колько дней, то болезнь будет видна всем. Иногда, я думаю, кто-то из
тех заболевших догадывается об истинном  положении  вещей  и  прячется  от
ночных облав. Но здесь спрятаться некуда. Если такой человек успевает  все
же заметно состариться, то его объявляют отступником и  оставляют  умирать
на глазах у всех.  Правда,  это  лишь  мои  догадки,  -  того,  что  будет
происходить ночью, я не знаю.
     Я смотрю на небо, затем отхожу от окна. Если мне не повезет,  значит,
только что я видел небо в последний раз. Это входит в правила  игры.  Небо
было чистым, похоже, что сегодняшним вечером грозы не будет.



                                    24

     Ночь. За недолгое  время,  прошедшее  после  захода  солнца,  темнота
сгустилась почти до осязаемой плотности. Я выхожу. Скрип двери. Этот  звук
не достигнет чужих настороженных ушей, я знаю, что он не уйдет в  ночь,  а
упадет и уснет здесь, у моих ног. Почему я знаю это? -  да,  оглушительное
стрекотание  неведомых  ночных   насекомых   -   стомиллионолетняя   песня
примитивного, но огромного счастья, песня тысяч сердец, каждое  с  маковое
зернышко величиной, песня любви, безопасности, тепла, темноты.
     Под ногами - пыльная дорога, я чувствую  пыль  даже  сквозь  подошвы,
ночь  обострила  мои  чувства;  эта  пыль  -  остатки   мелких   камешков,
размалываемых ежедневно сотнями сотнями ног. Некоторые из камешков все  же
выжили, и сейчас они трескаются под моими  подошвами,  издавая  свой  чуть
слышный предсмертный крик. До того, как стать дорогой,  эти  камешки  были
частью великолепной и гордой  скалы,  которая  считала  себя  вечной;  еще
раньше они были слоем морского дна, слоем чистым, белым  и  пористым,  как
хороший сыр; а до того они были раковинами миллиардов безобидных  существ,
жующих и цедящих что-то в бездвижно-стеклянной  толще  изумрудной  морской
глубины. Над ними проплывали рыбы, - иногда яркие, как  канарейки,  иногда
блестящие, как горсть серебряных монет, оброненных в воду, иногда холодные
и быстрые, как лезвие меча.  Они  мечтали  о  том,  что  смогут  вырастить
жемчужину внутри себя, и некоторые пробовали, но им было очень  больно,  а
некоторые все же рождали жемчужины и погибали сами при  этом.  Теперь  они
превратились в пыль,  исчезло  все,  кроме  жемчужин.  Это  так  больно  -
выращивать жемчужину внутри себя, но даже тогда, когда ты  станешь  пылью,
жемчужина останется жемчужиной. Если она настоящая; а если нет?
     Я выхожу на дорогу. Дорога  огибает  обрывистый  склон,  по  которому
невозможно спуститься в темноте. Слева от меня - сплошные заросли цветущих
кустов, они роскошно и дурманно расцветают после наступления  темноты;  их
никто не видит, но облака их ароматов плывут над островом,  смешиваясь  со
звездными облаками ночи, и эта смесь рождает сказочные сны, сны  о  вечном
счастье, сны людей, обреченных на скорую смерть.
     Я слышу шаги, кто-то  идет  навстречу.  Два  или  три  человека;  они
негромко переговариваются. Я ныряю в цветущий куст. Запах невидимых цветов
кружит голову. Передо мной маленькая зеленая точка, продолговатое пятнышко
живого свечения; я ловлю его рукой. Пятнышко  гаснет.  Я  открываю  ладонь
звездному свету; жучок загорается снова, по цвету он не отличим от звезды.
Шаги проходят мимо и затихают. Голоса спорили о чем-то на местном языке. Я
двигаюсь вперед, не уходя далеко от кустов.
     Дорога будет подниматься еще около километра, затем она оборвется, ее
сменят скальные уступы, вырубленные людьми в самом сердце Острова.  Уступы
покрыты илом, поднятым со дна и только самые дальние из них еще голы, днем
ты можешь видеть, как выглядит застывшая каменная кровь земли. В том месте
можно без труда спуститься к океану, может быть, там даже остались  лодки.
Но на маленький остров  я  смогу  переправиться  и  вплавь.  Здесь  совсем
недалеко, я переплыву пролив за час. Если сейчас что-нибудь случится, то у
меня есть единственный выход - прыгать в воду.  Люди  в  форме  не  смогут
спуститься по склону и не смогут прыгнуть вслед за мной - у каждого из них
есть тяжелая металлическая цепь, закрепленная на поясе,  это  обязательная
деталь формы. Я видел, как эту цепь используют в качестве оружия  -  очень
впечатляет.
