ал, что где-то серая  поверхность  асфальта  уже  окрасилась  в
желто-розовые тона.

   Люди в привычном для них мире спали и ели, любили и ненавидели,  работали
и отдыхали, в общем жили своей обычной жизнью, решая свои обычные  проблемы,
в которых не значились ни я, ни  Белая  Королева.  Они  не  знали,  даже  не
подозревали, какой опасности удалось им  избежать,  благодаря  вмешательству
призраков далекого мира, существование которых напрочь отвергалось наукой.
   Сейчас то я уяснил  смысл  многих  крылатых  выражений.  Это  и  "Пиррова
победа", и "Смех  сквозь  слезы",  и  "Настоящие  герои  всегда  остаются  в
неизвестности". Да и что дала бы Лауре известность? Золотую звезду? А  зачем
она ей? И можно уже ставить последнюю точку, но жизнь все еще  продолжалась,
хотел я того или нет.

   Пустота внутри упорно не хотела  заполняться.  И  тогда  заявила  о  себе
усталость.
   Влившись в трубу "А" и наглухо закупорив трубу "Б",  она  присвоила  себе
весь объем и почувствовала себя  полноправной  хозяйкой.  Не  ведая  как,  я
добрел до подъезда, поднялся на четвертый  этаж,  с  трудом  отворил  дверь,
рухнул  на  диван  в  гостиной  и  полностью  отключился  от  пронизывающего
одиночества.

   Глава двадцать шестая.

   В поисках утраченного.

   Город плывет В море цветных огней.  Город  живет  Счастьем  своих  людей.
("Старый отель", гр. Браво).

   Лето. Изжаренные, как котлеты, люди бегали по городу  в  поисках  пива  и
читали в  газетных  строчках  про  ужасные  кометы,  несущие  нам  смерть  в
обозримом будущем.
   Все так же светило солнце, изредка скрываясь за набегающими облаками. Все
так же серые пасмурные дни оставались где-то неподалеку  от  Лондона.  Жизнь
текла правильно и хорошо. Все это прекрасно  понимали,  кроме,  может  быть,
меня.

   Солнце уже убежало из северных окон моей квартиры,  а  до  южных  еще  не
добралось, заливая теплом лишь боковую стену дома. Время подбиралось к  часу
дня, что подтверждали и стрелки будильника, весело  тикающего  на  обеденном
столе. Я не разделял его настроения. Смахнув электробритвой щетину на  щеках
и подбородке, я проглатывал уже третий кусок хлеба с  маслом  и  пил  ужасно
невкусный чай без сахара. Лень было встать и протянуть руку  за  сахарницей,
стоящей на холодильнике (и кто только додумался туда ее поставить?).

   Далекие звуки с улицы не могли сгладить впечатления  полной  оторванности
от мира. Не ворочался в коридорном шкафу  Ыккщщер.  Не  звучал,  пусть  даже
изредка, пронзительный голос Лауры. Мне так не хватало  тихого  постукивания
ее легких шагов. В моем доме опять поселилась тишина.

   "Тишина и заборы", - неожиданно всплыло у меня в голове. А ведь не зря же
Лаура произнесла эти слова. Тогда чего я жду? Пойду-ка, поищу  такие  места,
где выполнялись оба условия, названные Белой Королевой. Надо  не  сидеть,  а
действовать, если мои действия хоть как-нибудь могут помочь Лауре.

   Полчаса спустя я продирался по узенькой тропинке, то и дело отводя ломкие
ветки от своей груди. Путешествие происходило  в  узком  пространстве  между
тыльной стороной девятиэтажки и решеткой детского сада, которая вполне могла
именоваться забором.

   К забору прилагалась тишина. Я утонул в ней  и  в  зеленой  листве  среди
этого глухого уголка. Безмолвие детского сада объяснялось понятной  причиной
– ежегодным плановым ремонтом. Все его признаки  были  налицо:  покосившиеся
стропила, заляпанные белыми брызгами, бочки  с  известью  и  краской,  битые
кирпичи и прочий мусор,  образующийся  очень  быстро  и  не  желающий  потом
исчезать с насиженного места годами.

   С другой стороны высилось  сплетение  кустов  и  деревьев.  Сквозь  такую
непролазную чащу едва проглядывали безжизненные лоджии, уставленные шкафами,
тумбочками, полками, лыжами, ржавыми велосипедами, связками досок  и  прочим
барахлом, которому уже не  находилось  места  в  квартире.  Темнели  мрачные
стекла, от которых отказалось даже солнце. Никто не хлопал  ни  дверьми,  ни
рамами, не гремел, переставляя вещи с одного  места  на  другое.  Окружающее
пространство замолкло. Деревья утихли и погрузились в  безмолвие.  Ветер  не
осмеливался вмешиваться в суверенные пространства. Даже черная кошка,  спеша
по своим делам, быстро и бесшумно переставляла лапки в белых носочках.

