сь в  мелодию
леса - спокойную и  тихую,  напеваемую  деревьями,  расцвеченную  птичьими
призывами, ритмичную,  вызванную  пробегающими  животными.  Наконец  Дорон
перестал замечать и этот звук, приглушил  его,  отторг  так,  что  в  ушах
звучал только тихий шум. Однако если что-то необычное врывалось в  мелодию
леса, он слышал это в сотни раз громче и четче. Именно так  достигал  ушей
Дорона  шум  ручья,  гул  падающего  дерева.  Эти  звуки,  нарушающие  или
изменяющие лесную песню, обычно не означали ничего опасного.
   На сей раз Дорон выделил меж других звуков хруст веток, ломаемых ногами
человека.
   Человек бежал, и бежал давно. Он был утомлен. Шаги были неровными -  он
уже не мог удержать четкого ритма. А  за  ним  еще  далеко,  но  с  каждой
минутой все ближе бежали четверо  мужчин,  ведомых  собаками.  Они  бежали
параллельно пути Листа, но немного  сбоку  и  в  противоположную  сторону.
Убегающий мог быть разведчиком бана либо беглецом с  территории  Круга.  И
тот, и другой должны много знать о происходящем.
   Дорон быстро обдумал положение. Один против четверых.  Ведь  на  помощь
задыхающегося и ослабевшего человека рассчитывать нечего. Ну и к  тому  же
еще собаки.
   Рисковать не стоило, но проверить следовало.
   Дорон свернул, перешел на трусцу,  потом  на  бег.  Он  хотел  пересечь
дорогу беглецу, осмотреть из-за кустов и его, и преследователей.
   Неожиданно беглец споткнулся и упал. Вставал он медленно, ошеломленный,
а может, не соображающий, что делать. Отдыхал. Он не мог не понимать,  что
от преследователей не уйти, поэтому  хотел  умереть  как  боец  и  предать
Матери как можно больше врагов. Он отдыхал.
   Дорон  резко  свернул.  Теперь  он  бежал  почти  наравне  с   четырьмя
мужчинами. И хотя он не был таким уставшим, как они, все же  догнал  их  с
трудом. Они были выученные, тренированные преследователи, способные бежать
за  своими  собаками  десятки  верст,  возможно,  не  очень  быстро,  зато
неутомимо. Так что сейчас, когда Дорон уже  тяжело  дышал,  они  могли  не
останавливаться хоть до ночи.  К  счастью,  беглец  тоже  утомился  и  его
безумный бег закончился.
   Дорон обежал стороной отдыхающего  мужчину,  не  видя  его,  теперь  же
повернулся и медленно приблизился к указываемому деревьями  месту.  Развел
ветки и увидел светловолосого парнишку в разорванной испачканной одежде, с
лицом, покрытым красными полосами - следами ударов ветвей. Беглец опирался
о дерево. В руке у него была карогга. Дорон  разобрал  вытатуированную  на
щеке юноши голову сокола, обрамленную волнистой линией.  Значит,  парнишка
принадлежал приписанному к Кругу клану сокольников.
   Из-за  деревьев  выбежали  четверо   гвардейцев.   Они   относились   к
подразделению преследователей - их легко было отличить от касты воинов  по
длинным ногам и широкой груди. Правда, бились они не  хуже  солдат,  хотя,
возможно,  и  не  отличались  такой  же  стойкостью.  Шершней  вела   пара
собак-убийц - могучих, с  короткой  черной  шерстью  и  прекрасным  нюхом.
Увидев жертву, преследователи резко  остановились.  Уже  через  минуту  их
дыхание успокоилось, глаза заблестели в предвкушении боя, губы сложились в
гримасу то ли ненависти, то ли жестокости. Двое схватились за перевешенные
через плечи топоры, двое наклонились к собакам, принялись  нашептывать  им
приказы. "Хотят взять сокольника живым.  Сейчас  спустят  собак.  Животные
кинутся на человека, повалят на землю, схватят зубами за горло так, что он
и шелохнуться не сможет. А преследователи будут лишены удовольствия  убить
беглеца, и разочарование пробудит в них злобу". Все еще придерживая  собак
на поводках, они покрикивали на паренька, измываясь, словно  страх  жертвы
мог хоть немного восполнить им утраченное удовольствие.
   Сокольник сжал губы, плечи у него дрожали.
   "О белая береза, отгоняющая болезни,  -  подумал  Дорон,  -  сейчас  ты
ощутишь кровь на своей коре. Пот и страх человеческий уже текут  по  твоим
волокнам, касаются  листьев,  замораживают  корни.  Прости  ему,  ибо  нет
мужчины, который на его месте не ощутил бы страха".
