ьзкое занятие.
     - Скользкое?
     - Ну да. Обычно мы охотились осенью, когда  было  мокро  и  скользко.
Утки живут на болотах - там полно грязи и комаров. Не знаю, может быть,  я
была мала и не смогла оценить, но  мне  совсем  не  понравилось.  Особенно
плохо было в дождливую погоду. Я помню, однажды мы  шли  в  гору  к  нашим
автомобилям, и вдруг пошел дождь. Это был небольшой сосновый лесок и почва
была - глина с песком. Сразу стало так скользко, что мы не могли идти.  Мы
только могли прислониться к стволам и мокнуть.  Так  и  простояли  полдня.
Нет, охота - плохое занятие. Хотя как раз тогда я сама подстрелила утку, -
прибавила Винни с некоторой гордостью.
     - Как ты думаешь, они заряжены?
     - Эти ружья? Конечно, нет. Но я знаю,  где  Йеркс  хранит  коробки  с
патронами. Одну такую коробочку я вчера стащила. Двадцать пять штук.
     - Зачем ты это сделала?
     - А  я  подумала,  что  пригодится,  рано  или  поздно.  И  правильно
подумала, так?
     - Так.
     - Ты хочешь его застрелить?
     - Нет, я тоже не хочу провести остаток жизни в  тюрьме.  Я  хочу  его
напугать.
     - Он и так достаточно напуган.
     - Нет, - сказал Юлиан Мюри,  -  недостаточно.  Недостаточно  напугать
человека один раз. Чтобы он испугался по-настоящему, нужно пугать его  без
перерыва хотя бы несколько дней.  Многие  выдерживают  сильный  страх,  но
никто не выдерживает постоянного страха.
     - И что ты будешь делать? - спросила Винни.
     - Я ведь сказал, что мы убьем тебя и Эльзу.
     - Если ты хочешь начать с меня, у тебя не получится, - сказала  Винни
совершенно спокойным голосом. Юлиан Мюри вдруг понял, что она боится.  Это
плохо.
     - Слушай, душечка, - сказал он, - я не собираюсь в тебя  стрелять.  Я
сделаю это только, если ты слишком испугаешься и станешь вредить  делу.  А
сейчас успокойся.
     - Сделаешь?
     - Сделаю. Это для меня раз плюнуть, хотя раньше я никогда не стрелял.
Поэтому не бойся. Для начала мы убьем только собаку.
     - Холмса?
     - Да, его.
     - Но он такой милый.
     - Поэтому застрелишь его ты. Ты попадешь с первого выстрела и  он  не
будет мучиться. Поняла?
     - Чего уж не понять. Сегодня ночью?
     - Сегодня ночью. Винтовку мы украдем. Пусть папаша Йеркс думает,  что
это сделали они, как напоминание.
     - А потом?
     - Все остальное сделаем завтра, - ответил Юлиан Мюри.
     Они обсудили все детали и решили не встречаться до утра.  В  половине
первого ночи, как было условлено, Винни вышла во двор. Юлиан Мюри видел ее
из своего окна. Холмс сразу подбежал к ней. Он не  лаял;  он  вообще  лаял
только тогда, когда был очень обрадован. Винни направила винтовку на него.
Холмс понюхал ствол и лег на спину, предлагая  себя  погладить.  Наверное,
это не настоящая овчарка, подумал Юлиан Мюри, настоящие овчарки  так  себя
не ведут. Винни что-то говорила собаке.  Она  не  могла  говорить  громко,
поэтому Холмс ее не слушался и не уходил. Она еще раз приставила  ствол  к
голове собаки.
     Нет, подумал Юлиан Мюри, нет, это мы плохо придумали. Она никогда  не
убьет собаку. У нее слишком слабый характер для этого. А вот человека  она
бы смогла. Странно получается. Странно.