   В глубине  листвы  надежно  затерялась  детская  площадка.  Красно-желтая
лестница осторожно выглядывала из тени, спрятавшись за боярышник  и  рябину.
Прутья невысокой горки, выкрашенной в  небесные  тона,  сливались  с  темным
фоном листвы.
   Я не мог объяснить, как такое место, просто созданное для игры в  прятки,
или в разведчиков,  или  в  пытливых  путешественников,  обследующих  дельту
Амазонки, не привлекало детей. Неужели чрезмерная таинственность  отпугивала
отсюда всех, кроме меня? Я потоптался по почти заросшей щавелем, лопухами  и
мелкой крапивой тропинке. Трудно поверить,  что  всего  в  полусотне  метров
отсюда находится улица Ленина, где шумные толпы  ходят  с  раннего  утра  до
позднего  вечера.  Девятиэтажка  отгораживала  от  меня  панораму  областной
библиотеки имени Горького,  междугороднего  пункта  переговоров  и  магазина
"Антей", который никак не мог переродиться в совместное российско-болгарское
предприятие "Биокор".

   Но завеса листвы сглаживала шум оживленной магистрали и укрывала творение
рук человеческих. Цивилизация  осталась  где-то  дальше  и  выше,  начинаясь
примерно с пятого этажа или с едва зримого кусочка асфальта, мелькнувшего  у
поворота за угол. Компанию  составляло  только  высокое  солнце,  пытавшееся
вездесущими лучами проторить дорожку ко мне. Иногда это ему  удавалось.  Моя
куртка, покрывшись разводами  света  и  тени,  стала  похожа  на  комбинезон
десантника. И я сам, словно десантник, заброшенный на вражескую  территорию,
настороженно вглядывался  в  тенистый  полумрак.  Я  ждал  черных  вражеских
часовых, ибо лучшего места для входа в иные миры вряд ли отыщешь.

   Но тщательно изучал обстановку я зря. Не открылись двери,  не  показались
черные ворота с тяжелым медным кольцом, зажатым в львиную пасть,  не  возник
сноп ослепительно-голубого сияния. Я нашел и тишину, и забор, но не более.
   Вообще-то иного я и не ждал, хотя и надеялся на лучшее. Слишком  ничтожен
шанс сорвать главный приз в лотерее,  купив  единственный  раз  единственный
билет. Но я не отчаивался. Мне вспомнилось точно такое же местечко в  другом
конце города. Однако, я  и  не  жалел,  что  попал  сначала  именно  в  этот
закоулок. Придет время, и в такой же солнечный день я приведу сюда  Лауру  и
подарю ей его тишину.

   Достигнув угла и ощутив под кроссовками твердый асфальт, я  увидел  серый
корпус библиотеки и стал прокладывать путь к рынку на автобусную  остановку.
Затем мои мысли спутались. Помню только, что я размышлял про библиотеку  им.
Горького, сад им. Горького, улицу им. Горького, а вот вспомнить, посещал  ли
великий писатель наш славный город, так и не сумел.

   Через полчаса, доехав до конечной остановки  и  пройдя  сотню  метров  на
своих двоих, я добрался  до  совершенно  аналогичного  островка.  Разве  что
вместо тропинки под ногами лежала узенькая полоска асфальта,  а  цивилизация
находилась под правой рукой и больно напоминала о себе, когда эта самая рука
касалась каменной крошки, усыпавшей железобетонные блоки. С  другой  стороны
напирала дикая природа. Ветки кустов так и норовили хлестнуть меня по  лицу,
а впереди уже маячили грозные заросли шиповника.

   Места для меня почти не  оставалось.  Поэтому  я  осторожненько,  бочком,
делал  мелкие  шажки,  вслушиваясь  в  тишину.  Но  необычных  ощущений   не
появлялось.
   Возможно, из-за текущих неудобств, тесноты и  скованности.  А  может  все
дело портили где-то чирикающие воробьи. Или возникающие в мозгу воспоминания
о чужом мире делали окружающую обстановку донельзя обыденной. Так или иначе,
я начинал созревать для того, чтобы сказать: "Не то!".

   Итак, приходилось признать, что мои рассуждения  оказались  в  тупике.  Я
мысленно списал неудачи на  железные  ограды  и  вспомнил  заборы  из  досок
Темного мира. А ведь подобные  заборы  непременно  окружают  любую  стройку!
Тогда я решил попытать счастья в этом направлении и поспешил вновь туда, где
в  перерывах  между  рейсами  отдыхали  желтые  "Икарусы".  Вскоре   автобус
пятьдесят второго маршрута вез меня обратно в центр города.

   Увы! На ближайшей стройке  вовсю  кипела  работа.  И  хотя  здесь  имелся
прекрасный забор, о тишине не могло быть и речи. Я постоял в  раздумьях.  До
любого городского общественного транспорта тащиться далековато.  Мой  взгляд
перебегал с телевышки на трамплин, отделенные от меня глубоким логом.  Такие
близкие ориентиры подбивали на небольшое приключение. Наконец я окончательно
решился совершить рывок через лог. Оставалось добраться до него, виляя между
пятиэтажками пока неизученного микрорайона, и преодолеть.

