игрушек  горят
хорошо. Герлиц был разорен, но он все равно не согласился. Ему нужно  было
выдать какую-то незначительную информацию  о  нефтепроводе,  которую  знал
только он. Его  продолжали  шантажировать.  Все  это  происходило  с  моей
помощью. Однажды с ним случился инфаркт. На время его  оставили  в  покое.
Оставили в покое - так я  думал.  На  самом  деле,  они  перешли  к  более
активным мерам. Однажды они захватили его где-то за городом  и  выбили  из
него всю информацию. Он рассказал им все. Я не  верю  в  его  добровольное
самоубийство. Он бы никогда не поступил так - он бы вернулся  домой  и  не
посылал бы записку в конверте.
     - Но он вернулся домой, - сказал Юлиан Мюри, - и он знал, что  должен
погибнуть.
     - Значит, они его заставили спрыгнуть со скалы. Примерно так же,  как
вы меня. Он погиб не по своей воле. Потом я  получил  деньги.  Мне  больше
никто не звонил. Я снова стал встречаться с Еленой.  Винни  я  устроил  на
свою фабрику. Я думал, что смогу все забыть. Я думал,  что  можно  творить
зло  безнаказанно.  Моему  плану  мешала  лишь  Эльза.  Я  решил  от   нее
избавиться. Удобнее всего  было  сделать  это  в  каком-нибудь  малолюдном
месте. Я выбрал свою дачу. На даче было газовое отопление, а  это  опасно.
Кто-то  забудет  закрыть  кран,  потом  случайная  вспышка  -  и  все.  Вы
понимаете. Я приехал на дачу и  забыл  закрыть  кран.  Эльза  должна  была
приехать минут через двадцать, но  пошел  дождь  и  она  задерживалась.  Я
ожидал в сарайчике. Там было очень холодно и протекала  крыша.  Наконец  я
увидел, как подъезжает автомобиль. Это могла быть только Эльза. В сарайчик
я протянул провод. Эльза вышла из автомобиля. Мне было ее ничуть не  жаль.
Напротив, я торжествовал. Я сжал руку в кулак и поднял ее. Я  даже  сказал
что-то торжественное. Все мои желания наконец исполнялись. И в этот момент
ударила молния.
     Я очнулся  в  больнице.  Вначале  я  считал  произошедшее  несчастной
случайностью, неудачей, но потом я  прочел  газету  от  девятого  декабря.
Девятого декабря, когда взорвался нефтепровод, погибли сотни человек. И я,
именно я, был причиной. Тогда я понял, что Бог меня наказал. Молния -  это
было  самое  справедливое  наказание,  ничего   более   справедливого   не
придумаешь. Потом я увидел вас. Вы были  весь  в  бинтах  и  улыбались.  Я
спросил, почему вы улыбались, но никто не  смог  мне  объяснить.  Я  решил
искупить свою вину. Я решил помочь вам чем-нибудь.  Я  не  спускал  с  вас
глаз. Но вы улыбались все меньше и меньше. Потом не улыбались совсем.
     - Не помню, когда я последний раз улыбался, - сказал  Юлиан  Мюри.  -
Наверное, именно тогда, в первые недели после взрыва.  Потом  я  разучился
улыбаться.
     - Я пригласил вас домой, - продолжал Яков, - и вы сразу  сделали  то,
что должны были сделать. Вы были мечом божьим, моей карой. Вы разбили  мою
семью. Это было расплатой за то, что я сделал с  семьей  Герлица.  Я  даже
ожидал, что это произойдет. Когда Эльза ушла, я стал думать, что же  будет
дальше. По логике вещей, я должен был разориться, и вы сожгли мою фабрику.
Именно сожгли - что могло быть более справедливым? Тогда я уже  знал,  что
ни один из моих  грехов  не  останется  безнаказанным.  Я  был  виновен  в
убийстве. Я стал ждать смерти. И тогда появился голос в трубке.  Это  были
те же люди, которые убили Герлица и взорвали нефтепровод, -  так  я  тогда
думал. Это был тот же самый голос. И мне оставалось  только  умереть.  Это
было самым справедливым исходом. Ну что, друг  мой,  теперь  вы  верите  в
справедливость?
     - Я передам деньги Эльзе, - сказал Юлиан Мюри.
     - Не нужно. Лучше обеспечьте жизнь моей дочери.
     - Винни никогда не примет деньги от вас.
     - Она примет деньги от вас, - сказал  Яков,  -  потому  что  она  вас
любит. Вы это замечали.
