язал  лоб
лентой. Ему  было  сорок,  и  уже  семнадцать  лет  он  не  сталкивался  с
противниками.
   Луну затянули тучи, слабый свет не мог выхватить из тьмы фигуру  бойца,
но если бы кто подошел к забору, он услышал бы  громкое  мужское  дыхание,
свист рассекаемого кароггой воздуха, хруст ломающихся под ногами веток.
   Когда Дорон закончил тренировку, над Ореховой Долиной вставал рассвет.


   Светало.
   Ветер  очистил  Пруды  Черного  Омута   от   тумана,   разогнал   тучи,
затягивающие черное небо. Солнце выглянуло из-за края мира. Воздух обвевал
утренним холодом, но  Магверу  казалось,  что  он  во  сто  крат  холоднее
обычного.
   Он сидел, скорчившись, вперившись  в  росток  молодой  липы,  найденной
вчера Острым. Липа - дерево смерти. В Ольтомаре умершим детям вкладывали в
нос липовые шарики. Кажется, в  дальних  краях  людей  хоронят  в  липовых
корзинах. А в Даборе на липах вешают преступников.
   Магвер, на котором была только набедренная повязка, дрожал  от  холода.
Ноги уже закоченели, согнутая шея разболелась, оплетенные тонкими липовыми
побегами пальцы занемели.
   За спиной Магвера стоял Острый. Он говорил медленно и  тихо,  так,  что
юноша слышал лишь шепот, самих же слов разобрать не мог.
   Хрустнуло стекло раздавленной в руке склянки, кровь Родама смешалась  с
кровью Острого, потом Шепчущий коснулся холодными липкими  пальцами  плеча
Магвера.
   Острый принялся насвистывать. Свист, вначале тихий,  с  каждой  минутой
становился все громче. Робкий вначале, он постепенно набирал силу. И тогда
Магвер  почувствовал,  как  вдоль  позвоночника  побежали  мурашки,  дрожь
сменили  тонкие  быстрые  покалывания,  все  более  глубокие,  все   более
чувствительные. Что-то странное, пугающее проникло в мысли Магвера, что-то
такое,  из-за  чего  глаза  перестать  видеть,  уши  -  слышать,  а  мысли
разбегались так, что он не мог собрать их в кулак и не в силах  был  этому
сопротивляться.
   И вдруг все замерло.
   Шепчущий обошел вокруг Магвера и встал перед ним, хотя  ему  все  время
казалось, что он чувствует руки Острого у себя на плечах.
   Шепчущий сорвал липовый листик. Вынул из мешочка кусочек  сырого  мяса,
завернул в листик и подал Магверу.
   Юноша раскрыл рот, сжал веки. Его зубы стиснули жилистое мясо, прикусив
лист, язык слизал кровь с губ.


   Разбудил его далекий крик:
   - Господин! Господин!
   Лист успел встать и отворить дверь,  прежде  чем  кричавший  вбежал  во
двор.
   - Господин! - Мужчина тяжело дышал,  утомленный  долгим  бегом.  Салота
уважали в округе не только за его ловкие пальцы, но еще и за  то,  что  он
лучше других умел разговаривать с Дороном.
   - В чем дело?
   - Господин... Сегодня прибежал  малыш  Конта,  он  ночевал  у  бабки  в
Даборе, но старуха послала его чуть свет, потому что вроде бы как в городе
творятся страшные вещи, - выпалил на одном дыхании Салот.
   - Что случилось?
   - Господин, была, кажется, страшная бойня. Вечером  гвардейцы  вошли  в
город, сам знаешь, господин, какие они, что мужики, что бабы. А  уж  ихнюю
бабу ни в какую от мужика не отличишь. Ну вот. Вдесятером вроде как  вошли
они в трактир и принялись там хватать и щупать девок трактирных. Ну а  те,
как всякие служебные девки, маненько испужались, но  почали  им  услужать.
Ну, это еще ничего  страшного,  потому  как  они  ж  к  тому  приставлены,
привычные и за это им харч дают. Но тут оказалось, что  гвардейцы-то  одни
бабы, гвардейки, значит, и эти-то бабы к служебным девкам и добираются.
   Дорон слабо улыбнулся, но Салот этого не заметил.
   - Ну и тут уж пошло через край, господин. И началась  драка.  Страшная,
потому как за девок ихние парни встали. Ну, все выперлись на улицу, а  там
к ним присоединились другие. Два гвардейца, кажись,  раненых,  а  наших  -
трое убитых. Ох, не будет примирения, не будет мира. А городовые  всю  эту
толпищу разогнали,  нескольких,  что  помоложе,  схватили  и  поволокли  в
крепость. Бан их еще не осудил, но людишки болтают, что  суд,  мол,  будет
строгий, чтобы никто супротив Шершней  не  смел  пальцем  шевельнуть.  Как
думаешь, господин, дарует он им жизнь иль нет?
   Дорон поудобнее устроился на скамейке.
   - Думаю, Салот, все от  людей  зависит.  Будет  покой  -  отпустит  бан
молодых. Начнутся беспорядки - пойдут на эшафот.
   - Эшафот! - ахнул слуга. - Эшафот... Первая кровь уж пролилася.