     Он поднял глаза. Улица не была освещена, только за дорогой  светилось
окошко. Вот и все, если не считать луны.  Полная  пятнистая  луна  зависла
почти в зените. Она  просвечивала  сквозь  корявые  ветви  старой  акации.
Почему луна в пятнах? Когда-то давно луна и солнце  были  одинаковыми,  но
без пятен. Об этом говорит одна древняя легенда.  Луна  и  солнце  светили
слабо и днем было так же темно, как в лунную ночь.  Тогда  луна  и  солнце
пошли к источнику, чтобы умыться.  Луна  потерла  солнцу  спину  и  солнце
засияло. Когда луна повернулась спиной к солнцу, солнце бросило ей в спину
грязь. Вот почему на луне пятна. Вот почему солнце светит ярко. Так всегда
и  бывает  в  жизни.  Справедливым  достаются  только   удары   в   спину.
Несправедливость побеждает.  Он  снова  взглянул  вниз.  Винни  присела  и
гладила собаку. Нет, она не сможет его убить.
     Винни поднялась и пошла к дому.
     Он подождал, пока она войдет в его комнату.
     - Не нужно объяснять, - сказал он, - ты не смогла. Дай мне  винтовку.
Сама иди в свою комнату и не высовывайся до утра. Спи.
     - Ладно, - сказала Винни, - делай как знаешь. Но учти,  здесь  только
два заряда, ты должен попасть. Ты попадешь?
     - С двух выстрелов обязательно.
     - Ты будешь стрелять в упор?
     - Нет, я не хочу, чтобы он испачкал меня кровью, если умрет не сразу.
Я буду стрелять на расстоянии.
     - Смотри не промахнись, - сказала Винни.
     - Я не промахнусь. Я хорошо представляю, что такое  раненая  овчарка,
даже если это всего лишь Холмс.
     Он спустился во двор.  Было  очень  светло  -  намного  светлее,  чем
казалось из окна. Собаки не было. Юлиан Мюри сел на совершенно  сухую  уже
землю - земля высохла за два последних дня - и стал ожидать. Холмс подошел
сзади. Юлиан Мюри услышал его дыхание.  Собака  легла  на  землю  рядом  и
посмотрела на человека. По улице проехала машина. Он  видел  только  конус
света и слышал шум.  Из  машины  выстрела  не  услышат.  Или  услышат?  Он
подождал двадцать секунд - у него было почти безошибочное чувство  времени
- и встал. Холмс встал тоже. Он смотрел на человека, задрав  морду.  Юлиан
Мюри сделал рукою движение, будто он бросает  что-то.  Собака  недоверчиво
посмотрела на него, но  решила  подчиниться  и  пойти  поискать.  Молодец,
Шерлок Холмс, подумал Юлиан Мюри, ты искал всю жизнь, ищи и сейчас.  Желаю
тебе умереть быстро.
     Он поднял винтовку и прицелился. Собака ходила метрах в пяти от него.
Он  нажал  курок.  Приклад  больно  ударил  в  плечо.  Звук  выстрела  был
неожиданно громким. В тот же момент собака закричала. Это был именно крик,
а не вой или лай, хотя звуки отдаленно напоминали и вой, и лай. Юлиан Мюри
выстрелил еще раз. Крик не оборвался.
     Он опустил винтовку и подошел  к  Холмсу.  Собака  лежала  на  земле,
дергая лапами. Жаль, что она не умерла  сразу.  Юлиан  Мюри  направился  к
дому. Он вошел в свою комнату и, не включая свет, бросил винтовку в  шкаф,
накрыл ее первой попавшейся нащупанной тряпкой. Он  не  собирался  прятать
винтовку слишком далеко. Выглянув в окно, он увидел, что в  соседних  двух
комнатах горит свет. Потом свет зажегся и внизу. Едва видимая улица  сразу
погрузилась в темноту. Свет луны со всем своим волшебством и нереальностью
исчез тоже. Электрический свет был понятен  и  скучен.  Теперь  Холмс  был
виден, он лежал темной кучкой посреди двора и громко плакал. Яков вышел во
двор. На нам был полосатый халат.