     - Да, - сказал Юлиан Мюри, -  замечал.  Я  замечал  в  ней  некоторую
странность, которая могла бы быть любовью. Но я на двенадцать  лет  старше
ее, и не это самое главное - ей не стоит связывать свою жизнь с негодяем.
     - Нет, - сказал Яков, - вы уже сделали все, что должны были  сделать.
Не говорите, что это доставляло вам радость.
     - Нет.
     - Теперь все кончено. После того как я умру,  вы  станете  честным  и
добрым человеком, и к вам снова  вернется  ваша  улыбка.  Вы  будете  жить
счастливо, если не позволите когда-либо искусить себя  злом.  Вы  обещаете
позаботиться о Винни?
     - Обещаю.
     - Тогда уходите. И никому не говорите правды, прошу вас.
     - Я не скажу.
     Он пошел вверх по склону. Потом он сел в машину и медленно  поехал  к
городу. По дороге ему не встретилась ни одна машина. У остатков фабрики он
снова заметил мальчика с собакой. Собака радостно прыгала, пытаясь лизнуть
хозяина. Въезжая в  город,  Юлиан  Мюри  нащупал  в  кармане  два  круглых
камешка, каждый с горошину  величиной.  Он  тряхнул  камешки  в  кулаке  и
выбросил их в окно. И он снова ощутил на своем лице улыбку.


                             СЕРГЕЙ ГЕРАСИМОВ

                            ПОСЕЩЕНИЕ БОЛЬНИЦЫ


     Двадцать шесть лет назад во втором родильном доме города Х... женщина
по имени Светлана родила двойню. Она не сообщила,  кто  был  отцом  детей.
Родственников женщина по имени Светлана не  имела.  Оба  ребенка  родились
уродами. Один из них скончался на шестой день, зато второй казался  вполне
здоровым. Его уродство было заметно только тогда, когда он кричал, смеялся
или сосал грудь. В его рту был змеиный язык.
     Врачи не нашли никаких других отклонений, но  сказали,  что  операция
противопоказана  из-за  черной  пигментации  языка.   Любая   пластическая
операция или  удаление  могли  вызвать  рак.  Женщина  по  имени  Светлана
пятнадцать лет воспитывала ребенка, а потом умерла.  Еще  два  года  Вадим
прожил в детском доме. За эти два года он научился в совершенстве играть в
карты. У него оказался врожденный талант к  картам.  В  детдоме  все  жили
весело и дружно. Почти у каждого была какая-нибудь неприятная болезнь,  но
никто не вспоминал об этом. Вадим привык почти не открывать рта  во  время
разговора и держать язык оттянутым назад. Еще он научился говорить гораздо
лучше и  правильней  большинства  других  людей.  Врач,  наблюдавший  его,
сказал, что  это  реакция  гиперкомпенсации:  каждый,  мол,  чтобы  скрыть
недостаток, создает на его месте избыточное достоинство.
     Вадим учился в обычной школе.  Вначале  его  не  любили  за  привычку
говорить сквозь зубы, но потом стали уважать,  потому  что  он  не  прощал
обидчикам. Иногда он защищал  слабых,  а  иногда  начинал  издеваться  над
друзьями просто от скуки. Еще  он  был  очень  умен  -  женщина  по  имени
Светлана заставляла раньше его читать по книжке  в  день  -  тоже  реакция
гиперкомпенсации, потому что сама Светлана была почти неграмотна.  Змеиный
язык был небольшим и лет до двадцати почти не мешал. С ним можно было даже
целоваться, не разжимая зубов. Правда, чтобы держать его  всегда  скрытым,
требовалась постоянная волевая сосредоточенность, особенно во  время  еды.
Во время еды Вадим становился таким напряженным, что это иногда  замечали,
но не могли понять причины и вскоре забывали. Еще труднее было пить - пить
Вадим мог только в одиночестве или отвернувшись от всех; однажды  он  чуть
было не сорвался на одной из школьных вечеринок (Юля ахнула,  взглянув  на
его рот, но Вадим убедил ее, что ей просто показалось). С тех пор он  стал
жить, по мнению друзей неинтересно: он не ходил на вечеринки и  совсем  не
пил спиртного. Последнее обяснялось просто: он не смел потерять над  собой
контроль.
     Однажды случилась страшная  вещь  -  прнинудительная  медкомиссия  из
военкомата. Вадим подкупил товарища, чтобы тот обследовал свои зубы вместо
него, но махинация была раскрыта. Вадиму пришлось открыть рот (в  кабинете
было еще трое товарищей, ждавших очереди) и дантист чуть было  не  выронил
свое орудие пытки. Потом все заглянули и убедились, что язык действительно
змеиный. После этого случая Вадим перешел в другую школу, но позор болел в
его сердце как колючка. Он чувствовал, что еще  одного  такого  случая  не
переживет. Не просто фраза, которая ни к чему не обязывает:  "я  этого  не
переживу" - он в самом деле  чувствовал,  что  в  нем  надорвалась  важная
жизненная жила.