   Собаки не обращали внимания на царящий на рынке балаган - здесь была их
территория и они давно уже привыкли ко всему. Сейчас, пользуясь  солнечным
днем, отогревались - ленивые и медлительные. Люди обходили их стороной, не
мешая дреме. Собака - слуга и друг человека - заслуживала уважения.
   Магвер шел по улице, не глядя по сторонам. Солнце светило прямо в лицо,
но он даже не щурился.
   Следом за ним, в десяти, может, пятнадцати шагах следовали трое мужчин.
Они должны были ему помочь.
   Острого не было. Утром, когда  Магвер  сорвал  с  пальца  липовый  луб,
Шепчущий попрощался и ушел. Он и без того посвятил Магверу много времени.
   Подошли к площади. Магвер приостановился  на  мгновение,  шедшие  сзади
мужчины замедлили шаг. Он осмотрелся. Его взгляд остановился на собаках.
   Солнце припекало кожу.
   Одна из собак,  огромная  черная  дворняга,  открыла  глаза  и  подняла
голову. Вытянула к Магверу шею, на мгновение застыла.
   Мужчины двинулись дальше.
   Собака улеглась. Однако глаз не закрыла.
   Около колодца  сидели  несколько  городовых.  Именно  сюда,  как  велел
обычай, являлись те, кто  получил  знак  от  бана.  Здесь  они  показывали
бумагу, снабженную печатью воеводы  и  Рябинины  Вызова.  Потом  городовые
препровождали узников в Горчем.
   Магвер миновал колодец, остановился только около  растущих  на  площади
тополей. Присел в тени, опершись о холодный ствол.
   Спутники Магвера разделились. Один присел рядом  с  ним,  второй  встал
около ларька, третий двинулся к колодцу. Как и было условлено заранее.
   - По-о-олдень!
   - По-о-олдень!
   Крик глашатаев  вознесся  над  гулом  толпы,  одновременно  со  стороны
Горчема послышался монотонный протяжный  стон  рогов.  Бан  начинал  обход
валов.
   Этот звук обеспокоил собак, они вскочили, оглядываясь  и  принюхиваясь.
Одна залаяла, но все тут же снова улеглись на нагретом песке.
   Только черная дворняга продолжала стоять, глядя на Магвера.
   Магвер тоже глядел на собаку, потом сунул  руку  в  перевешенную  через
плечо сумку, вынул маленький,  покрашенный  черным  камушек.  Положил  под
язык.
   В тот же момент у начала противоположной улицы появился Родам.
   Он шел медленно, неуверенно, шагом пьяного человека.


