ем-нибудь отвлеченном. 
   Мать неотступно находилась рядом. Изредка заходили и  другие.  Оказалось,
что в беспамятстве я провалялся  трое  суток.  Но  и  теперь  положение  мое
оставалось довольно неопределенным. Рана не хотела заживать, кроме того были
сломаны два ребра.
   Забежал перед отъездом в мореходку и Колька. Он молча остановился  передо
мной.
   - Уезжаешь? чуть слышно спросил я, с трудом приподняв голову.
   - Угу, - ответил Колька и замолк.
   После этого мы долго смотрели друг на друга и оба молчали. Говорить  было
не о чем.
   Я уже знал все подробности того вечера.  Меня,  потерявшего  сознание  от
боли, оттащил с дороги Колька. На мое счастье мимо  проезжал  наш  сельчанин
Федор, живущий по соседству со мной. Увидев знакомых  парней,  он  остановил
свой Москвич, загрузил меня с Колькой и доставил в  больницу.  Удар  волчьих
клыков надежно встретила грудная клетка, поэтому и обошлось все только двумя
ребрами да обширной рваной  раной.  Если  бы  волк  прыгнул  чуть  повыше  и
полоснул по горлу, то все было бы кончено прямо там, на дороге.
   Через  неделю,  когда  состояние  мое  стало  заметно  улучшаться,  зашел
председатель.
   - Ну, воин, как живешь-дышишь? спросил он и, видя, что я  пытаюсь  сесть,
поспешно добавил. Лежи, лежи.
   - Да я ничего, Петр  Иванович,  я  на  поправку  пошел,  -  вновь  приняв
горизонтальное  положение,  ответил   я.   Санитарка,   стоявшая   рядом   с
председателем, согласно закивала.
   - Поймали его, Петр Иванович? с надеждой спросил я.
   - Нет,  -  сокрушенно  вздохнул  он.  Наши  охотники  все  поля  цепочкой
прочесали, а уж тот лесок раз пять досконально проверили, - пусто. А  собаки
волка чуяли лишь от первых елок до дороги больше нигде следа нет! Непонятно,
откуда такой волчина взялся и куда потом девался. Волков то в  наших  местах
почитай что с самой войны не видывали.
   Постояв еще немного Петр Иванович попрощался и вышел из палаты. Но, когда
он проходил мимо окон моей палаты, я снова услышал его  голос.  Председатель
разговаривал с кем-то невидимым мне:
   - Да нет, не следы. Самое странное, что волк посреди бела дня  на  дорогу
вышел и на человека напал, а затем не потащил добычу за собой,  а  бросил  и
скрылся.
   - Так может испугался волк? уже издалека донесся голос механизатора с МТС
дяди Васи.
   - Напасть не испугался, а тащить испугался, так что  ли?  Нет,  не  может
быть такого. Вот, что странно. Не волчьи это повадки.
   Глава вторая.
   Первые дни.
   Серое, сумрачное небо и мелкий противный дождь, мокрые крыши и  грязь,  в
неимоверных  количествах  налипшая  на  мои  ботинки,  -  вот  и  все,   что
запомнилось мне в то прощальное утро, когда я покидал село.  Мать  проводила
меня до автобуса и побежала  на  работу  картошку  теперь  убирали  в  любую
погоду. А я, оказавшись не в  очень  уютном,  зато  сухом  салоне  автобуса,
прильнул к окну, за которым раскинулась картина, видимая мною сотни,  тысячи
раз.
   Невысокие  одноэтажные  дома,  за  исключением  промтоварного   магазина,
имевшего на этаж больше, да  дом  культуры  на  взгорке,  где  каждую  среду
показывали кино, а по пятницам мигали огни дискотеки. А дальше только  поля.
Поля, уходившие в бесконечность. Унылые поля под хмурым осенним небом.
   Автобус тряхнуло, и дома за окном  медленно  поехали,  оставаясь  позади.
Водитель зорко смотрел вперед, опасаясь  грязных  луж.  Забрызганный  глиной
ПАЗ, переваливаясь с  боку  на  бок,  неуверенно  продвигался  по  размокшей
дороге, вполне надежной в сухую погоду.
   Появилась ноющая боль, но не в месте укуса, а глубже казалось, что больше
мне сюда не вернуться. А автобус тем временем выбрался на уже  знакомую  вам
шоссейку и помчался в направлении города.
   Промелькнул и исчез тот самый лесок, из которого напал на меня огромный и
непонятный волк. Темные ели теперь не казались могучими и  таинственными,  а
выглядели на фоне пасмурного неба убого и жалко.