     - Так не целуются, - сказала женщина, -  так  целуются  только  дети.
Нужно хотя бы немного открывать рот. Так намного приятнее. Давай я поцелую
тебя по-настящему.
     - Нет, - ответил Вадим.
     - А я хочу.
     - Нет.
     Ее взгляд погас.
     Они стояли одни в пустом зале, танцевавшие уже разошлись, в  комнатке
первого этажа дежурный  включил  музыку,  плакавшую  о  Елисейских  Полях.
Коридоры искажали звук и ему казалось, что музыка плачет  так,  как  можно
плакать лишь о потерянном рае.
     - Не нужно меня провожать, -  сказала  женщина  и  замолчала,  ожидая
ответа.
     Вадим спокойно смотрел  на  нее,  угадывая  какую  паузу  она  сможет
выдержать.
     После всего,  что  ты  говорил!  -  начала  женщина  и  сбилась.  Она
отвернулась и стала собираться. Ее движения были не точны,  казалось,  она
еще не  решила  что  делать  и  тянула  время,  чтобы  позволить  ситуации
разрешиться самой.
     За окнами мел снег  и  это  будило  древнюю  радость  в  его  сердце,
наверное, такую же радость чувствовали охотники, зная, что  зверю  труднее
уйти по глубокому снегу. Когда он отвернулся от окна, женщина уже ушла. Он
переоделся, запер зал, спустился и отдал  ключи  дежурному.  Дежурный  был
похож на студента-переростка.
     - Я вас не знаю, - сказал он.
     - Я вас тоже, - ответил Вадим, отдал ключи и вышел в снег.
     Женщина все же ждала его у ворот. Она была одета  слишком  легко  для
такой погоды. Вадим почувствовал раздражение и жалость.
     - Что случилось с тобой? - спросила она.
     - Мне просто не хотелось тебя целовать. И давай без истерик. Либо  ты
уходишь, либо остаешься со мной, но я не буду тебя целовать если не хочу.
     Женщина подошла и взяла его под руку.
     - Смешно, но у меня нет денег на метро, - сказала она.
     - Тогда поедем на такси, - сказал Вадим, - подожди меня здесь.
     Он  остановил  машину.  В  Ладе  сидел  надутый  усач,   похожий   на
жука-скарабея. Вадим щелкнул ножом и  вдавил  острие  в  кожанную  куртку.
Почти бесшумные в снегу машины проезжали мимо и капельки  света  плыли  по
блестящему лезвию.
     - Мне не нужно много, - сказал Вадим.
     - Сколько?
     - Все что есть при тебе. Если что-то оставишь, порежу. А я найду.
     Скарабей  посмотрел  в  его  глаза  и  сдался.  Денег  оказалось  сто
восемьдесят долларов и немного местной валюты. Еще усач отдал пять длинных
роз и большую пачку конфет. Именно то, что нужно женщине.
     - Теперь все?
     - Все.
     - Я тебя еще достану!
     До чего же глупы бывают  эти  люди.  Вадим  использовал  свое  умение
попадать в яблочко, которого не видишь:
     - А за дочь не боишься? - спросил он.
     - Откуда ты знаешь?
     - Поезжай, - Вадим захлопнул дверцу и подумал о женщине, ждавшей  его
за углом. Нет, сегодня ему хотелось побыть  одному.  Он  поймал  еще  одну
машину, сунул десятку и поехал по ночным улицам.
     - Куда?
     - Сначала покатай меня, а потом... (он назвал адрес)
     Вечерний город не успокаивал. Белые струи в  свете  фар,  заснеженные
перекрестки, старые одноэтажки, будто  пригнувшиеся  под  тяжестью  снега,
трамваи - толстые мохнатые гусеницы с яркими квадратиками вдоль боков.
     - Теперь домой.
     - Накатался?
     Почему-то захотелось соврать и он стал нанизывать фразу за фразой еще
не зная, что они будут означать все вместе. Заканчивая фразу, он  не  знал
какой будет следующая и каким будет общий смысл. Он любил  врать  вслепую,
полагаясь только на свой язык.
     - Нет, - сказал он, - я ищу свою дочь.  Она  пропала  здесь,  в  этом
районе три года назад. Ей было всего четыре. Весной нашли мертвую  девочку
в канале, но ее нельзя было узнать. Я верю, что то была не моя дочь.