     Впереди совершенная чернота. Мои глаза широко открыты, хотя ничего не
видят  перед  собой.  Глаза  открываются  все  шире  и  шире,   совершенно
независимо от моей воли. Им не нравится  ничего  не  видеть.  Они  смотрят
прямо вперед, потому что им не на чем  остановится.  В  детстве  я  слышал
рассказ о том, что человек, идущий пешком к Луне, затратил бы на свой путь
сто тысяч лет. Я представлял себе этого путешественника и  этот  путь:  он
идет среди ночи, весь осыпанный сиянием звезд, его дорога поднимается,  но
не круто, иначе ему было бы трудно идти; дорога почему-то выложена  черной
черепицей, потрескивающей под ногами; сам человек одет в черное и несет за
плечами  черный   узелок   с   едой.   Сейчас   я   чувствую   себя   этим
путешественником; я иду к Луне, которая еще не поднялась  над  горизонтом;
она пока отдыхает в своих загадочных подземных  царствах,  но  она  вскоре
взойдет на востоке, а я иду на восток. Значит, мы обязательно  встретимся.
Я останавливаюсь, услышав шаги за спиной. Шаги останавливаются тоже.
     Значит, мои сто тысяч лет уже прошли, звездная дорога оборвалась, так
и не приведя меня к цели. Я бросаюсь бежать.
     Метрах в ста от меня широкая и плоская скала, удобно  нависающая  над
водой. На Острове это  место  известно  и  даже  имеет  название:  "колени
дьявола".  Когда  смотришь  снизу,  скала  действительно  напоминает  ноги
человека, сидящего на корточках.  Между  ступнями  есть  щель,  достаточно
широкая,  чтобы  там  могла  проплыть  большая  лодка.  Под   водой   щель
расширяется, это хорошо заметно в солнечную погоду:  когда  утренний  свет
падает с восточной стороны скалы, то темная вода, шевелящаяся  в  каменной
щели кажется подсвеченной изнутри, будто удивительный  голубой  прожектор,
спрятанный на глубине, бросает снизу вверх широкий световой столб.  Сейчас
снизу нет ничего, кроме вязкой смолистой черноты. Я отталкиваюсь и прыгаю,
кажется,  что  чернота  внизу  живет  своей  жизнью,  может  быть,  жизнью
шевелящихся змеиных  клубков,  может  быть,  жизнью  гигантской  драконьей
пасти, раскрытой мне навстречу...
     Я ударяюсь о воду и еще мгновенье ничего не могу понять. Вода  больно
ударила в подбородок и  попала  в  нос.  Я  чувствую  щекотанье  пузырьков
воздуха,  нырнувших  вместе  со  мной,  но  сейчас  решивших  подняться  к
поверхности. Я поднимаюсь вслед за ними.
     Сейчас  мне  нужно  как  можно  скорее  отплыть   за   линию   стены.
Предполагается, что стеной огражден весь  остров.  Но  в  действительности
стена имеет огромные провалы и недостроенные места, некоторые  -  в  сотни
метров длиной. Любая сильная буря сразу же проламывает стену в  нескольких
местах. Одно такое удобное место  есть  недалеко  от  меня.  Стена  строго
охраняется, охраняется и днем, и ночью. Великая Сестра  рассказывала  мне,
что это делается для того, чтобы на  Остров  не  нападали  чужестранцы.  Я
пытаюсь представить себе  чужестранцев,  которые  вдруг  решили  завоевать
Остров. Нет, ни за какие деньги они  бы  не  стали  делать  этого.  Остров
слишком бедное и слишком нездоровое место.
     Пока луна не взошла, я могу быть быть  спокоен.  Человека,  беззвучно
плывущего в темноте,  невозможно  заметить  даже  в  нескольких  шагах.  Я
переплываю границу метрах в двадцати от края  пролома.  На  краю  стены  -
огонек, он освещает две почти неразличимые тени. Эти  люди  не  спят.  Они
правы, они несут священную вахту. Еще час и я буду  на  островке.  Здешний
островок тоже зарос соснами - странная игра природы.