   Дождь усилился. На лобовых стеклах усердно прыгали дворники, а  по  моему
окну прокатывались грязные дождевые волны,  косо  стекавшие  в  левый  угол,
пропадая  затем  в  неизвестности.  За  окном  сразу  все  стало  неясным  и
расплывчатым, и я углубился в собственные мысли.
   Из-за волчары я две недели провалялся в  больнице  и  поэтому  безнадежно
опоздал в колхоз, куда должен был поехать со  своей,  пока  еще  неизвестной
группой на уборку картофеля. Я отправил справку в  училище,  указав  причину
неявки в прилагаемой к справке заяве, и с чистой совестью отдыхал еще четыре
дня дома, ожидая понедельника начала занятий. Но я решил  пропустить  первые
часы и зайти в канцелярию училища узнать что и как.
   Автобус тормознул и замер. Смотри-ка, уже приехали. Народ  поднимался  со
своих мест и выходил из автобуса на сырую  площадь  городского  автовокзала,
изобилующую бегущими ручьями и объемистыми лужами.
   Я поспешил покинуть салон автобуса, прихватив свой небольшой  чемодан,  в
котором  лежали  две  пары  носков,  вполне  приличные  джинсы,   подаренные
двоюродной теткой, теплый вязанный свитер из грубой серой шерсти, да  разные
мелочи вроде тетрадки, ручки и зубной щетки.
   Дождь  здесь  уже  закончился.  Мои  ботинки  поднимали  веера  брызг  из
окрестных луж.
   Серые,  хлопчатобумажные  штаны,  имевшие  довольно  потрепанный  вид,  в
автобусе почти высохли и только по швам еще  немного  холодили  ноги.  А  на
синей болоньевой куртке вообще не было заметно никаких  следов  от  утренней
непогоды.
   Угрюмое  серое  небо  неприветливо  нависало  над  высокими  пятиэтажными
домами. Мимо проносился поток машин. В редкие  секунды,  когда  желтый  цвет
светофора преграждал дорогу на все четыре  стороны,  чуть  слышно  доносился
шорох влажной листвы деревьев, которые ровной  линией  были  высажены  вдоль
улицы. То и дело мимо лица пролетал желтый, либо красный лист и  уносился  в
даль.
   Я плохо еще разбирался в автобусных маршрутах и  поэтому  решил  пройтись
пешком.
   Было часов  десять  утра  своего  будильника  у  меня  пока  не  было,  а
спрашивать у прохожих я стеснялся. Но дорогу к училищу я уже знал и уверенно
шагал в нужном направлении, хотя раза два чуть было не забыл  свернуть  куда
надо.
   Вот, наконец, я у цели. Завернув во двор и пройдя  старую  двухэтажку,  я
очутился на  территории  училища.  Слева  было  новое  здание  мастерских  с
огромными  стеклянными  окнами,  надежно  закрытыми  решеткой  от  попадания
случайных мячей из раскинувшегося  рядом  спортгородка.  Прямо  передо  мной
высилось трехэтажное здание учебного  корпуса,  простоявшее  здесь  не  один
десяток лет.
   Взойдя по ступенькам крыльца и оказавшись под защитой каменного козырька,
крепившегося на мощных стальных трубах, я  рванул  на  себя  тяжелую  дверь,
выделявшуюся темным пятном на желтом фоне стены.
   Дверь легко открылась, и я оказался  в  сумрачном  пустынном  коридоре  с
высокими потолками. Я поднялся на второй этаж, усиленно  вспоминая,  где  же
именно расположен нужный мне кабинет. Скорее по  наитию,  чем  по  памяти  я
повернул направо и в небольшом закутке обнаружил искомую дверь  с  табличкой
Канцелярия.
   Несмело постучав, я толкнул дверь и вошел в небольшую светлую комнату,  у
правой стены которой стоял высокий до потолка шкаф, а у левой стоял стол. На
нем сверкала пишущая машинка, а за  ней  находилась  женщина  лет  сорока  с
высокой, но короткой стрижкой.
   - Тебе чего, мальчик? тут же спросила она.
   - Здравствуйте, - решил поздороваться я. Я по поводу общежития.
   - Фамилия? вновь спросила женщина.
   Я назвал свою фамилию. Секретарша уточнила  мою  специальность,  вытащила
соответствующую папку,  долго  копалась  в  ней  и,  наконец,  найдя  нужную
карточку, углубилась в чтение.
   - Болел что ли? снова последовал вопрос, когда она  внимательно  дочитала
до конца.
   Я молча кивнул. Секретарша  взяла  ручку  и  что-то  написала  на  клочке
бумажки.