   Собаки громко дышали - то ли от усталости, то ли  от  ярости.  Натянули
поводки. Две черные тени метнулись к человеку.  В  тот  же  миг  сокольник
вскрикнул. Протяжно, стонуще. Дорон знал этот  звук.  Сокольник  призывал.
Собаки были уже на полпути, когда с неба упали две серые тени.
   Собаки взвыли, начался бой. Крик птиц, кровь  из  разорванных  собачьих
морд, перья, стон, крики гвардейцев, смех сокольника и катающийся по  мху,
ломающий кусты и папоротники клуб шерсти, перьев,  крови,  слюны,  визг  и
скрип.
   Дорон с удивлением глядел на сокольника. Молодой, он явно был  мастером
своего дела. Мало кто мог так выдрессировать птиц, чтобы  те  сопровождали
хозяина в походе, а призванные криком, защищали.
   Все кончилось быстро. Завизжала первая  собака  с  разорванной  пастью,
выклеванными глазами, шкура с ее головы сошла  пластами,  обнажив  розовый
череп. Яростная, жестокая, со щенячьего возраста натаскиваемая на  борьбу,
она еще и теперь мотала головой, щелкала зубами, пытаясь  схватить  птицу.
Сокол отскочил. Измазанный собственной и собачьей кровью,  с  перекушенным
крылом, он подлетел к своему хозяину, криком прося о помощи. Второй  сокол
лежал мертвый рядом с мертвой собакой, вцепившись когтями ей в  глаза,  со
стиснутой белыми зубами головой.
   Шершни стояли, оцепенев, глядя на своих любимых псов, только что  таких
сильных,  таких  всепобеждающих.  Сокольник  же  ласкал  умирающую  птицу,
припавшую к его ногам. Юноша хотел наклониться, взять сокола на  руки,  но
не успел. Шершни бросились на него, оставив воющего ослепленного пса.
   Дорон выскочил из укрытия. Они не узнали его. Да и не  могли  узнать  -
вероятно, никогда раньше не видели. Грязь и трехдневная щетина  прикрывали
знак  на  его  щеке,  а  ненависть  и  жажда  боя  заглушили  предчувствия
преследователей.
   Он парировал первый удар, свернул  с  линии  другого,  толкнул  кароггу
вперед, почувствовал, как она ткнулась во что-то мягкое, не задержался  ни
на мгновение, прыгнул вбок, повернулся: преследователь у  него  за  спиной
падал  на  землю.  Стоящий  перед  ним  гвардеец  задержался,   удивленный
легкостью, с которой чужак разделывается с лучшими бойцами Земли  Ос.  Это
мгновение погубило Шершня. Дорон  перевернул  кароггу  в  руке,  рукояткой
дотянулся до подбородка гвардейца, услышал хруст ломающейся кости, крик  -
и тут же другой конец палки вбил противнику в живот.
   Какая-то тень замаячила рядом с  Дороном.  Он  заметил  движение  краем
глаза и отклонился - каменный  топор  прорезал  воздух  над  его  головой.
Сокольник неподвижно лежал на земле с окровавленным лицом, прикрыв  глаза,
раскинув руки. Он был жив. Все это Дорон увидел в тот краткий миг, который
дали ему гвардейцы, прежде чем напали снова. Он отскочил. Топоры  даже  не
задели  его.  Карогга   тоже   начала   свою   пляску.   Шершни   утратили
самоуверенность: вот два трупа их братьев в папоротниках, вот удивительный
человек, опережающий их в быстроте реакций,  изумительно  точно  наносящий
удары, вот его карогга - необычная, таинственная... Однако  удивление,  на
которое были  способны  даже  дикие  слуги  Гнезда,  не  могло  пересилить
инстинкт и заученность реакций. Они были созданы для того,  чтобы  биться,
убивать и побеждать либо... умирать. Но ведь они вовсе не думали о смерти,
по-прежнему считая себя лучшими.
   Красная пена крови и воздуха вырвалась у одного  из  перебитого  горла.
Второй Шершень долго отражал  удары,  с  немым  отчаянием,  шаг  за  шагом
оттесняемый Дороном. Он пренебрегал смертью, а может, забыл о  возможности
бегства или все еще рассчитывал на победу. Этого Дорон  не  знал,  ибо  ни
один живой человек не в  состоянии  проникнуть  в  мысли  и  чувства  этих
удивительных созданий -  гвардейцев.  Лист  продолжал  отбивать  отчаянные
удары воина Гнезда, а когда увидел пробел в его защите  -  ткнул.  Шершень
покачнулся, открылся совсем, тогда Дорон ударил  его  и  повалил.  Острием
карогги пригвоздил к земле, словно червя.