     Юлиан Мюри оперся о подоконник  и  стал  смотреть  происходящее,  как
спектакль.
     Яков подошел к собаке и нагнулся. На  несколько  секунд  плач  Холмса
прервался. Потом закричал человек. Яков упал;  что-то  происходило  внизу.
Юлиан Мюри не  видел  подробностей,  он  имел  плохое  зрение.  Он  только
догадывался, что происходила борьба. Наверное, Холмс был  только  ранен  и
теперь набросился на подошедшего к нему человека. Значит, сейчас все может
закончиться. Жаль, если закончится слишком быстро.
     Яков поднялся и бросился к дому. Собака  молчала,  значит,  она  была
мертва. Юлиан Мюри расстегнул рубашку  и  включил  свет.  Потом,  подождав
немного, вышел из комнаты.
     Он вышел  в  гостиную,  полуприкрыв  глаза,  изображая  не  до  конца
проснувшегося человека. Яков стоял посреди комнаты и держал в  левой  руке
бинт. У его ног была лужица крови. Юлиан Мюри проследил  глазами  кровавый
след - след делал две петли, уходил в соседнюю комнату и  шел  к  наружным
дверям. Понятно.
     Яков пытался перевязать себя. На его правой  руке  было  две  раны  -
нижняя уже закрыта повязкой, сквозь которую сочится кровь, и  верхняя,  на
плече. Судя по количеству крови, разорвана  вена.  Яков  пытался  оторвать
одной рукой кусок бинта.
     - Так ничего не выйдет, - сказал Юлиан Мюри, - сейчас я вам помогу.
     Он прошел в кухню и вернулся с ножом. Отрезал  бинт,  разорвал  конец
бинта надвое и завязал. Потом отрезал еще кусок, в  метр  длиною,  и  туго
затянул бинт на плече.
     - Вот так, - сказал он, - так кровотечение прекратится. Все  будет  в
порядке. В вас стреляли? Я слышал выстрел.
     - Застрелили Холмса, - сказал Яков, - но он был еще жив.  Это  я  его
убил. Это я его убил.
     - Я слышал два выстрела, - сказал Юлиан Мюри, - кто стрелял?
     - Это они.
     - Кто такие они? Нужно сразу вызвать полицию. Нет,  вначале  доктора,
затем полицию.
     - Нет, - сказал Яков, - не нужно ни доктора, ни полиции.
     - Но у вас кровотечение.
     - Теперь уже легче.
     - Но они стреляли!
     - Какие-то хулиганы застрелили мою собаку. Это не значит,  что  нужно
вызывать полицию.
     Юлиан Мюри осмотрелся.
     - Это не просто хулиганы, - сказал он, - я помню, на стене висели две
винтовки, теперь осталась только одна. Это не хулиганы, это очень  опасные
люди. Мне даже стало страшно самому. Они пробрались в дом, взяли винтовку,
а на обратном пути  застрелили  собаку.  Не  думаю,  чтобы  Холмс  на  них
бросился. Они его застрелили просто для развлечения. Или еще зачем-то. Как
вы думаете?
     Яков сел и приподнял левой рукой правую. Кровотечения уже не было.
     - Я не знаю, - сказал он. - Но полицию вызывать мы  не  будем.  Врача
тоже не будем.  Никого  не  будем.  И  я  прошу  вас  никому  об  этом  не
рассказывать. Ничего не было.
     Он посмотрел на кровавый след на полу и помолчал.
     - Лучше скажем так, - продолжил он. - Холмс на меня набросился, а  вы
меня спасли. Вы выстрелили два раза. Один раз попали в лапу,  другой  -  в
живот. Но он успел меня покусать.
     - Но зачем так сложно? - спросил Юлиан Мюри.
