ая  рубаха.  Грудь
украшало ожерелье из Стеклянных Слез - наследственная драгоценность владык
Лесистых Гор. Волосы он остриг коротко. В правой руке держал боевой молот,
знак власти, в левой - небольшую деревянную куклу.
   Дорон  беспокойно  пошевелился.  Мало   кто   на   этой   площади   мог
почувствовать то,  что  ощутил  он.  В  кукле  были  заключены  души  всех
противников, убитых Пенге Афрой и его предками. И тут они будут находиться
до тех пор, пока не угаснет  линия  Афров.  Стоило  к  кукле  прикоснуться
обычному человеку, и он свалится замертво. Дорон  снова  вздрогнул.  Кукла
кричала тысячами голосов.
   Рядом с  Пенге  Афрой  шел  его  сын.  Он  двигался  медленно,  руки  в
соответствии с извечной традицией хозяев Даборы были связаны за спиной.
   За ними шли два человека - эйенни Гвардии и воевода Даборы Кер  Пайзас.
Дальше вышагивали другие сановники -  кормилец  молодого  Афры,  каморник,
ловчий и городовой, за ними - катепаны, приехавшие  в  Дабору  на  турнир.
Все, кроме эйенни, были в простых одеждах, в  волосах  -  петушиные  перья
родовых расцветок. В  руках  -  оружие:  карогги,  топоры  или  копья.  За
сановниками  на  игрище  проследовали  пятьдесят  лейб-гвардейцев,  лучших
бойцов бановой армии. Высокие, мускулистые, в черных йопанах и  штанах  из
оленьей кожи, с большими круглыми щитами.  За  спинами  луки,  в  руках  -
карогги.
   Как только сановники расселись по ложам, а бан занял  место  на  троне,
солдаты выстроились вдоль главной трибуны и застыли как изваяния.
   На площади осталась только эйенни.
   Йопан на ней был желтый, брюки и башмаки -  черные.  Дорон  внимательно
рассматривал ее одежду. В Даборе редко доводилось видеть латы такого рода.
На  стеганый  йопан  была  нашита  ременная  плетенка,  в  узлах   которой
размещались маленькие камушки. Шлем из дубленой кожи прикрывал голову.
   Воительница стояла одна посреди пустой площади.
   Утихли барабаны и трещотки.  Стадион  тоже  молчал,  заполненный  немым
ожиданием. Этот момент, в точности повторявшийся, всегда  удивлял  Дорона.
Пять тысяч молчащих людей... Редко доводилось  видеть  сразу  такую  массу
взрослых мужчин и юношей, влиятельных  воителей  и  земледельцев,  богатых
купцов и их челядь. И каждый привел с  собой  жену  и  детей.  Сейчас  они
сидели на дубовых скамьях, стояли,  столпившись  у  невысокого  заборчика,
отделяющего трибуны от поля боя. И молчали, глядя в одно  только  место  -
вход на плац, расположенный против главной трибуны, через  который  выйдут
восемь лучших. Но это потом.
   А сейчас - тишина.
   Только ветер шевелил ветви окружающих плац деревьев  да  где-то  далеко
лаяла собака.
   Тихо, очень тихо, а потом с каждой минутой все громче и громче заворчал
барабанчик Ведущего.
   На стадион вступала Гвардия.
   Они шли шестерками. Ведущий отплясывал в такт отбиваемому  им  ритму  и
все время вертел головой,  будто  рассматривал,  наблюдал  собравшихся  на
плацу людей, хотел  запомнить  их  лица,  судьбы,  жизнь  вплести  в  ритм
барабана, заточить в сумасшедшем ритме.
   Пустые глазницы глядели на людей.
   Всхлипнула какая-то женщина - Ведущий остановил на ней взгляд  заросших
кожей глазниц.
   Но ему не было дела до ее крика. Он вел  сотню,  так  же,  как  вел  ее
всегда с того дня, когда ему выкололи глаза и выучили магии.