   Он не мог долго упиваться победой. Сокольник  умирал,  а  ведь  он  мог
рассказать много интересного. Лист отер рукавом кровь  с  лица  юноши.  На
черепе виднелась вмятина.  Сокольник  широко  отворил  глаза  -  кровавые,
изумленные, с огромными зрачками; слезы боли и страха текли по  его  лицу.
Щеки тряслись, зубы отбивали дробь, кусая язык до крови.
   - Что происходит в Кругу? Что с Гвардией?
   - Готовятся... готовятся... - Юноша шептал, тень  улыбки  мелькнула  на
его лице, словно то, что он может говорить, облегчало его страдания.  -  Я
сбежал... хотел к нашим...
   - Много войска?
   - Вся Гвардия... и немного новых, пять дюжин с востока... Что там?
   - В Даборе?
   Юноша кивнул.
   - Белый Коготь собрал людей. Много хороших бойцов. Будет  война,  какой
не помнит Горчем, большая война.
   - А ты... Кто ты... Почему.
   - Я думал, ты мне поможешь. - Дорон говорил быстро,  чтобы  пересказать
умирающему как можно больше. - Меня зовут Дорон.
   - Дорон, - шепнул сокольник, его губы дрогнули, снова повторяя это имя.
- Лист... Лист...
   - Лист, - кивнул Дорон.
   Юноша шевельнул рукой, схватил бойца за руку. Крепко сжал.
   - Лист...
   - Слушай, почему гвардейцы до сих  пор  ждут?  Почему  не  двинулись  к
Даборе? Когда начали собираться? После того, как прилетели бановы голуби?
   Сокольник вздрогнул.
   - Голуби... Они... два дня...
   - Два дня?!
   - Никаких голубей... Не было никаких голубей...
   - Что ты говоришь?! Может, не видел? Когда...
   - Я - сокольник. - Шепот на мгновение поднялся на тон выше.  -  Никаких
голубей не было...
   Губы сокольника замерли.
   Рядом в двух шагах умирающая птица пронзительно закричала, изливая миру
свою смертную боль и смертное одиночество.



        "19. ГОРАДА"

   Никаких помех Магвер по дороге не встретил. Через шесть  дней  добрался
до Модовли, одной из холопских деревушек Даборы. Все послеполуденное время
просидел, скрывшись  в  лесу  и  наблюдая  за  селением.  Мужчин  осталось
маловато,  только  мальчики  да  старики.  Все  полевые  работы  выполняли
женщины. Это означало, что Белый Коготь круто взялся за организацию своего
войска.  Под  вечер  Магвер  двинулся  дальше.  Надо  было  обойти  Дабору
стороной, переплыть Зеленую Реку и еще день топать до  укрытия  Дорона.  В
принципе, он мог бы сразу направиться к городу, и уставшее тело  требовало
передышки, одной приличной ночевки, хорошо приготовленной пищи.
   В лесу трудно встретить одинокого человека. Однако теперь, когда Магвер
подошел к более плотно заселенным местам, можно  было  ожидать  всего.  Он
пошел медленнее, стал более внимательным. А  поскольку  в  лесу  постоянно
что-то происходит, ему часто приходилось нырять в  заросли  -  по  большей
части для того, чтобы увидеть пробегающую лань или зайца. Однако он  знал,
что пока не потеряет осторожности, у него остаются шансы выжить,  и  такие
ошибки вскоре перестали его раздражать.
   Река, в эту пору года уже  успокоившаяся,  медленно  текла  на  восток.
Широкая, шагов, может, сто, по обеим берегам заросшая камышом и аиром, она
лениво катила свои воды. Магвер отыскал место поуже. Спрятался в  зарослях
и некоторое время наблюдал за противоположным берегом. Не  заметив  ничего
опасного, разделся, свернул одежду в узел и, подвязав к  голове,  вошел  в
воду.
   Он, как немногие в деревне, умел плавать.  Люди  сторонились  воды.  По
реке сплавляли лес, возили товары, ловили рыбу, на ней строили  мосты.  Но
все, даже  сплавщики  и  лодочники,  чувствовали  перед  водой  страх.  Не
приносили воде жертв, никогда не пытались ее ублажить.
   Дальнейшая дорога к лесному укрытию уже  не  доставила  Магверу  особых
хлопот. Добравшись до места, он внимательно осмотрел все  оставленные  ими
ловушки. Веточки, прикрывающие вход, лежали  так,  как  их  положили.  Две
тонкие нити, растянутые на высоте колен и  щиколоток,  были  натянуты.  На
песке, которым они посыпали яму, он не обнаружил ничьих следов.