   - Здесь название и номер твоей  группы,  -  пояснила  она  и,  добавив  к
написанному еще несколько  слов,  закончила,  -  а  также  адрес  общежития.
Подойдешь к коменданту.
   Дальше последовало долгое и нудное объяснение как до  него  добраться.  Я
пытался запомнить все это, но безуспешно. Я даже немного расстроился.
   И  все  же  опасения  оказались  безосновательными.  После   пятиминутной
прогулки я стоял перед четырехэтажным зданием. Сложенным из белого  кирпича,
который со  временем  приобрел  сероватый  оттенок.  С  помощью  бдительного
вахтера я без труда  нашел  коменданта,  по  счастью  оказавшегося  в  своем
кабинете.
   -  Зовут  меня  Степаном  Егоровичем,  -  представился  он,  настороженно
взглянув на меня, как бы прикидывая в уме все виды проступков, которые я мог
совершить в ближайшее время. Я молчал.
   - Отбой в одиннадцать часов, - продолжил он. Двери на  ночь  закрываются,
так что опаздывать не рекомендую.  Курить  только  в  отведенных  для  этого
местах. Пить, играть в карты  и  приводить  девок  категорически  запрещено.
Схитрить и не пробуй.
   Нарвешься сразу будешь выселен. А  чемоданчик  твой  давай-ка  вон  в  ту
комнату определим там у нас камера хранения. И не вздумай хранить что-нибудь
в комнате
    уведут моментально. 
   Я кивнул и безропотно отдал свой чемоданчик коменданту. Он склонился  над
планом общежития, выискивая свободное место, затем  спросил  мою  фамилию  и
вписал ее карандашом в один из квадратиков.
   - Комната твоя 412, - объявил он, - ключ на четырех  человек.  Иди  туда,
ключ уже выдан. Да, не забудь получить у кастелянши постельное белье.
   Он крупно начертил мелом цифру 412 на моем чемодане  и  засунул  его  под
стол.
   - Да, стой! остановил он меня у самой двери, - насчет курения я тебе  уже
говорил. Давай-ка, распишись, что с правилами  противопожарной  безопасности
ознакомлен.
   Я черкнул свою фамилию в ведомости и вышел  из  комендантского  кабинета.
Пройдя по коридору  в  другую  сторону  от  выхода  на  улицу,  я  обнаружил
лестницу. По ней я без приключений поднялся вверх и добрался до  серозеленой
(под цвет стен) двери, на которой четко выделялся черный номер 412.
   Дверь была чуть приоткрыта. Я немедленно раскрыл ее полностью и  вошел  в
комнату.
   Навстречу мне поднялся белобрысый  паренек  ростом  чуть  повыше  меня  и
вопросительно уставился мне в лицо.
   - Привет, - поздоровался я, - комендант сказал, что здесь есть  свободная
койка.
   - Правильно сказал, - хмуро подтвердил он, - вон та верхняя справа.
   Действительно  верхняя  справа  койка  единственная  из  всех  имела  вид
незанятой.
   Если остальные три были кое-как заправлены чистым постельным  бельем,  то
на ней в наличии имелся лишь серый матрац и черная, весьма помятая подушка.
   Я внимательно оглядел эту небольшую  комнату,  где  мне  предстояло  жить
почти два года. Большую ее часть занимали две железные двухярусные  кровати,
которые когда-то имели светло-голубую окраску, но  теперь  от  нее  остались
небольшие островки, словно светившиеся  на  черном  фоне.  Кроме  кровати  в
комнате присутствовали слегка поцарапанное зеркало и чуть покосившийся шкаф,
который тоже был покрыт серозеленой краской, сквозь которую ясно  проступало
выцарапанное ножом,  короткое  слово  из  трех  букв.  Прямо  напротив  меня
располагалось широкое окно, поделенное на три части. Во избежание  всяческих
эксцессов  в  его  рамы  были  забиты  большущие  гвозди.  Только  благодаря
максимально  раскрытой  форточке  в  комнате  чувствовался  приток   свежего
воздуха.
   - Простыни знаешь где получать? прервал молчание парень. Я кивнул,  помня
указания вахтера о том, что кабинет кастелянши находится в середине  первого
этажа.
   - Иди, получай, пока она на обед не ушла, -  добавил  он  и  уставился  в
окно,  по  которому  скользили  капли  вновь  начавшегося  дождя,  а  я  без
промедления последовал его совету и ринулся на поиск кастелянши.