   Собака резко тряхнула головой.
   Родам выпил много,  пожалуй,  гораздо  больше  вчерашнего.  Однако  шел
ровно, всем телом стремясь сохранять равновесие.
   Магвер продолжал сидеть неподвижно. Прищурил глаза, потом совсем закрыл
их, крепко сжал колени руками.
   Родам шел прямо на колодец.
   Собака  сделала  несколько  шагов,  остановилась,   завертелась,   ловя
собственный хвост.
   Магвер пошевелил губами, прошептал несколько слов.
   Родам остановился, оглядел площадь, снова пошел, однако не к колодцу, а
к сидящим под деревьями гонцам. Они подскочили к нему тут же, но когда  он
произнес несколько слов, большинство вернулось к деревьям. Остался  только
один. Он смотрел на Родама внимательно,  чуть  улыбаясь.  По  телу  Родама
пробежала легкая дрожь, он принялся размахивать руками,  вертеть  головой,
переминаться с ноги на ногу.
   Камень под языком у Магвера разогревался.  Магвер  чувствовал  тепло  и
знал, что скоро оно станет палить огнем.
   Собака заскулила. Тихо. Жалобно.
   Родам остановился, положил руку на плечо гонца, второй как бы  указывал
какое-то направление. Потом залез в карман блузы, вынул  горсть  платежных
бусинок и подал пареньку. Мальчик вытаращил глаза,  недоверчиво  глядя  на
столь большую сумму. Письмо вместе с бусинками он засунул в висящий на шее
мешочек. Родам повернулся и снова направился к колодцу.
   Шероховатая твердость камня жгла Магверу язык.
   Собака снова заскулила, скулеж постепенно переходил в ворчание.
   Побелевшие пальцы Магвера сильнее сжали колени.
   Глаза у него были закрыты. Веки стиснуты до боли.
   Он видел. Изображение было  неполным,  туманным,  покрытым  плесенью  и
пылью, бесцветным и плоским.
   Он  слышал.  Мерный  гул,  размеренное  дыхание   человеческой   толпы,
приглушенное, пригашенное.
   Он принюхивался. Этот новый мир открылся ему, как ландшафт, заполненный
знаками и указаниями, которые человеческий разум не в состоянии  охватить.
Запахи клубились, указывали пути.
   Магвер воспринимал ощущения собаки - страх и удивление, беспокойство  и
ярость. Он соприкасался с иным разумом, примитивным, но все же непонятным,
вытолкнутым  из  своего  обиталища,  напуганным  угасанием  привычных  ему
органов чувств.
   Магвер ощущал, как  это  существо  борется,  рвется,  слабея  с  каждым
мгновением.
   Зато все полнее становился видимый мир - человеческий разум привыкал  к
нечеловеческому видению  и  звуку,  учился  понимать  запах,  извлекал  из
тайников  памяти  желания  и  инстинкты  предвечных  предков.  Все  полнее
овладевал чуждым телом: конечностями, предназначенными не для того,  чтобы
держать оружие, искусственно созданное, и основным своим оружием - пастью,
ощерившейся сверкающими клыками.
   И только жар Черного Ореха под  языком  приносил  чудовищную  муку,  от
которой невозможно было избавиться. Черный Орех  сначала  коснулся  крови,
кожи, волос Магвера, ощутил его пот и слюну. Сейчас  он  причинял  боль  -
единственную тропинку, по которой человеческий разум мог вернуться в  свое
тело.
   Родам  уже  стоял  перед  городовыми.  Покачиваясь,  начал  копаться  в
карманах. Наконец извлек знак вызова.
   Черная собака глядела на него, клоня голову к земле.
   Родам, раскрыв кулак, показал городовому Рябинину.  Солдат  внимательно
всмотрелся и крикнул что-то своему спутнику. Тот кивнул. Городовой  слегка
подтолкнул Родама и двинулся следом за ним.
   Глаза собаки видели приближающихся мужчин. Их запах  крепчал  с  каждым
мгновением. Собака оскалилась.


   Они сближаются.
   Запах Родама знаком, хоть и  не  имеет  названия.  Лишь  теперь  Магвер
чувствует его и знает, что чувствовал всегда. Но есть в этом запахе что-то
такое, чего никогда не  было.  Смешиваются  ароматы  пива,  пота,  страха,
усталости, но еще глубже, еще дальше притаилось что-то непонятное - запах,
едва уловимый даже для чуткого собачьего носа.
   Рядом - запах стражника. Жареная баранина,  пиво,  пот,  пыль  площади,
спокойствие. Большинство людей пахнут  здесь  так  же,  хотя  ни  один  не
ощущается совершенно одинаково.
   Они сближаются.
   Они уже не больше чем в шаге друг от друга. Собака прыгает, кидается им
под ноги, словно только что проснулась, перепугалась.
   Городовой яростно ругается, пинает ее. Носок  башмака  попадает  собаке
под брюхо. Удар  не  очень  сильный,  но  Магвер  раскрывает  рот.  Собака
обнажает клыки.
   Она ворчит и  с  лаем  принимается  скакать  вокруг  мужчин.  Городовой
отгоняет ее,  хватает  палку,  замахивается,  но  собака  увертывается  от
удара...
   - Хватай его! - орет Родам. Он хрипит, голос пропитой,  горло  стиснуто
спазмой. Слишком много было пива прямо из подвалов.
   Он тоже пытается пнуть собаку и с трудом удерживает равновесие.
   Вот уже и другие собаки, заинтересовавшись дракой, поднимают лай. Но  с
места не двигаются. Просто  наблюдают  за  скачущими  людьми  и  прыгающим
вокруг них зверем.
   Собака  хватает  зубами  ногу  стражника.  Магвер  чувствует   во   рту
шершавость шерстяной штанины, мягкость тела, тепло крови. Палка  бьет  его
по шее. Собака с воем отскакивает. И снова кидается вперед, на сей раз  на
Родама. Прыгает. Родам пытается схватить ее под уши. Так следует  бороться
с  собаками.  Схватить  за  вздыбленную  шерсть,  перевернуть  противника,
бросить на землю и придавить. Именно  так  надо  сделать.  Но  он  пьян  и
медлителен, впрочем, ему всегда недоставало прыткости.
   Клыки добираются до горла Родама. В нос собаки ударяет запах крови,  ее
липкости и жара, запах  умерщвляемой  плоти.  Городовой  охаживает  собаку
палкой, бьет ногами, второй поспешает ему на помощь.
   Кровь хлещет на ноздри и морду. На щеки и лоб.  Боль  в  переламываемом
палкой позвоночнике. Пальцы сжимают  колени.  Предсмертный  вопль  собаки.
Стон  человека.  Жар  камня  под  языком.  И   возвращение.   Возвращение.
Возвращение...


