, в основном о Белом  Когте,  самом  известном  из  Шепчущих.  Белый
Коготь действовал на юге Лесистых Гор, не только обучая, но  и  нападая  с
оружием  в  руках  на  бановых  сборщиков.  Бывало,  выступал   и   против
ольтомарских наемников, служивших Городу Ос, а однажды случилось, что  его
солдаты дрались с Гвардией. Средь людей  он  слыл  героем,  величайшим  из
Шепчущих. О нем пели песни и слагали волшебные сказки.
   - И это наверняка был скорняк?
   - Оленник, его взяли.
   Магвер не знал, кто готовил им беличьи хвосты. Конечно, он уже  не  раз
задумывался над этим, но охотник на оленей Корфан никак для такой  опасной
работы, по мнению Магвера, не подходил.
   И теперь, когда группы городовых рассыпались по улицам Даборы, когда по
городу кружил человек, знавший его,  Магвера,  в  лицо,  когда  в  бановом
узилище сидел мужчина, который тоже мог много  знать  о  делах  Шепчущего,
Магвер ощутил страх. Этот страх,  вначале  более  легкий,  нежели  касание
крыла бабочки, постепенно заполнял все мысли. Магвер боялся.


   - Дети, господин, - Салот аж дрожал от злости, - глупые  дети.  Знаешь,
господин, как у них порой в животе  что-то  переворачивается,  впрочем,  у
молодых никогда особого-то ума в пузе не сидело.  Частенько  этак  играют,
лепят шарики из грязи и навоза и забрасывают городовых, или попрошаек, или
тех, кто им просто не понравится.  Наверное,  уже  не  раз  за  это  порку
получали, но разве этакого сопляка успокоишь?.. Ну а теперь забросали  тех
резников. Откуда им было знать, что те по кровь шли...
   - Родители должны лучше присматривать за младшими;  теперь  пусть  сами
себя благодарят, - спокойно ответил Дорон.
   - Верно, господин, - покачал головой Салот. - А ты слышал про облаву на
улице скорняков?
   - Рассказывали...
   - Болтают, господин, будто городовые заранее знали, где искать, ну а на
улицу всех повыгоняли только, чтобы потешиться. Да еще говорят, что кто-то
из людей Острого  выдал  остальное.  Так  говорят,  да  только  что-то  не
верится...
   - Всякий выдаст, Салот, если ему как следует заплатить.
   - Не всякий, господин. - Слуга серьезно взглянул на Дорона:  редко  его
лицо становилось таким задумчивым. - Не всякий.
   - Знаю, Салот, - улыбнулся Лист. - Принеси-ка еще пива.


   Вечером явился Вагран.
   Первое, что услышал Магвер, был стук в оконную раму. Раз. Еще  раз.  Он
приоткрыл ставень.
   Вагран стоял на улице в нескольких шагах от стены дома.
   - Вылезай быстро! - прошипел он.
   - Иду! - Магвер закрыл ставень и, затягивая шнурки кафтана,  направился
к выходу.
   - Надолго уходишь? - Горада стояла в дверях кухни.
   Он вздрогнул. Повернулся.
   - Да. Когда вернусь, не знаю.
   - Что-то случилось?
   - Ничего.
   Вагран ждал, укрытый в тени растущих  между  домами  деревьев.  Поманил
Магвера пальцем.
   Случилось что-то скверное. Они никогда не планировали встреч в  Даборе,
а если случайно и встречались в городе, то  расходились  молча.  Так  учил
Острый. Магвер примерно знал, где живут его друзья, но чтобы  отыскать  их
дома, ему потребовалось бы много времени. Ну и  никогда  б  он  не  сделал
этого без приказа. Значит, Ваграна прислал  Острый.  Что-то  случилось,  и
Магвер не сомневался, что это как-то связано с поимкой скорняка.
   - В чем дело?
   - Встретимся у камня, - шепнул Вагран. - В обычное время.
   - Что такое?
   - Не знаю. - Вагран растерянно покрутил головой. - Сегодня перед обедом
Острый вызвал меня через посланца. А  потом  велел  отыскать  вас  всех  и
созвать на вечер. Произошло что-то страшное.
   - Что?
   - Острый сказал только, что... - Вагран понизил  голос.  -  Что  кто-то
предал, кто-то этого оленника выдал. И Острый знает,  что  это  кто-то  из
другой группы.  Вот  я  и  думаю,  он  быстро  собирает  нас,  чтобы  того
прикончить и решить, как быть дальше. Это все, что я могу сказать.
   - Ладно. Ты уже всех вызвал?
   - Позма еще нет. Но я знаю, где он сидит. - Вагран усмехнулся. -  Девка
у него есть, чернявая. Когда-то он трепался,  что  может  ее  одолжить  на
время. Помнишь?
   - Да.
   - Ну так я пошел.
   - Ладно.
   Вагран повернулся и  быстро  двинулся  в  сторону  Северного  Квартала.
Магвер смотрел вслед, потом, низко опустив голову, вошел в дом. Предатель.
Надо же! Получается, что и Острый может ошибиться и взять в дело  человека
недостойного.
   - Уже возвращаешься? - удивилась  Горада.  Юбка  обтягивала  ее  бедра,
рубаха напружинилась на грудях.
   - Возвращаюсь. Но сразу же уйду.



        "9. ПРЕДАТЕЛЬ"

   Магвер миновал три дубочка, прошел  вдоль  грязного  канала  и  наконец
очутился  за  пределами  Даборы.  Здесь  город  почти  сходился  с  лесом.
Двадцатилетнему молодняку предстояло жить еще вторые двадцать  лет.  Потом
на него снова набросятся  оравы  лесорубов,  смоляков,  плотников,  станут
валить деревья, выковыривать камни, сдирать мох. Земли между Нижней Рекой,
Холмами Поятты и южными болотами  принадлежали  Горчему  и  были  заселены
холопами бана. Много веков назад эти земли поделили на три большие  части,
каждая из которых  кормила  крепость  по  два  десятилетия.  Потом  холопы
перебирались на новое жилье,  забирая  с  собой  все  ценные  инструменты,
перегоняя скот.
   Магвер направлялся к одной из таких опустевших деревушек, укрытой между
невысокими холмами. Они часто здесь собирались на совет.
   В темнеющей в вечернем  сумраке  чаще  мелькнул  белый  камень.  Магвер
свернул около  него,  вошел  в  молодой  березняк.  Как  обычно,  из  тьмы
неожиданно выглянул дом. Магвер, разводя руками ветви, пошел вдоль стены и
остановился на улочке, некогда пересекавшей поселение.
   Темно и пусто.
   Исход людей пережили только три дома - бревенчатые срубы, которые могли
позволить себе лишь самые богатые. Те, что победнее, плели стены домов  из
ивы. От таких хижин остались лишь толстые балки  рам,  кое-где  оплетенные
заплесневевшим ивняком, словно скелет, Обтянутый лоскутьями кожи. Заросшие
кустами и травой, опутанные вьюнком и  паутиной,  они  походили  на  живые
растения. Лес быстро осваивал людские жилища. Но люди  еще  вернутся,  как
возвращались всегда.
   Магвер подошел к большому, обнесенному срубом колодцу. Свистнул.  Кусты
зашевелились, из них вынырнули три темные фигур