   Кабинет ее я нашел быстро, но он был крепко закрыт и, несмотря на все мои
старания, открываться не хотел. Через пару минут стучаться мне уже  надоело,
и я замер в ожидательной стойке возле неприступной двери. Не  знаю,  сколько
прошло времени, но кастелянша все же изволила появиться.  Это  была  грузная
шестидесятилетняя женщина в белом, кое-где сильно потертом халате.
   - Тебе чего? Белье получать? сразу накинулась она  на  меня.  А  пораньше
нельзя было прийти.
   - Я только что приехал. попробовал оправдаться я, но безуспешно.
   - Мне какое дело! возмутилась она. Я что, должна из-за вас  тут  до  ночи
сидеть? Всем было ясно сказано: получить белье до двенадцати!
   - Я, видите ли, болел
   - Он болел! кастелянша  повернулась  чуть  в  сторону,  словно  приглашая
невидимого  собеседника  полюбоваться  на  кретина,  не  получившего   белье
исключительно по своей идиотской забывчивости.
   Я скромно молчал, понимая,  что  любое  новое  дополнение  вызовет  целую
очередь гневных обвинений в мой адрес. Наконец, кастелянша смилостивилась.
   - На! Держи! И не дай бог хоть что-нибудь пропадет! С этими словами  она,
записав мою фамилию, сунула мне в руки две простыни, наволочку, полотенце  и
синее одеяло, повидавшее не одно поколение учащихся.
   Ободренный, я мигом взлетел на четвертый этаж и застал в комнате  уже  не
одного, а двух парней, одним из которых был мой белобрысый знакомый.  Они  о
чем-то тихо переговаривались, но при  моем  появлении  одновременно  подняли
головы и взглянули на меня. Белобрысый, видимо, не успел еще меня  забыть  и
поэтому приветливо кивнул. Показав рукой на собеседника, он вымолвил:
   - Это вот Леха Сам представиться он уже не успел. Так как дверь  за  моей
спиной резко распахнулась, и на пороге появился  высокий  плотный  парень  с
вихрастым,  отливавшим  чернотой,  чубом  и  юркими   глазами,   по-хозяйски
оглядывавшими комнату.
   - А, Пахан, уже приехал. Тебя тоже помню. он указал  пальцем  на  Леху  и
пробуравил меня взглядом. А это что за фрукт?
   Парень резко повернулся ко мне и коротко спросил:
   - Кто и откуда?
   Я представился. Он внимательно выспрашивал обо всем  и  все  время  будто
что-то прикидывал,  да  просчитывал.  Затем  он  повалился  на  нижний  ярус
свободной кровати и сказал, обращаясь ко мне:
   - Пойди-ка сюда.
   Я чуть помедлил, и он добавил:
   - Да ты не бойся, бить не буду.
   Я тут же подошел к кровати и недовольно пробурчал:
   - Чего мне бояться.
   - Вот и правильно. Да ты не стой, сядь.
   Ловко согнув ногу. Он  вытащил  из  под  кровати  опрокинутую  табуретку,
разумеется, серо-зеленого цвета. Я молча сел и уставился на  крашеные  доски
неровного пола.
   Парень уверенно  вытащил  начатую  пачку  Столичных,  щелчком  выбил  две
сигареты, одну прикурил от зажигалки  сам,  другую  сунул  мне.  Я  закурил,
глотая горький дым, и старался не закашляться этим дымом, который неимоверно
жег с непривычки всю глотку. Леха и его белобрысый товарищ, сидя на соседней
койке, молчаливо поглядывали на меня.
   - А ты ниче. Стоящий пацан, - заметил развалившийся на кровати парень,  -
а зачем в нашу учагу попер, а?
   - На токаря хочу учиться.
   - Да ну? А че не на автослесаря?
   - Чего я там не видал.
   - И то верно. А слышь, з„ма, у меня сапожки не грязные?
   Парень задрал ноги и внимательно оглядел свои сапоги:
   - Смотри-ка, действительно грязные! А надо  чтобы  сверкали  от  чистоты.
Непорядок.
   Я смотрел на его ухмыляющееся лицо еще не понимающими глазами.
   - Ты, слышь-ка, сними их и помой хорошенько.
   - Вот еще, - хмыкнул я и напряженно повернулся к окну, вполглаза наблюдая
за парнем.
   Наглую ухмылку с его лица как  ветром  сдуло.  Оно  сразу  стало  злым  и
жестоким.
   - Да ты борзый? с оттенком удивления спросил он и  вдруг  резко.  Как  на
пружинах, сел на койке. Его рот с желтыми зубами и бычком, зажатым  в  дырке
верхней челюсти рядом с поблескивающей фиксой оказался на уровне моих  глаз.