   Магвер открыл глаза. В ста шагах от него люди наклонились  над  мертвым
Родамом и загрызшей его мертвой собакой.



        "5. БЕЛИЧЬИ ХВОСТЫ"

   Полтора десятка бойцов  вышли  в  первый  день  на  плац,  однако  лишь
восьмерым суждено было стать победителями и  назавтра  принять  участие  в
заключительном бое.
   Несмотря на то  что  поединки  начинались  на  рассвете,  трибуны  были
постоянно забиты людьми. Некоторые прошли и по четыре дюжины верст,  чтобы
теперь иметь  возможность  любоваться  теми,  кто  состязается  в  силе  и
ловкости. Пока что  турнир  проходил  спокойно:  никто  не  погиб  и  лишь
нескольких пришлось унести с поля боя.
   Дорон пришел на плац утром,  уселся  на  своем  месте  и,  как  обещал,
наблюдал за всеми боями братьев-бортников. Ильоми выиграл два поединка,  в
третьем  проиграл  одному  из  вышедших  на  ристалище  Шершней.   Шершни,
несомненно, были лучшими бойцами во всех окрестных краях.  Они  рождались,
вырастали и умирали воинами. Это была обособленная каста - каста мужчин  и
женщин, всецело послушных приказам Матерей. Безгрудые  женщины  с  мужским
строением тела,  мускулистыми  руками  и  ногами,  резкими  чертами  лица,
жесткими движениями. Дважды в жизни  они  беременели  и  всегда  приносили
двойняшек: двух мальчиков или мальчика и девочку. После родов возвращались
в строй, сильные, как мужчины, и как мужчины - жестокие. Забеременеть  они
могли только от гвардейцев, которые, кстати, не могли зачать потомства  ни
с какой другой женщиной.
   Так они жили всегда, сколько  существовал  Город  Ос,  сколько  владели
Землей Ос Матери. Гвардейцы - человеческая раса, хоть и враждебная другим.
Они не способны ни на что, кроме борьбы. Их песни просты и монотонны, язык
- убог, обычаи - дикие. Но в бою противостоять им не мог никто.
   Именно они,  напоенные  Мощью  Земли  Родительницы  и  Внешнего  Круга,
обеспечивали Гнезду  безопасность.  Ежегодно  Шершни  устраивали  кровавые
облавы на окрестные народы. Под их ударами  давным-давно  пало  могущество
Даборы и Круга Мха, погибли Матери Лесистых Гор.  Именно  они  возвели  на
трон первых наместников, а потом, когда Лесистые Горы попытались  сбросить
ярмо Гнезда, утопили бунты в потоках крови.
   Так говорили Шепчущие.
   Главная трибуна пока пустовала. Завтра, когда вознесется  Длань  Гая  -
награда победителю турнира, - прибудут  Пенге  Афра  и  эйенни,  спустятся
князья всех провинций Лесистых Гор и стекольные мастера из Увегны.  Сейчас
же здесь сидели лишь Дорон и два-три десятка гвардейцев.  Шершни  молчали,
изредка  перебрасывались  несколькими  словами,  а  порой  из  их   глоток
вырывалось злобное бурчание. И тогда, как заметил Дорон,  начинали  гудеть
все. Даже когда на плац выходил кто-то из их братии, Шершни  не  вставали,
не кричали - просто смотрели чуть более внимательно. А в их глазах не было
радужек.
   Постепенно трибуны заполнялись.
   Толпа ликовала. Люди приходили целыми семьями, родами,  кланами.  Когда
на ринге оказывался кто-нибудь из близких, они вскакивали с  мест,  орали,
плевались. Порой, если болельщики соперников оказывались  слишком  близко,
возникали потасовки. Тогда встревали  городовые,  раздавая  удары  палками
налево и направо, и быстро восстанавливали порядок.
   Дорон едва заметно улыбался. Он любил посидеть на трибуне, поглядеть на
состязающихся. Иногда немного сожалел, что ему  с  ними  уже  не  сойтись.
После того, что ему напророчили, он поклялся никогда не вступать в  бой  с
человеком, потому что  во  время  боя  можно  запросто  погибнуть.  Он  не
участвовал в поединках давно, но наверняка смог бы победить любого из этих
юных бойцов.
   Много  раз  Дорона  просили  стать  турнирным  судьей,  но  он   всегда
отказывался. Судья должен следить за тем, чтобы противники  придерживались
правил поединка. Именно судья  прерывал  бой,  если  один  из  бойцов  уже
безусловно доказал свое превосходство, но еще не успел  нанести  сопернику
серьезных увечий. Дед Дорона рассказывал,  что  когда-то  судей  не  было.
Противники бились до тех пор, пока один из них не просил пощады или же был
уже не в состоянии подняться с земли.  В  те  времена  многие  здоровые  и
сильные мужчины погибали либо возвращались домой калеками.  Впрочем,  кому
какое дело до того, сколько юношей теряло здоровье на Даборских турнирах в
те времена, когда прадед Дорона был еще мальчишкой? Именно  тогда  в  роду
Афров вспыхнула борьба за власть. Братья убивали братьев, сыновья погибали
от рук отцов, дочери приканчивали матерей. И каждый новый  бан  являлся  с
поклоном к стоящим в Круге Мха гвардейцам и делал  приношения  Городу  Ос.
Если б не это, он за два месяца потерял бы  власть.  Так  было  всегда  со
времен большой войны. Богачи  Даборы  могли  бороться  друг  с  другом  за
власть, могли плести заговоры. Армия Гнезда  никогда  не  поддерживала  ни
одного из них, но от  каждого  победителя  требовала  дани  и  послушания.
Некоторые осмеливались бунтовать: Харпор Большой, Мои Ияш, Грау  Коваканн.
О них слагают  песни,  которые  пересказывают  Шепчущие,  поют  у  костров
дровосеки и крестьяне. Харпор погиб на кресте. Мона насадили на кол.  Грау
принесли в жертву Внешнему Кругу. Предварительно  каждому  вырвали  глаза,
языки, отрезали пальцы рук и ног, содрали скальпы.  Это  случилось  давно,
очень давно, уже много поколений никто не бунтовал. Ни один владыка.
   Ильян одного за другим победил трех противников. В борьбе за то,  чтобы
войти  в  восьмерку  сильнейших,  ему  досталось  биться  с   черноволосым
мускулистым пареньком в красной набедренной повязке. Кожа его блестела  от
пота, спину и грудь покрывала татуировка рыбаков с Черных Озер. Бой длился
недолго.  Ильян  постоянно  нападал,  однако  рыбак  отражал  все   удары.
Неожиданно он закрутил палкой, выбил оружие  из  рук  Ильяна  и  приставил
роговое острие ему к горлу.
   - Стой! - крикнул судья, и его голос затерялся в реве толпы.
   Черноволосый обернулся к главной  трибуне  и  взглянул  прямо  в  глаза
Дорону.