   Он скинул рубашку и брюки, голышом пошел к ближайшей речушке. Зачерпнул
две горсти мелкого песка и протерся крепко и тщательно,  так,  что  начала
болеть кожа. При этом сорвал несколько струпьев - тоненькие струйки  крови
стекли по плечам, груди и бедрам.
   Солнце поднималось, розовый отсвет ложился на деревья и землю, разлился
на жемчужной воде речушки, освещал нагого юношу. Темный пушок покрывал его
грудь,  серая  полоска  первой  растительности  появилась   на   щеках   и
подбородке. Копна светлых волос опускалась на  лоб.  Он  глянул  на  небо.
Скитания с Дороном научили его  многому,  он  многое  увидел  и  понял.  И
чувствовал, что лес уже не  такой,  каким  был  когда-то.  Деревья  словно
узнавали в нем друга Дорона.


   На следующий день утром он двинулся в Дабору. Конечно, безопаснее  было
бы идти ночью, но Магвер боялся потерять  дорогу.  Сейчас  он  подходил  к
городу с запада, то есть через лесные квадраты,  уже  много  лет  лежавшие
"под парами". Лес сожрал  бывшие  поля.  Молодые  сосны  и  ели  распушили
иголки, стремились вверх серые дубки и можжевельники. Магвер  считал,  что
если ему удастся идти так же  быстро  и  на  пути  не  встретится  никаких
препятствий, то к границам города он доберется еще до темноты.  На  улицах
можно встретить множество людей - расходящихся по домам, спешащих  в  свои
отряды, возвращающихся с попоек. В такой толпе легко затеряться, и  Магвер
был уверен, что успеет дойти до района Большого Вала.
   Он не ошибся. На Третьем Тракте он присоединился  к  длинному  обозу  с
хлебом. Оставил его, как только пересек Западные Ворота, и двинулся к дому
Горады.
   Улицы понемногу пустели. Он предполагал, что в  любой  момент  глашатаи
объявят о запретных  часах.  И  не  ошибся.  Лишь  несколько  перекрестков
отделяли его от цели, когда загудели  далекие  роги,  послышались  окрики,
потом мимо Магвера промчался гонец, покрикивая, что пора уйти  с  улиц,  и
каждый, кого схватят патрули городовых,  будет  завтра  же  казнен.  Гонец
пробежал, и последние люди начали исчезать в подворотнях. На пустой  улице
остался только он. Надо было быстро принимать решение. Патрули  уже  вышли
на  улицы,  возможно,  один  из  них  вот-вот  появится  из-за  ближайшего
поворота. Магвер нырнул в первые попавшиеся ворота, ведущие на  плотницкий
двор. Осторожно выглянул и, никого не  заметив,  побежал  в  глубь  улицы.
Шагов через сто снова спрятался за забором.
   - Ого-о-онь! - крик городового неожиданно раздался в каких-нибудь  двух
улицах. - Ого-о-онь тушить!
   Наконец Магвер добрался до дома  Горады,  прижался  к  стене  и  замер.
Изнутри не доносилось ни звука, самый хилый лучик  света  не  просачивался
сквозь щели в  ставнях.  Он  подошел  к  двери.  Обычно  Горада  дверь  не
запирала. Обычно - не значит всегда. На этот раз она опустила щеколду.  Не
из страха перед грабителями - у нее было мало ценных  вещей,  да  и  любой
грабитель управится с таким "замком". Видимо, ветер слишком сильно  хлопал
дверью. Магвер вытащил нож и осторожно просунул лезвие в щель между дверью
и косяком.
   Шаги он услышал в последний момент. Отчаянным прыжком кинулся вбок,  за
низкий плетеный заборчик. Прижался к земле.  Трое  городовых  вышли  из-за
поворота. Живо о чем-то переговариваясь, миновали Магвера и пошли  дальше.
Он вернулся к двери, снова достал нож из отшлифованного оленьего рога.  На
ручке кремневыми долотами были изображены медведь, зубр и тур,  чтобы  три
эти владыки леса помогали охотнику. Магвер подсунул острие под  щеколду  и
осторожно поднял ее вверх. Она легко поддалась и с тихим стуком  упала  на
глиняный пол сеней. Магвер снова замер, приложив ухо к двери.  Тишина.  Он
слегка толкнул дверь. Переступил порог и почти на ощупь двинулся к комнате
Горады. Не впервой ему было  проходить  по  сеням  в  темноте,  он  только
боялся, не поставили ли в  них  какой-нибудь  предмет,  который  он  может
задеть. Нет, не поставили.