   Гвардейцы принесли Десницу Гая.
   Там, далеко, куда не  доходили  даборские  купцы,  но  добрался  Дорон,
пожалуй, единственный  человек  с  Лесистых  Гор,  растет  Гай.  Священные
Деревья.
   Там стоит Дуб Исполин, дающий силу. Там растет Явор с  Мягким  Сердцем,
раздающий  благословения.  Там  вздымается  в  небо   Благородный   Ясень,
отбирающий  силу  у  ядов.  И  Ольха  с  Человеческими  Руками,  и   Липа,
Благословляющая Юных, и древнейший  Каштан  с  коричневой  корой,  изрытой
бороздами старости.
   Эти гигантские деревья-родители окружены другими деревьями - обычными и
в то же время необычными,  поскольку  каждого  из  них  коснулась  десница
Пестуньи, и на каждое падает тень Дуба, и тот же ветер играет в их кронах,
что и меж ветвями Липы, орошает тот же  дождь,  что  сплывает  по  листьям
Явора. Поэтому хоть и рождены они  из  семян,  но  на  деревья  эти  сошла
благодать от близости священных спутников и таится  в  них  могущественная
сила.
   Каждый  год  Пестунья  начинает  выращивать  шесть  палиц.  Они  растут
медленно, многие годы - ткань дерева должна охватить собою осколки кремня.
В конце концов кора зарубцовывается на осколках, вбитых Пестуньей в  плоть
живого дерева. Спустя шесть  лет  дерево  лишается  ветви,  которую  потом
Пестунья и Придающий Форму подгоняют к человеческой руке. Каждый год шесть
карогг, именуемых Десницами Гая, забирают посланцы Города Ос. Такое оружие
могут носить только самые достойные, ибо в нем содержится мощь  Гая.  Одна
палица попадает в дом Ловца Земель - Аталла. Четыре другие получают лучшие
из гвардейцев. Судьбу шестой решает Черная Владычица. И  раз  в  три  года
именно эта Десница Гая попадает  сюда,  в  Дабору,  чтобы  стать  наградой
победителю турнира.
   Кароггой, выпестованной в Гае, может бороться только ее  хозяин.  После
его смерти палица рассыпается в прах, а кремневые осколки  превращаются  в
кучки песка.
   А порой случается чудо, и ничего более значительного не может произойти
со свободным человеком, как только это чудо познать.
   Порой...
   Дорон опять видел тот день, двадцать лет назад. Тогда  он  стоял  здесь
же, на центральном квадрате турнирного поля, рядом с семью такими же,  как
он, бойцами. И каждый мечтал о чуде. И благословение пришло... Тогда...


   Гвардейцы нарушили строй, вперед вышла высокая черноволосая женщина, до
той поры окруженная воинами. Перед собой она  держала  обернутый  телячьей
кожей   продолговатый   предмет.   Кароггу   -   Десницу   Гая.    Шершни,
перегруппировавшись, встали лицом к главной трибуне.
   Ведущий подошел к женщине, державшей кароггу, лег у ее ног и замер.
   На стадионе поднялся такой шум, словно все заговорили  разом,  да  так,
чтобы перекричать других.
   Но вот вновь заиграли роги и забили  барабаны,  и  на  стадион  ступили
четверо мужчин. Два даборца, один рыбак из Нижних Поселений и один  пастух
из Горнау-Хеми. Из рядов гвардейцев тоже вышли четверо, трое мужчин и одна
женщина. Дорон узнал ее по тому, как она носила оружие. Для менее  опытных
глаз все четверо казались одинаковыми.
   Они остановились перед главной трибуной напротив бана и  эйенни.  Пенге
Афра дал знак. Служители внесли на середину площади деревянный  треножник.
На нем установили выточенную  из  глыбы  черного  базальта  чашу,  которую
наполнили водой.