   Магвер отдыхал, тяжело опершись о крышку стола.  Рядом  стоял  кубок  с
пивом. Гул заполненного людьми  зала  доходил  до  него  словно  издалека.
Магвер не обращал внимания на шныряющих  между  столами  девушек,  ему  не
мешали выкрики пьяниц.
   Он сидел в  ленивом  оцепенении,  продолжая  обдумывать  послеобеденное
приключение. Иногда возвращалось воспоминание о вкусе крови,  человеческой
плоти - и тогда раздувались ноздри, пересыхало во рту.  Страх  мешался  со
странной лихорадкой.
   У него получилось. Он смог.
   Острый призвал на помощь Когга, Ваграна  и  Позма  -  они  должны  были
оберегать Магвера сегодня и прикрывать завтра на базарной площади во время
операции. Он смог!
   Кое-что удивляло его. Во-первых, Родам никогда не вливал в себя слишком
много пива или водки. Над ним даже смеялись. Однако последние дни  он  все
время ходил пьяный. Магвер понимал, что это от  страха,  и  все  же  столь
неожиданная перемена казалась ему довольно странной, ведь Родам всякий раз
обещал, что больше водки в рот не  возьмет,  и  все  же  на  каждую  новую
встречу являлся пьяным в стельку.
   Ну и, во-вторых, это странное воспоминание.  Магвер  мог  воспроизвести
мысленно даже самые четкие запахи из той мешанины, которую  раскрыл  перед
ним звериный разум.  Но  тот,  едва  заметный  странный  запах...  Что  он