   Он шел на цыпочках, как мог тихо. Дверь в комнату  Горады  была  слегка
приоткрыта. Магвер услышал знакомое спокойное дыхание отдыхающей  женщины.
Сунул голову внутрь. Глаза понемногу привыкали к полумраку, и  он  увидел,
что Горада спит одна.
   Он вошел в комнату. Дверь запер на засов.
   Она проснулась. Приподнялась на локтях, вглядываясь в темноту,  еще  не
вполне пришедшая в себя. Он прыгнул к ней.  Она  заметила  тень,  услышала
шаги. Хотела закричать.
   Он кинулся на нее так, что она даже застонала, крепко прижал к матрасу,
накрыл рукой рот, тихо прошептал:
   - Это я, Магвер.
   Она  рванулась  снова,  словно  до  нее  не  дошли  его  слова.  Широко
раскрытыми глазами она вглядывалась в его лицо.  Руки,  которыми  она  его
отталкивала, прошлись по бедрам, соединились на его шее. И эти руки узнали
Магвера. Он чувствовал, как ее мышцы обмякли.
   - Это я, - тихо повторил он.
   Он подтянул кверху рубашку Горады,  на  секунду  приподнялся,  развязал
пояс. Горада еще не сказала ни слова, но сквозь тонкий лен  он  чувствовал
твердеющие соски. Аромат женщины одурманил его. Слишком долго  длился  его
поход. Слишком долго...
   Когда он вошел в нее  в  первый  раз,  она  тихо  вскрикнула  и  крепче
обхватила его бедрами. Она не пыталась его  целовать,  слегка  приоткрытым
ртом ловила воздух, а ее дыхание, протяжное и долгое, перешло  в  крик,  и
тогда Магвера сотрясла волна блаженства.


   Перед полуночью Горада  встала,  чтобы  дать  ему  несколько  пшеничных
лепешек и простокваши. Особых  запасов  у  нее  не  было.  Пищу  в  Даборе
экономили,   большая   часть   собранного   где   только   удастся   зерна
предназначалась на содержание армии. То, что осталось, раздавали  жителям.
Цены на базарах дико подскочили,  только  молока  по-прежнему  хватало  на
всех. Хорошо и это - из молока можно сделать творог  и  масло,  у  каждого
что-нибудь да растет на огороде,  в  общем  -  хватало.  И  хоть  даборцам
пришлось затянуть пояса, все же с голоду в городе умерло не больше  людей,
чем в обычное время.
   Горада тихо ходила по комнате. У нее уже квартировал новый жилец - один
из призванных Белым Когтем  плотников,  следивших  за  постройкой  осадных
машин.  Он  не  нравился  Гораде  -  маленький,  совершенно  беззубый,   с
морщинистым лицом и постоянно трясущимися руками. Она не спала  с  ним,  и
вообще после ухода Магвера принимала в постели не  так  уж  много  мужчин.
Женщина говорила быстро и много.  Магвер  чувствовал,  что  она  рада  его
возвращению. Несколько раз за эту ночь он брал  Гораду  в  объятия,  и  на
серьезные разговоры времени не хватало.  Однако  теперь,  расслабившись  и
слегка утомившись, он понемногу начинал  мысленно  формулировать  вопросы.
Горада не была глупой, но некоторых вещей понять не могла.  Она  наверняка
знала об основных событиях в городе, ведь женщины всегда это знают. Однако
именно от него, Магвера, зависело, сколько  этого  знания  он  вытянет  из
Горады.
   За прошедшие двенадцать  дней  в  Даборе  произошло  немало.  Полную  и
абсолютную власть обрел Белый Коготь. Ему подчинялись все  кланы:  по  его
призыву в Дабору направлялись группы вооруженных земледельцев и лесорубов.
В деревнях в округе трех  дней  пути  от  города  не  осталось  ни  одного
способного к бою человека. Да и с дальних  краев  шли  в  столицу  молодые
мужчины. Горада толком не разбиралась в военных делах, но из сказанного ею
Магвер понял, что Коготь хорошо управляется с большими массами необученных
солдат. Он разбил их на три подразделения. В первое  вошли  уже  прошедшие
службу в бановой армии солдаты Пенге Афры, присоединившиеся к  повстанцам,
и бойцы, знакомые по  турнирам  -  хорошие  фехтовальщики  и  силачи.  Эта
наилучшая часть войска сидела в  казармах  и  усиленно  тренировалась  под
командованием Гарлая Одноглазого. Вторую группу составили зажито