Я молчал. На народном языке эта операция звалась проверкой на вшивость.
   - Ты, гнилье, откуда такой выискался? Че то я тебя раньше  не  видал,  а?
Пока твои товарищи в колхозе пахали, ты, падла, дома на кроватке  полеживал.
Самый основной выискался, а?
   Я снова молчал не рассказывать же ему про волка, про свою  рану,  которая
только-только зажила. Не имело смысла. Никто этому не поверит. Для  каких-то
своих, непонятных мне целей парню выгодно было считать, что все это время  я
отсиживался дома, представив липовую справку.
   Внезапно лицо его стало печальным. Словно ему очень  и  очень  было  жаль
меня. Он встал, стряхнул на пол пепел  с  сигареты  и,  выходя  из  комнаты,
произнес:
   -  Ладно,  братан,  живи!  До  вечера!  А  вечером  мы  тебе   прописочку
организуем. И за колхоз, и за опоздание, и за борзость твою великую.
   Хлопнула дверь. Я выкинул в  форточку  свою  давно  потухшую  сигарету  с
намокшим от внезапно вспотевших рук фильтром.
   - Ты вот что, - произнес Леха. Если деньги есть, то избавься  от  них  до
вечера.
   На сохранку отдай или проешь что ли,  а  то  пропадут.  Ворон  ничего  не
оставит.
   - Это тот чернявый, с чубом?
   Оба одновременно кивнули.
   - А почему Пахан? решил уточнить я у белобрысого.
   - Да Пашка я, - ответил он. А Паханом старшаки прозвали.  Тебе  тоже  при
прописке кликуху дадут.
   Я медленно вышел из  общежития  с  чрезвычайно  подавленным  настроением.
Денег у меня было не густо, - всего десятка с мелочью. Талонов на питание  я
еще не получил и поэтому проесть ее не составляло никакого труда.  Я  плотно
пообедал в первой попавшейся столовой,  а  на  оставшиеся  два  рубля  купил
кооперативное эскимо, оказавшееся на вкус довольно пресным.
   Покинув столовую, я увидел большие часы, привинченные к фонарному столбу,
стоявшему неподалеку. Большая стрелка стояла на против четырех, а  маленькая
только-только, качнувшись, подскочила к  цифре  12.  Идти  в  общагу,  чтобы
нарваться на новые неприятности, не хотелось,  и  я  отправился  осматривать
город, еще такой незнакомый.
   Серое небо уже потеряло свой темный дождливый оттенок  и  стало  светлым,
почти белым. Но эта  бесконечная  унылая  однообразность  в  совокупности  с
предстоящей неведомой пропиской, от которой не  ожидалось  ничего  хорошего,
приводила меня в отчаяние.
   Так хотелось, чтобы в этой сплошной серой пелене проглянул хотя бы  один,
самый-самый маленький кусочек чистого неба. Но  серая  завеса,  отгородившая
меня от желанной голубизны и сверкающего желтого шара  солнца,  рассыпающего
повсюду теплые лучи, была непреодолима и монолитна. Дул прохладный ветер, по
внушительного вида лужам пробегала легкая рябь.
   Проплутав часа четыре, я порядком замерз и повернул обратно к  общежитию,
куда так не хотелось возвращаться.
   - Ладно, чего там. Не съедят же в конце концов меня на этой  прописке,  -
сказал я сам себе и решительно зашагал в выбранном направлении.
   Направление это привело меня прямо к дверям общаги. Набравшись  смелости,
я приоткрыл дверь и пристально осмотрел пустынный вестибюль. Там было тихо и
спокойно. Я пулей взлетел по лестнице  и  оказался  у  двери  своего  нового
жилья. На этом запас смелости у меня кончился, и  я  тихонько  замер,  чутко
прислушиваясь к звукам, доносившимся из  комнаты.  От  волнения  мое  сердце
гулко билось в груди, в ушах стоял неясный шум и поэтому разобрать,  что  же
творилось за дверью, было затруднительно. Так ничего и  не  поняв,  я  робко
открыл дверь и зашел в комнату.
   В уши сразу же бросился гул, а глазам представилось  огромное  количество
народа, сидевшего на нижних ярусах кровати и неизвестно  откуда  появившихся
табуретках.
   Кроме Лехи и Пахана здесь была куча незнакомых мне людей. Множество  глаз
впилось в меня напряженными взглядами. Разговоры сразу смолкли, и только  за
первыми шеренгами, где-то в дальнем углу комнаты продолжалась игра в карты.
   - О, явился. раздался насмешливый голос Ворона, а через  секунду  он  сам
стоял пере