   Бан привстал. Воздел руки к  небу,  прикрыл  глаза.  Крикнул.  Долго  и
протяжно. Послышался звук, словно  исторгнутый  из  глубины  естества,  от
которого по коже пробежали мурашки, задрожали веки, разум ощутил  странное
беспокойство. Магия.
   Первой прилетела ласточка. Она пронеслась над стадионом так быстро, что
не всякий сумел ее увидеть. Зато ее  черное  перышко  медленно  опустилось
прямо в чашу с водой. Ласточка - слуга собственной свободы.
   Вторым был голубь. Он летел медленно и, прежде  чем  стряхнуть  перо  в
каменный сосуд, облетел турнирный плац. Голубь - слуга своего места.
   Сокол прилетел третьим, сошел с подоблачных высот, нырнул вниз,  а  его
перо все еще спускалось с неба. Сокол - слуга своего хозяина.
   Когда третье перо упало в чашу, бан замолчал. Несколько секунд  он  еще
стоял, глядя вниз на восьмерых противников. Наконец сел.
   Вода в чаше вскипела, поднялась, вырвалась  наружу,  обрызгивая  людей.
Было видно, как она пульсирует, вздымается и опадает.
   Будущие бойцы поочередно подходили к сосуду и опускали в бурлящую  воду
сжатые в кулак правые руки. Совершив церемониал, все разом подняли  правые
руки и распрямили пальцы. У двоих на ладонях были полоски красной  краски.
Значит, им предстоит драться друг с другом, а победитель померяется  силой
с хемитом или гвардейцем. Потому что их ладони были желтыми.  Третью  пару
составили черноволосый рыбак, победивший вчера Ильяна, и  один  из  солдат
бана. Четвертую, последнюю, Шершень и второй даборец.
   Птицы избрали.
   Служители убрали чашу, в которой уже не было  ни  ложки  воды.  Посреди
площади остались желтые - хемит и гвардеец, в углах центрального  квадрата
встали судьи.
   - Акохород маль,  а  Хеми,  аллане  Торнвард.  -  Пастух  приветствовал
гвардейца на своем языке, а один из судей крикнул:
   - Торнвард, сын Торнварда, джаун! Пастух!
   - Приветствую тебя, я борюсь не для того, чтобы тебя убить. Я - Твау.
   - Твау, сын Стройной! Гвардеец!
   Бан поднял руку.
   Они ринулись в бой,  словно  бешеные  псы.  Сразу,  не  раздумывая,  не
выжидая. Они насмотрелись друг на друга уже во время предварительных  боев
и теперь оба решили уложить противника с ходу.
   Публика засвистела. Бой нравился.
   Люди не любили ни гвардейцев, ни хемитов. Здесь, в Даборе, неприязнь  к
пастуху, возможно, была немного поменьше, чем на границе Лесистых Гор,  но
ведь и до столицы доходили вести о кровавых набегах кочевых орд  на  села,
лежащие вдоль Реки Собак. В обычное время хемита убили бы  сразу  же,  как
только он пересек пограничную реку. Однако воины  Горнау-Хеми,  пожелавшие
сразиться в турнире, всегда приносили богатые дары, и Пенге Афра вручал им
флажки мира. Люди не любили хемитов, однако все держали  сторону  пастуха.
Но хемит не оправдал их надежд. Шершень концом карогги попал ему в висок и
повалил на землю. Судьи крикнули и подняли кверху руки.  Гвардеец  сдержал
падающую для следующего удара палицу.
   Во втором бое единственная среди Шершней воительница  билась  со  своим
земляком. Они провели красивый бой, а люди  с  любопытством  наблюдали  за
женщиной, обращающейся с кароггой лучше многих мужчин.
   Женщиной.
   Женщиной, победившей мужчину.
   Гул затих, когда на плац вышли последний  из  гвардейцев  и  первый  из
даборцев.
   - Я бьюсь не для того, чтобы убить тебя, я Оль-мон.