     Таксист помолчал и предложил закурить.
     - Нет? Тогда я сам, если ты не против.
     Послушав выдуманную историю, он окончательно перешел на "ты".  Сейчас
он начнет рассказывать о своих личных драмах. Как будто  не  у  всех  есть
драмы.
     - Часто ты ездишь вот так?
     - Нет, только когда соберу денег. Жизнь сейчас сам знаешь какая.
     - Какая она, твоя дочь? - спросил таксист.
     - Я плохо помню ее, потому что тогда много пил. Когда это  случилось,
то бросил. И все равно, сейчас я бы ее не узнал, она ведь стала старше. Но
я не могу не искать ее.
     - Тогда, - сказал таксист,  -  я  не  возьму  твоих  денег,  забирай,
забирай.
     Они подьехали к дому и тепло попрощались. Было  что-то  человечное  в
этом случайном таксисте. Не потому что он отдал  деньги,  поступки  вообще
мало что значат, главное - почему мы совершаем эти поступки.
     - На углу Конторской, знаешь,  когда  выезжаешь  из  арки,  -  сказал
Вадим, - тебя остановят двое: мужчина и женщина. Не бери этих  пассажиров.
Им просто нужна машина, чтобы убраться из города с деньгами. Мужчина будет
похож на свинью - ты его сразу узнаешь, не ошибешься.
     Снег мел и древняя радость снега не исчезала.
     Вадим поднялся пешком  на  четвертый  этаж.  На  лестницах  пряталась
мягкая тишина, подсвеченная снегом.  У  мусоропровода  грелась  беременная
Жулька. Вадим погладил ее и решил впустить когда придет время.
     ...С каждым шагом  становилось  тревожнее  на  душе.  Есть  вещи,  от
которых никуда не сможешь уйти, они страшны. Он вышел в кухню и стал перед
зеркалом. Вот его лицо, костяное, обтянутое тонкой  кожей,  но  напряженно
красивое, как красивы головы крупных змей. Лицо уже  начало  искажаться  -
щеки становились больше - но пока это было заметно только ему самому.  Это
было...
     И вот сейчас змеиный язык стал расти. Пока еще он помещается во  рту,
но пройдет несколько  месяцев  и  спрятать  его  будет  невозможно.  Вадим
попробовал по-разному сложить язык во рту;  щеки  все  равно  раздувались.
Хотелось  плакать,  как  в  детстве,  но  ведь  не  слезы   не   растворят
безысходность.
     Он налил стакан молока и выпил. Что  будет,  когда  все  увидят  это?
Конечно, он получит документ инвалида с детства,  который  ему  предлагали
еще после того случая в военкомате, и сможет жить в каком-нибудь  закрытом
заведении рядом с  себе  подобными  уродами.  Есть  и  еще  один  выход  -
операция. Шансы выжить один к одному, не  так  уж  мало.  Он  улыбнулся  и
сделал еще глоток. Хорошо, сейчас он почти решился. Хорошо, что  на  свете
есть люди настолько глупые, что им можно доверять. Одним из них был Юра, в
прошлом друг детства и светило медицины  сейчас  -  единственный  человек,
который знал всю белую историю жизни Вадима. И даже часть  черной;  но  он
был хорошим другом, то есть слабым и все принимающим.
     Вадим набрал номер:
     - Да, я знаю, что уже первый час. Но ты мне нужен, только ты. Дело  о
жизни и смерти. Спасибо, чтобы я делал без такого друга?
     Жизнь, смерть, ты особенный друг - несколько пустых  слов  и  человек
бросает теплую постель, жену, дом, и едет  сквозь  пургу  к  тебе,  просто
потому что тебе захотелось поговорить с ним именно  сейчас.  Нужно  налить
ему молока - молоко он не мог пить еще в школе, но из вежливости выпьет.
     Юра приехал больше через час. С ним был портфель, на всякий случай.
     - Это что-то важное?
     - Да. Выпей молока и садись на диван.
     - Я терпеть не могу молока.
     Его глаза были большими и грустными, как у старой собаки.
     - Пей и садись.
     Он выпил.
     - Я хочу скорей вернуться домой.
     - Вернешься, когда мы закончим, - сказал Вадим.
     Он сел на диван рядом.
     - Дело в том, что я не могу решиться. Он продолжает расти.
     - У тебя есть проблемы посерьезнее, - сказал Юра.
     - Шахматный клуб?
     - Да. Они не успокоятся пока ты жив.