                                    25

     Есть вещи, которые никогда не будут поняты  и  разъяснены  наукой.  В
моей  жизни,  да  и  в  жизни  любого  другого  человека,  бывали  моменты
совершенно необъяснимой удачи. Иногда  моменты,  иногда  -  дни.  Мне  эти
моменты и дни всегда были хорошо заметны, я ведь играю, я человек игры.  Я
научился видеть приближение удачи и ее уход по слабым  признакам,  которые
недоступны  постороннему  пониманию.  Те  люди,  которые   много   играют,
наверняка поймут, о чем я говорю.
     Я знаю, что сегодняшний день удачен. День и ночь тоже.  Я  знаю,  что
удачными будут и следующие несколько дней. Что бы я ни делал, успех  будет
со мной; что бы я ни говорил, мои слова  попадут  в  цель.  Сейчас  кто-то
более разумный ведет игру вместо меня. Значит, я вскоре покину эти места.
     - Я не думала, что увижу тебя снова.
     - Я тоже не думал увидеть тебя снова. Но я надеялся.
     Керри улыбается.  Ее  улыбка  не  изменилась,  хотя  столько  времени
прошло, сколько? Она постарела, сейчас она выглядит  старше  меня.  Сейчас
девушки с Острова больше похожи на нее, чем она сама. Но улыбка все та же.
     - Керри, что такое время? И почему оно съедает  все  то,  что  сумело
создать с таким трудом?
     - Наверное, для того, чтобы создать что-то лучшее.
     - Но для этого не обязательно убивать.  Мне  сорок  лет,  это  больше
двенадцати тысяч дней. И каждый следующий  день  своей  жизни  я  проживал
иначе, чем предыдущий. В каждый следующий день жизни я  становился  лучше,
чем в предыдущий. Я бы мог жить так вечно, делаясь лучше  с  каждым  днем.
Тот, кто родится вместо меня, не сможет стать таким же, и не сможет  стать
лучшим, потому что умрет слишком рано.  Знаешь,  еще  месяц  назад  я  был
скучным человеком, меня заедала тоска. Я стоял по утрам у окна  и  смотрел
вниз - вот и все,  что  мне  было  нужно.  Я  уже  никогда  не  стану  тем
человеком. Пусть время убивает тех, кто перестал расти. Тот  мир,  который
есть внутри меня, умрет навсегда, он  не  повторится  ни  в  одном  другом
человеке. А тот мир, который мог бы вырасти внутри меня? Керри, почему  ты
стареешь так быстро?
     - Я не знаю. Но ты ведь умеешь разгадывать секреты. Разгадай и этот.
     - Уже разгадал.
     Я говорю правду. За малое мгновение  до  того,  как  я  произнес  эти
слова, кто-то более разумный подсказал мне решение. Я  знаю  это  чувство,
чувство абсолютной истины, которая приходит из ниоткуда. Всегда, когда мне
не удавалась картина, я останавливался  и  ждал  такой  подсказки.  Иногда
подсказка приходила, иногда нет.
     - Уже разгадал.
     - Ты знаешь, что случилось со мной?
     - Да.
     - Наверное, я тоже знаю. Я верила недостаточно сильно, правда, иногда
я совсем не верила историям из книги откровений Взока. Мне  казалось,  что
это неправда. И те люди, которые оказались со  мной  здесь,  и  те  четыре
старухи, которые умерли сегодня утром, они тоже сомневались. Мы  заслужили
свою смерть, мы все заслужили. Мы все должны умереть здесь.
     - Но я знаю, как тебя спасти.
     - Спасти может только Бог. Молись за меня, если останешься жив.
     - Ты снова станешь молодой и ты будешь жить долго, очень долго...
     - И для этого я должна уйти с тобой? Нет, - она задумывается, - нет.
     Мы молчим, как будто у нас есть еще что-то, кроме коротких минут этой
долгой ночи; костер взрывается к небу неровными дымными сгустками;  клочки
дыма взлетают, красновато освещенные снизу, будто сгустки крови,  капающей
снизу вверх.
     - Нет. Зачем мне нужен ваш мир? Я  человек  другой  эпохи.  Вся  ваша
Земля больна, хотя вы не видите этого. Остров Воскресения  -  единственное
чистое место, которое еще осталось.
     - Ты ошибаешься.
     - А что можешь знать ты о  нас?  Ты  привык  к  той  жизни,  где  все
обманывают друг друга, затаптывают друг друга в грязь или просто  убивают,
если могут. Я не могу объяснить тебе этого, ты хороший, но вы все  больны,
смертельно больны. Вы живете  -  будто  на  острове,  куда  собирают  всех
безнадежных и заразных больных, и вы все сильнее заражаете друг друга.  Вы
не знаете этого, потому что вы все одинаковы. Вы  только  и  делаете,  что
торгуете друг другом и сами собой.