   - Оль-мон, сын То-мона. Купец. Вольный!
   - Я бьюсь не для того, чтобы убить тебя, я Грот.
   - Грот, сын Шестипалой, десятник. Гвардеец!
   Бан поднял руку. Они стали друг против  друга,  окидывая  один  другого
взглядами.
   И ждали ошибки противника.
   Ошибку совершил гвардеец. Редко схватка заканчивалась, едва  начавшись.
Зрители этого не любят, зрители предпочитают дольше наслаждаться боем.  Но
такие мастера, как Дорон, с огромным удовольствием наблюдают за  короткими
поединками - когда в одном ударе сосредоточивается вся сила,  в  прыжке  -
внутреннее напряжение, в громком крике - злоба.
   Гвардеец кинулся вперед,  намереваясь  проскользнуть  под  опускающейся
палкой  Оль-мона  и  толкнуть  его  в  бок  концом  карогги.  Но   Оль-мон
отклонился. Потом ударил. Грот охнул и повалился на землю.  Судьи  подняли
руки.
   Толпа неистовствовала. Люди повскакивали с мест, визг женщин смешивался
с писком детей, с улюлюканьем мужчин. Пришелец из Гнезда был повержен.
   Редко выпадают минуты такой радости. За дни труда, за пригнутые к земле
шеи, за руки, почти приросшие  к  рукояткам  сохи,  за  спины,  посеченные
дубинками надзирателей. Сейчас об этом не помнили.  Совершенно  бесправные
слуги, приведенные на турнир своими хозяевами. Крестьяне, вольные, хоть  и
тяжко  трудящиеся,  чтобы  отработать  дань  бану  и  Городу  Ос.   Купцы,
выплачивающие огромные налоги, ремесленники, работающие  на  нужды  двора.
Все  они  ненавидели  Гнездо  и  Шершней.  Не  выносили  наемников   бана,
отбирающих у них хлеб, мед и шкурки, занимающих самые лучшие поля,  алчных
и жестоких. Бана боялись, бана  почитали,  бана  любили.  Бан  был  где-то
далеко, над ними, выше всего этого. Выше их нужды и  голода,  страданий  и
смерти.  Сейчас  они  могли  проклинать   гвардейцев,   которых   боялись,
наместников, перед которыми дрожали, наемников, которые  всегда  наполняли
их души тревогой. Сейчас они могли кричать!
   Они радовались тому, что один из  них:  вот  он  -  сын  кумы,  деверь,
знакомый с соседней улицы,  тот,  о  котором  последнее  время  болтали  в
трактире или которого видели иногда на Старом  Торге,  тот  самый  парень,
который когда-то в полотняных штанах гонял  по  улице  Речной,  именно  он
сегодня обработал шкуру воину Гнезда, нечеловеческому человеку, с  детских
лет выращиваемому для борьбы.
   Их радость еще  продолжалась,  когда  Ольгомар,  рыбак,  расправился  с
Го-мемом. И продолжалась, когда два гвардейца сошлись в следующем раунде и
долго водили один другого по площади,  и,  наконец,  один  разбил  другому
голову, да так, что понадобились знахари.
   А потом радость обратилась в удивление, когда первый же удар  Ольгомара
выбил у Оль-мона кароггу из руки, а следующий повалил его на землю.
   И в тот же миг Оль-мон перестал быть любимцем  толпы.  Ведь  величайшим
героем толпы всегда был и будет тот, кто победил предыдущего героя.
   Мысли Дорона витали далеко.  Они  летели  к  пуще,  многие  годы  назад
напоившей его своей силой.



        "7. ЛИСТ"

   Остались двое.
   Запели роги, застучали колотушки. Стихли.