     - Я знаю свои шансы. Если ты думаешь, что  я  боюсь  умереть,  то  ты
ошибаешься.
     - Тогда что же?
     - Как ты думаешь, какой  я  человек?  -  спросил  Вадим  без  всякого
выражения. - Не хочешь сказать, да? Ты думаешь, если скажешь правду, то  я
обижусь. Да, я плохой человек, но это не главное.  Я  человек  со  змеиным
языком - этим  сказано  все.  Мой  язык  -  это  моя  жизнь.  Без  него  я
обыкновенный  человек.  Я  могу  убить  словом  или  воскресить.  Я   могу
рассказывать самую дикую ложь и мне будут верить. Я могу вскружить  голову
любой женщине, я могу заставить скрягу расстаться с деньгами, над которыми
он дрожал всю жизнь. Я  могу  рассказать  даже  о  том,  что  будет;  могу
говорить о том, чего не знаю и не могу знать,  но  все  равно  попадать  в
точку.
     - Так не бывает, - сказал доктор с  извинением  в  голосе,  -  нельзя
рассказать о том, чего не знаешь.
     - Ты вчера был на даче, - сказал Вадим. - Ты встал рано утром,  вышел
во двор и выпил флягу крепкого кофе, приготовленного с вечера.  Было  пять
утра и ты хотел поработать пока все спят. Это правда? Откуда я это знаю?
     - Я часто работаю на даче по утрам.
     - Тогда я расскажу иначе. Сойдя с крыльца,  ты  подумал  о  том,  как
умирают деревья.
     - Что? - удивился Юра.
     - Ты увидел старый вяз, с которого  ободрали  кору  по  кругу  еще  в
прошлом году, но несколько волокон коры сохранилось и в предчувствии весны
эти волокна вздулись как жилы. Дерево умирало, но хотело жить. Тебе  стало
его жаль как человека. Было очень тихо и ты отвинтил крышку фляги  -  тебе
казалось, что этот звук слышен на километры вокруг. Потом ты увидел  дятла
на коре; дятел смотрел удивленно и чуть повыше твоей головы; ты  задумался
и решил, что дятлы всегда так смотрят, потому что в  их  глазах  не  видно
зрачков. Ты остался доволен своим умом и все  утро  у  тебя  было  хорошее
настроение. Такое хорошее, что ты сел  на  высокий  стул  боком  и  болтал
ногами как ребенок. Когда вошла жена, ты сел как обычно. Я  что-то  сказал
неправильно?
     - Да, ты очень необычный человек, - сказал доктор.  -  Но  ты  еще  и
опасный человек. Зачем ты сделал это с Кристиной?
     - Мне нужно не твое мнение, а твой совет.
     - Ты когда-нибудь был обыкновенным? - спросил доктор.
     - Нет.
     - Тогда почему ты думаешь, что быть обыкновенным плохо?
     - Значит, ты советуешь операцию?
     - Да.

     Вадим колебался еще два дня. За это время он трижды встретил на улице
знакомых по "шахматному клубу". В этом  клубе  играли  люди,  которым  был
нужен не выигрыш, а риск; и конечно,  они  играли  не  в  шахматы.  Иногда
играли на деньги, но обычно ставки были больше чем деньги. Три встречи  за
два дня могли означать  только  одно:  охота  начинается.  Они  дадут  ему
погулять еще немного, а потом развернутся в  полную  силу.  Вот  еще  одна
причина, чтобы навестить больницу.
     Было  не  очень  холодно,  приближалась  весна.  Вадим   надел   плащ
ярко-серого цвета почти до пяток и шляпу с полями.  Люди  оборачивались  и
смотрели ему вслед. У метро он купил гвоздику и подарил случайной девочке.
Девочка не поняла, но  улыбнулась  и  смутилось.  Всегда  приятно  сделать
кого-то счастливым, подумал Вадим.
     - Его зовут Саша, - сказал он, - за второй партой в среднем ряду. Это
от него.
     Всегда приятно сделать кого-то счастливым. Пройдя шагов двадцать,  он
обернулся: девочка разговаривала с усатым мужчиной, на ее  лице  было  еще
большее непонимание. Усатого мужчину Вадим не  знал,  но  было  совершенно
ясно, что тот из "шахматного клуба".
     Третья больница стояла за городом, в лесу.
     Вадим оформил  пропуск,  надел  халат  и  поднялся  на  шестой  этаж.
Интуиция не подвела его, здесь и в самом  деле  люди  ждали  операций  или
выздоравливали после них. По коридорам изредка проходили небритые больные.
Один был особенно интересен: он  шел,  весь  туго  обвязанный