     - Просто обещайте мне. Пожалуйста.


                                    8

     Ночью пошел снег и все изменилось. Нет мелочи, которая  не  могла  бы
перевернуть весь мир. Можно ли быть в чем-то уверенным после этого? Сейчас
он не был уверен ни в чем. Может быть, Винни была права, когда назвала его
сумасшедшим? Она так и сказала: "это ты сумасшедший, а не он", и он понял,
что есть правда в ее словах. Но все было не так просто.
     - Извини, - сказала Винни, - но у  тебя  была  наверное,  травма  или
сотрясение. После такого характер часто меняется.  Ты  же  не  всегда  был
таким, правда?
     - Каким?
     - Я не знаю, как это сказать. Но то, что ты мне рассказал про  джина,
это неправда. Дело в чем-то другом. Ты не такой, каким хочешь казаться.  Я
вижу, что тебе уже все это надоело. Ты бы с  удовольствием  бросил  все  и
пожил бы нормальной жизнью.
     - А что такое нормальная жизнь?
     - Нормальная жизнь, это когда ты кого-то любишь. Или хотя бы что-то.
     - Кто тебе об этом сказал?
     - Мне не нужно об этом говорить, я же женщина.
     Тогда он впервые  понял,  что  она  права.  Он  почувствовал  в  себе
беспредельность, спрессованную в точку, цветок, готовый раскрыться. Но это
чувство сразу прошло.
     - Ты любишь хоть что-нибудь? - спросила Винни.
     - Нет.
     - Значит, ненавидишь?
     - Тоже нет.
     - Почему?
     Почему? Если бы он знал почему.
     - Мне кажется, что ты не  из  тех  женщин,  которые  придают  слишком
большое значение любви, - сказал он.
     - Как раз такие женщины умеют любить  по-настоящему,  когда  приходит
время.
     Снег за окном вдруг сгустился до плотности кефира и в  комнате  стало
темно. Он почувствовал себя ребенком, забытым в большом пустом доме,  -  в
доме, который назывался жизнь, в доме, где было тысяча комнат и сто  тысяч
игрушек, и все, что только может пожелать прихотливая детская  душа.  Было
все, кроме людей. Он вспомнил рассказ о царе, который дал  детям  все,  но
запретил своим слугам разговаривать с детьми, чтобы узнать, на каком языке
они заговорят сами. Тот царь долго ждал, пока дети заговорят, но так и  не
дождался, потому что все дети умерли. Хотя они  имели  все.  В  жизни  нет
ничего хорошего, кроме людей, и нет ничего плохого,  кроме  людей.  И  нет
ничего, если нет людей.
     - Когда приходит время, - повторил он, - когда придет твое время?
     - Оно уже пришло, - сказала Винни и отошла в другой конец комнаты.  -
Я бы ни за что не стала тебе помогать, если бы ты  попросил  меня  теперь.
Если бы мы встретились только сегодня.
     - А что изменилось?
     - Все.
     - Конечно, весна стала зимой, ночь  днем,  хорошее  стало  плохим,  а
плохое хорошим. А в тебе заговорила  совесть.  Ты  так  и  будешь  стоять,
ничего не делая?
     - Делая.
     - Как раз такие женщины умеют превращаться в сфинксов, когда приходит
время, - передразнил он. - Да ладно, давай действительно займемся делом.
     Сильный снег шел не дольше минуты и  уже  перестал.  В  разрывах  туч
быстро проносились низкие клочья голубого неба.
     Они договорились о плане на сегодняшний  день.  С  утра  Винни  уйдет
куда-нибудь, предупредив Йеркса. Уйдет, например, в магазин. Когда она  не
вернется ко времени обеда, Йеркс начнет беспокоиться. Если  он  не  начнет
беспокоиться, то беспокоиться будет Юлиан Мюри; он пойдет искать Винни. Он
выйдет из дому и позвонит из какого-нибудь близкого автомата. Он расскажет
Йерксу о том, что произошло с его знакомой, и предупредит,  что  следующей
жертвой станет его жена. Или сам Йеркс, если будет выходить  из  дому  или
звонить. Сюда Винни уже не вернется.