   Ольгомар был выше соперника на полголовы, но казался  более  худощавым,
мелким. У него были крепкие ноги и узловатые  плечи.  Бился  он  так,  как
бьется  большинство  пришельцев  с  северных  границ  Лесистых  Гор.  Ноги
передвигал осторожно, едва отрывая ступни от земли.  Твердо  выпрямившись,
он контролировал каждую  мышцу  своего  тела.  Схваченная  умелыми  руками
палица даже не дрожала.  Такой  метод  ведения  боя  требовал  быстроты  и
выдержки. Ольгомар ждал нападения, одного неверного  движения  противника,
единственного неудачного прикрытия.
   Шершень двигался иначе. Пониже ростом,  коренастый,  он  бил  похож  на
большинство гвардейцев. Карогга в его руке совершала  мягкие  движения,  и
каждое могло вылиться в молниеносный удар.
   Дорон наблюдал за ними с удовольствием.  Истинному  ценителю  важно  не
только фехтование, но и то, что  происходит  перед  первым  ударом  палиц.
Проба  сил,  выжидание,  наблюдение  за   противником,   весь   спектакль,
разыгрывающийся лишь для того, чтобы ввести противника в заблуждение. Одни
только новички или бойцы, отлично знающие фокусы  врага,  кидаются  в  бой
сразу. В этой битве сошлись не новички.
   Первым ударил Ольгомар.
   Его карогга упала, разрезав воздух совсем рядом с лицом  гвардейца,  не
нанеся, однако, вреда. Ольгомар сразу же занял  прежнюю  позицию.  Шершень
оскалился в ухмылке. Он успел увернуться.  Он  был  так  же  скор,  как  и
северянин.
   Какое-то время они снова кружили.
   Ольгомар напал  еще  раз.  Молниеносный  удар,  отскок,  удар.  Шершень
увернулся, ударил сам. Палицы столкнулись. Они напирали,  наносили  удары,
блокировали, ударяли снова. Наконец, утомившись,  поняли,  что  силой  тут
ничего не добьешься, и разошлись, заняли  первоначальные  позиции.  С  той
разницей, что теперь оба тяжело дышали, движения гвардейца стали не такими
ловкими, а Ольгомар уже не мог сохранять идеальную неподвижность. Ольгомар
ударил  сверху,  гвардеец  парировал  удар,   потом,   отскочив   вбок   и
наклонившись,  ткнул  острием  карогги  Ольгомару  в  живот.  Боец  охнул,
согнулся. Шершень уже  замахивался  для  второго  удара,  но  рыбак  сумел
увернуться. Оторвался от гвардейца на несколько шагов, чтобы получить хоть
немного времени на  передышку.  Шершень,  разумеется,  ждать  не  стал,  а
ринулся в нападение. Ольгомар отбил несколько ударов, но уже  без  прежней
уверенности - каждое движение причиняло ему боль. Внезапно боль исчезла  -
боец выпрямился, крепче утвердился на ногах, усталость сошла с  его  лица.
Он сильно размахнулся палицей, закрутил раз, второй, третий - да так,  что
гвардейцу пришлось пятиться. Какое-то время они снова выжидали, ходя  друг
вокруг друга.
   Теперь первым кинулся Шершень.  Ольгомар  оттянул  свою  кароггу  вниз,
одновременно уклоняясь от падающей палицы противника. Самым  концом  своей
карогги прошелся по пальцам  гвардейца.  Шершень  даже  не  охнул,  только
перекинул оружие в левую руку. Ольгомар не дал ему времени  на  передышку.
Припал к земле, резким переворотом ушел от падающего  острия,  а  сам,  не
поднимаясь, нанес удар. Головка карогги ударила гвардейца в живот,  лишила
его дыхания. На секунду. Одну секунду. Второй удар выбил палицу у него  из
рук, третий повалил на землю.
   Судьи подняли руки.