     - Разве?
     - А к чему стремился ты всю жизнь? Разве не к тому, чтобы тебя высоко
оценили? Разве не продавал ты всю жизнь то, что  тебе  подарено  Богом?  И
разве все остальные не стремятся к тому же? Набить себе  цену  и  подороже
продаться? Или подешевле скупить то, что принадлежит  лишь  Богу?  Мне  не
нужен твой больной мир, я умру здесь.
     - Но это не мой мир, совсем не мой.
     - Тогда оставайся с нами. Ты примешь истинную веру, но только не будь
таким как я. Никогда ни в чем не сомневайся, никогда не сомневайся...
     - Но здесь тоже не мой мир, Керри.
     - Ни здесь, ни там? Тогда где же он?
     - Ни здесь, ни там. Моего мира нет еще. Я тоже человек другой эпохи.
     Она протягивает мне руку.
     - Я не понимаю этого. Но я чувствую, что  ты  в  чем-то  прав.  Давай
пожмем руки, просто так, в последний раз. Ведь больше ничего не будет.
     Я жму ее руку - холодную, тонкую и влажную.  Жму  через  тысячелетия,
через десятки тысячелетий безумия, которые  разделяют  нас.  И  вдруг  она
становится чужой, совсем чужой, состарившейся еще на десять лет.
     - Что случилось, Керри?
     - Ничего. Возьми вот это.
     Она протягивает мне цепочку. Я не сразу замечаю, что на цепочке ключ.
     - У причала есть одна лодка с мотором. Мы редко  ею  пользуемся.  Это
ключ, ты сможешь уйти, если тебе повезет.
     - Мне повезет.
     - Не будь так уверен, на острове Брат Патрик.
     - Здесь?
     - Здесь.
     - Он пришел за мной?
     - Нет, ты бы не удостоился такой  чести.  Просто  здесь  каждый  день
умирают люди, поэтому нам нужен священник.
     - Он знает, что я здесь?
     - Конечно. Он узнал об этом сразу. Если бы  мы  не  выдали  тебя,  то
никто из нас не получил бы и капли Сакра-гранум.
     - Так называется отвар из  той  травы,  которая  растет  в  священном
месте?
     - Да.
     - Вы поступили правильно. Я пойду к нему.



                                    26

     Мы в  большой  палатке,  слабо  освещенной  дрожанием  свечей.  Полог
палатки откинут; я вижу двух охранников, замерших у входа и далекую  луну,
решившую наконец подняться из-за горизонта. Луна снова окажется маленькой,
будто она не настоящая. Но теперь я понимаю, почему: она висит в пустоте и
нет предмета, с которым глаз может  ее  сравнить.  Островки  Челюсти  тоже
казались мне маленькими, пока рядом не проходила яхта.  Когда  луна  будет
заходить над Островом, ее диск покажется огромным. Я отвечаю сам себе:
     - Наши заблуждения более постоянны, чем размеры планет.  Брат  Патрик
не понимает, о чем я говорю. Бог с ним.
     - Вы знаете, что сегодня совершилась новая Великая Революция?
     - Нет, я проспал в церкви весь вечер. А что, много народу убили?
     - Погиб один человек. Возможно, он будет причислен к лику святых.
     - Как он погиб?
     - Ему попали камнем в висок, случайно.
     - А как же Сестра Мария, ее, очевидно, свергли?
     - Это невозможно. Но теперь к ее титулу прибавят что-то или отнимут.
     - Она больше не будет президентом?
     - Она всегда будет президентом.
     - Может быть, что-то изменится в вашей вере?
     - Наша вера вечна.
     - Тогда вскоре понадобится еще одна Великая Революция.
     - Конечно. Но вы не сможете ее увидеть. Сегодняшняя Революция - самое
важное событие, которому вы могли бы быть свидетелем, самое важное за  всю
вашу жизнь.
     - Скажите, брат Патрик, вы не боитесь  закончить  свои  дни  на  этом
островке вместе с другими стариками?
     - Мне это не грозит, я верю искренне.
     - Это потому, что в вашей жизни не было сильных искушений  и  хороших
искусителей.
     - Что бы вы ни говорили, это не имеет значения.
     - Тогда я продолжу. Сегодня вы наверняка привезли сюда еще  несколько
человек, которые начали стареть. Вы знакомы с математикой?
     - Математику у нас изучает каждый ребенок. Это великое завоевание, мы
гордимся этим.