     - Я думаю, что это сработает, - сказала Винни, - но пообещай мне, что
если не сработает, ты не станешь придумывать ничего нового.
     - Почему тебе не нравится то, что я придумываю?
     - Не нравится. Во всем этом есть что-то дьявольское.
     - Неужели? - он чуть не рассмеялся; захотел рассмеяться, но не  смог.
- Дьявол это - как правильно заметил  великий  немец  -  часть  той  сила,
которая стремится к злу, а творит одно добро. Из неумения, должно быть.  А
вот люди - наоборот - та сила, которая стремится к добру,  а  творит  лишь
зло. Тоже из глупости и неумения. Я же стремлюсь к злу  и  делаю  зло,  не
забивая себя голову моральным хламом. И пока мне все удается.
     - Не обольщайся, - сказала Винни. - Может  вдруг  оказаться,  что  ты
делаешь совсем не то, что тебе кажется.
     Около одиннадцати утра она заявила Якову,  что  идет  в  аптеку.  Она
чувствует себя больной и ей обязательно нужно лекарство. В это время  Яков
пытался завтракать,  держа  ложку  в  левой  руке.  Его  правая  почти  не
действовала - клыки собаки повредили нерв. Он положил ложку.
     - Я бы попросил тебя сегодня не выходить из дому.
     - Почему это? Что, во дворе бегает еще десяток бешеных собак?
     - Плохая погода...
     - Да, а я маленькая девочка, а вы - моя мама, - возмутилась Винни,  -
только этого мне не хватало! Я буду делать что хочу и когда хочу!
     - Ну пожалуйста, ты же в конце концов  в  гостях.  Я  просто  о  тебе
забочусь.
     - Вы бы лучше позаботились о моем отце, когда он еще был жив! Слишком
много заботы теперь!
     Яков смутился. В голосе Винни слышалась непритворная ярость -  те  же
нотки, которые иногда слышны  в  вое  кошки,  которую  сопливые  мальчишки
загнали в угол. Ее лицо было искажено.
     - Винни, ты же знаешь,  что  в  том,  что  случилось,  никто  не  был
виноват...
     - Ах, так никто не был виноват! Никто, кроме одного человека. Мы  оба
знаем - кого. И если этот человек думает остаться безнаказанным...
     - Хорошо, конечно, иди, - сказал Яков.
     - Спасибо за разрешение!
     Винни вышла во двор. Весь двор был покрыт  тонким  слоем  нестаявшего
снега - примерно в два пальца толщиной. За ней оставалась  цепочка  черных
следов; следы сразу наполнялись влагой. У ворот она подскользнулась и едва
не упала. Взмахнув руками, она удержала равновесие и пошла еще быстрее.
     - Она всегда была такой, - сказал Яков, - но вообще она была  хорошей
девочкой. Я знаю ее с детства.
     - Вот как, - сказал Юлиан Мюри, чтобы поддержать разговор.
     - Да, с детства, - продолжал Яков. - Она всегда быстро  вскипала,  но
остывала тоже быстро. Это очень тревожило ее мать. Я  помню,  когда  Винни
было всего двенадцать, она выглядела гораздо старше. В  двенадцать  у  нее
уже была такая грудь - высокая и  тугая,  как,  знаете,  на  средневековых
картинах, - сейчас такую редко встретишь. Вы  не  думайте,  что  я  что-то
такое имею в виду, просто мы с ее матерью часто обсуждали такие  проблемы.
Ее мать это волновало.
     - Вы были дружны?