   Визгу и крикам не было конца. Правда, Ольгомар не даборец,  правда,  до
того он ничем не прославился, правда, он ловил вонючую рыбу  и,  вероятно,
мыкал горе, но его имя останется в  песнях.  Он  победил  гвардейца!  Надо
тешиться, радоваться бесконечно. Некоторые уже давно забыли,  а  другие  -
так вообще не видели, чтобы за Десницу Гая сражался воин без  черно-желтых
знаков Гнезда. Как ни говори, а пятнадцать лет прошло  с  тех  пор,  когда
победителем турнира стал покойный ныне Гарт-он. И двадцать  четыре  -  как
Десницу Гая завоевал Дорон. И стал Листом.
   Сквозь  гул  не  сразу  пробились  звуки  рогов.  Через  минуту  к  ним
присоединились барабаны и колотушки.
   Бан привстал с трона. Почти одновременно поднялась эйенни, и оба они  -
бан впереди - начали спускаться с трибуны.
   Судьи  кружили  около  Ольгомара,  осыпали  порошком  из   измельченных
желудей, напевали тихую песню, время от времени  останавливались,  ступали
осторожно и мягко - так, как это делают состязающиеся бойцы.
   Однако в тот момент, когда  бан  спустился  с  трибуны  на  землю,  они
замерли и тут же уселись, обратив лица к западу.
   Бан подошел к Ольгомару, положил руки ему на  плечи.  Он  был  высокий,
выше победителя на полголовы,  а  кафтан  и  шуба,  надетые  в  тот  день,
придавали Пенге Афре внешность медведя.
   Три птицы упали с неба, трижды облетели вокруг мужчин, не больше чем  в
локте над их головами, и разлетелись на три стороны света.
   Бан медленно вернулся на место. Теперь к  Ольгомару  подошли  эйенни  и
гвардейка, несущая Десницу Гая, завернутую в шкуру.
   Упал первый слой.
   Дорон вздрогнул. Ощутил жар - в руках, животе, ляжках.
   Эйенни отвернула второй слой кожи.
   Дрожь охватила все тело Листа. Он пытался остановить ее,  сжал  кулаки,
напряг мускулы, но ничто не помогало. Его рвали спазмы, возникла боль,  но
боль странная, такая, которой человек жаждет, желает все больше...
   Эйенни взялась за последний кусок телячьей шкуры.
   Дорон крикнул. Все взгляды устремились на него,  а  он  стоял  в  немом
отупении, хоть чувствовал дрожь в руках и ногах, дрожание мускулов, спазмы
в животе, хоть его голову  разрывали  волны  боли.  Он  чувствовал.  Знал.
Видел.
   Поднялся шум, вначале тихий, мягкий, набирающий силу. Сквозь гул  рогов
пробились отдельные выкрики, их  становилось  все  больше  и  больше,  шум
перерос в рев, вырывающийся из тысяч глоток.
   Ольгомар глядел на палицу, которую держала гвардейка,  и  на  маленький
зеленый листок, вырастающий из черной головки. Глядел, словно все  еще  не
веря в случившееся. А потом поднял глаза на Дорона. Прижал ладони к  щекам
и по-братски склонился перед Листом.



        "8. ПРИЗЫВ"

   Крик долетел до Восточных Ворот. Люди прервали  занятия  -  перекупщики
собрали льнянки и платежные бусины, слезли  с  табуретов  и  встали  перед
прилавками; покупатели отложили товары, которые держали в руках; городовые
немедленно выпрямились, внимательно наблюдая за улицей.
   Крик повторился. Заверещали свистки стражников.
   Кто-то убегал.
   Кто-то догонял.
   На улицах было не очень людно. Два паренька бежали что было  сил,  люди
уступали им дорогу. Им было по десять,  может,  двенадцать  лет.  Наверное
воришки, а потому, в принципе, их следовало поймать. Но у каждого паршивца
мог быть в рукаве нож, и никто не спешил помогать стражникам.
   Мальчишки были утомлены, но упорно  бежали,  стиснув  кулаки,  даже  не
пытаясь