     - Тогда сделайте подсчет. За тридцать лет  вы  перевезете  сюда  всех
жителей Острова. Вы все умираете здесь или на строительстве стены. Еще год
или два, брат Патрик, и в ваших волосах появится первая седина. Это  будет
концом вашей жизни. Но вам не обязательно умирать, вы можете прожить втрое
дольше.
     - Вы знаете такой способ?
     - Конечно. Вначале я думал,  что  та  странная  болезнь,  от  которой
страдаете вы все, безусловно смертельна. Но оказалось, что она не страшнее
гриппа: неделя или две и ты начинаешь выздоравливать. Она смертельна  лишь
для тех, кто пьет Сакра-гранум.
     - И вы хотите, чтобы я отказался от этого дара?
     - Конечно, это трудно. Скорее всего, это вещество - наркотик, который
вы принимали с самого  детства.  Но  для  человека  с  сильной  волей  нет
невозможного. Откажитесь от Сакра-гранум и вы проживете на  пятьдесят  лет
дольше.
     - Невозможно  отказаться  от  Божьего  Дара.  Вы  искушали  меня,  но
безуспешно. Теперь я расскажу, что будет с вами.
     -  Несложно  угадать.  Вначале   пытки,   затем   смерть   -   ничего
оригинального.
     - Откуда вы знаете о пытках?
     - Я изучал историю. Чем сильнее верит народ, тем больше он  нуждается
в пытках.
     - Это правильно. Но в пытках нуждается не народ и не служители  веры.
В них нуждается власть.
     - В пытках нуждается  именно  народ.  Без  них  он  не  будет  верить
фанатично. Но мне не переубедить вас.
     - Конечно. Моя вера слишком прочна.
     - Нет, не потому. Когда однажды к власти приходит больной человек, он
либо уничтожает здоровых, либо заражает их своей болезнью. Поэтому,  когда
новый человек приходит к власти, это тоже больной человек, чтобы он сам ни
говорил и ни думал по этому поводу. И эту цепь разорвать  невозможно,  она
тянется века, несмотря на самые великие революции.
     -  Мы  не  зря  послали  вам  приглашение.  Такой  человек,  как  вы,
обязательно должен умереть.
     -  Вы  посылали  приглашения  для  того,  чтобы  мир  узнал  о  вашем
бессмертии. Вы  презираете  мир;  даже  на  глобусе  вы  изображаете  себя
огромным материком, а Францию, Америку ли Австралию -  островами.  Но  вам
все равно нужно, чтобы кто-то знал о вас.
     - Сейчас вы признали наше бессмертие.
     - Нет. Каждая нация гордится тем, чего она не  имеет:  одна  гордится
прошлым, другая - будущим, третья - какой-то деталью настоящего, которой у
нее нет. Это закон  истории.  Главное,  чем  вы  можете  гордиться  -  это
несуществующее бессмертие.
     - Жаль, что вы не можете умереть сразу.
     - Я знаю. Вы думаете,  почему  я  говорю  так  смело?  Если  вы  меня
пригласили, значит, у меня есть миссия.
     - Сестра Мария рассказала вам об этом?
     - Пока нет. Но  не  трудно  догадаться.  Раз  я  художник,  я  должен
рисовать.
     - Но вы не можете появляться на Острове.  Вы  будете  писать  картину
здесь.
     - Что я должен изобразить?
     - Туман.
     - Что?
     - Туман. Нигде в мире нет таких туманов, как на Острове  Воскресения.
Надеюсь, вы подпишете свою картину.
     - Как  странно...  Знаете,  брат  Патрик,  когда-то  давно  я  мечтал
изобразить туман, который стелется над морем. Я был уверен, что напишу эту
картину, но теперь я не смогу сделать этого.
     - Мы предоставим вам возможность.
     - Дело не в этом. Такого тумана просто нет на земле. Ни в вашем мире,
ни в моем. Тот туман живет лишь внутри меня - я помню его,  я  представляю
его, я ощущаю его так же ясно,  как  этот  свет  свечей.  Я  даже  мог  бы
изобразить его, но на свете слишком мало  людей,  способных  понять  такую
картину...
     Я  смотрю  вдаль.  Лунная  ночь  теряет  свою  прозрачность,  пугаясь
приближения  тумана.  Черная  тень  старой  сосны   наискосок   перерезает
пространство  перед  палаткой.  Два  черных  стража  застыли  в  привычной
неподвижности изваяний.
     - Спасибо за ключ, Керри.



Сергей Герасимов.
Закат в Заливе Циклопов

(цикл из 9 фантастических рассказов)