     - С матерью Винни? Да, одно время. Так вот, когда  Винни  было  всего
двенадцать, она уже вешалась на всех мальчишек, которые  прогуливались  по
соседству. На всех без разбору. Но это была не любовь и даже не увлечения,
а так - только гормоны. Но мать волновалась. Никто из этих мальчишек Винни
не интересовал по-настоящему. Мы часто  потешались  над  ее  романами.  Но
однажды, видимо, было что-то серьезное. Ее мать сказала  что-то  нехорошее
об одном из мальчиков и Винни вышла из себя, прямо как  сейчас.  У  нее  в
руках был утюг, горячий. И она бросила утюг прямо в родную мать. Я  видел,
что она хотела попасть; она промахнулась совсем немного. Тогда в ее глазах
был такой же бешеный огонек - я  запомнил  -  совсем  такой,  как  сейчас.
Наверное, сейчас она тоже в кого-то влюблена. К нему и побежала.
     - Может быть, -  сказал  Юлиан  Мюри,  -  я  тоже  подумал  о  чем-то
подобном. Но она скоро вернется?
     - Скоро. У нее все скоро, мне ли ее не знать!
     - А как же опасность? - спросил Юлиан Мюри.
     - Что вы знаете об этом?
     - Нет, ничего не знаю.
     Конечно же, Винни не вернулась. В половине третьего Юлиан Мюри  вышел
ее искать. Уже выходя, он спросил Якова еще  раз,  почему  тот  не  вызвал
полицию, - и не получил ответа.
     Он вышел на улицу и пошел, на этот раз, к центру города.  Сейчас  ему
хотелось побыть среди людей, хотелось хоть немного  посмотреть  на  город,
который приютил его на несколько недель  этой  странной  весны.  Снег  уже
почти стаял, маленькие его островки оставались только у стволов  деревьев.
Над городом стоял туман.  Туман  был  низким  и  плотными;  при  некотором
напряжении фантазии туман напоминал  крышу.  За  крышей  тумана  оставался
шпиль невысокой старой церкви (казалось, что церковь уходит к самому небу,
как вавилонская башня), верхушки деревьев. Наверное, в центре,  где  много
высоких зданий, видны только нижние их этажи. Но Юлиан Мюри  не  собирался
идти в центр.
     Город, будто Рим, стоял на холмах. Все улицы шли вверх  или  вниз;  с
каждого перекрестка можно было  видеть  теряющуюся  в  тумане  перспективу
низких крыш. Юлиан Мюри остановился на  одном  из  холмов  -  холмов  было
гораздо больше, чем в Риме. За его спиной был  влажный  парк  с  нехищными
зверями в открытых вольерах; внизу,  у  ног,  шла  старомодная  трамвайная
линия, по которой медленно вползал на холм старомодный скрипящий  трамвай.
Трамвай был почти пуст.
     Юлиан Мюри обернулся. В пяти шагах от него стояли олени. Два  крупных
самца наклонили головы, готовясь броситься друг на друга. Между  ними  был
двойной  ряд  металлической  сетки.   Олени   рванулись   одновременно   и
одновременно ударили в  сетку  рогами  -  но  каждый  в  свою  сетку.  Они
удивленно остановились и посмотрели на человека,  будто  спрашивая  ответ.
Человек молчал. Олени разошлись снова и  снова  приготовились  к  схватке.
Тот, что постарше, с черной бородой  на  шее,  рыл  копытом  землю.  Самки
смотрели одобрительно. Олени снова бросились друг на друга и снова ударили
в мягкую сетку. На камне сидел огромный гриф  с  подрезанными  крыльями  и
мудро смотрел одним неподвижным стеклянным глазом. Смотрел так, будто  все
понимал. Ничего ты не понимаешь, птица, подумал Юлиан Мюри,  и  мы,  люди,
тоже ничего не понимаем. Мы ведем себя еще глупее этих оленей.  Интересно,
смотрит ли на нас хоть кто-нибудь со стороны?  Жаль,  если  не  смотрит