   Попетляв немного по улице Чернышевского, я миновал девятиэтажные общаги и
выбрался к забору. Забор, огораживал садовые участки от несанкционированного
доступа посторонних субъектов к ухоженным грядкам. Мрачные, начавшие ветшать
доски не сильно напоминали серебристую окраску оград из черных закоулков, да
и колючая проволока не  добавляла  сходства,  и  все  же  что-то  неуловимое
сквозило в обычных деревянных досках, сбитых вместе.

   Зато о тишине и здесь приходилось только мечтать. Шумная беготня малышей,
суетливое рычание двигателя  легковушки,  мягкий  скрип  четырех  колес,  на
которых покоилась коляска, где малыш в свое удовольствие гремел погремушкой.
Я двинулся дальше по направлению к трамплину, то  и  дело  касаясь  холодной
тенистой стороны во многих местах покосившейся изгороди.

   Как назло не встречалось ни единого прохода. Монолит  острозубой  дощатой
стены, увенчанной проволокой, начинал навевать тревогу о напрасно потерянном
времени.
   Забор тянулся и тянулся, напоминая аксиому бесконечности прямой, но я шел
так упорно, словно дорога вела к светлому будущему.

   Внезапно моя рука ушла в  пустоту.  Заглянув  туда,  я  увидел  небольшой
закуток.
   Узкий проход уводил налево, а  добрую  его  половину  закрывала  железная
будка, размером превосходящая ящик для  хранения  газовых  баллонов,  но  не
достигавшая габаритов  гаража.  Впрочем,  для  мотоцикла  с  коляской  такое
сооружение  вполне  бы  сгодилось.  Ржавые  листы  составляли   прогнувшиеся
пузырями стены. Дверь, крашенная изнутри черной  краской,  открывала  темный
провал. Лениво кинув взгляд во тьму, я спокойно  прошел  мимо,  к  повороту.
Внутри меня уже играл бравурный марш, предвкушая скорое  возвращение  домой.
Но надеждам не суждено было осуществиться.

   За  поворотом  оказался  всего  лишь  крохотный  тупичок,  упиравшийся  в
массивные ворота, запертые на огромный навесной замок, на котором чудом  еще
уцелели небольшие островки травянисто-зеленой краски.

   Больше здесь делать было нечего. Пришлось поворачивать, надеясь  отыскать
проход в другом месте. И  только  сейчас  я  заметил  оглушительную  тишину,
поглотившую  все  вокруг.  Исчезли  малейшие  звуки,  которые  только  можно
представить. Мои шаги утратили возможность производить топот и хруст. Вместо
привычного сопения нос бесшумно перекачивал воздух в легкие и обратно.  Угол
пятиэтажки внезапно отдалился в искаженно-дрожащем  воздухе.  Зато  железная
будка словно повернулась  на  сорок  пять  градусов.  Мрачная  щель  недобро
косилась на меня. Знойные лучи солнца навевали  нестерпимую  духоту.  Воздух
странно дрожал, вот-вот готовясь разродиться  невиданными  миражами.  Теплые
волны, образуя мутновато-дрожащую полупрозрачную  пелену,  напрочь  отрубили
меня и от цивилизации, и от звуков, порождаемых ею.  Я  словно  вернулся  на
полуоткрытый  островок,  вырвавшись  из  коридоров  темного   мира.   Солнце
выкрасило забор серебром и спрятало в ярких лучах железные витки колючек.  И
тут на смену оглушительной тишине явились шорохи.

   Они доносились  из  проржавевшего  сооружения,  перекрывшего  почти  весь
проход.
   Тихие,  скребущие  звуки  возникали,  дробились,  множились,   как   эхо,
расколотое в извилинах горного ущелья. Всего несколько метров отделяли  меня
от обычной жизни, но ступни как вмерзли или всосались в сухую потрескавшуюся
землю с редкими пожелтевшими травинками, втоптанными в засохшую глину.

   Дверь противно скрипнула и гулко ударилась о  железную  стену.  В  темном
провале сверкнули оранжевые искры, и на траву  легли  длинные  черные  тени,
перетекающие с места на место. Я с ужасом подумал,  что  никакой  воздух  не
сумеет так исказить картину окружающего  мира,  а  затем  догадался:  черные
призраки! Им нечего бояться солнца. Черные сгустки, распластавшись по земле,
медленно подбирались ко мне. Мои  ноги  самостоятельно  засеменили  назад  и
спрятали меня в тени тупичка. Но никакая тень не могла укрыть от…  От  чего?
От поражения, от плена, от смерти? Я сам не знал, чего боялся, но  ничто  не
заставило бы меня наступить на  страшный  черный  контур.  Шаг  за  шагом  я
отступал,  пока  спина  не  коснулась  поверхности  ворот.   Возможно,   там
скрывались занозы, но для спины, покрывшейся холодным потом,  осталась  лишь
перспектива вжиматься и вжиматься, стремясь укрыться от неизбежной  беды.  И
тут опора за спиной исчезла, земля под ногами растворилась, а  затем  мягкий
туман подхватил и понес в свои владения то ли мое тело, то ли сознание…

   … Первое, что я почувствовал, это  прохладу,  которая  после  нестерпимой
липкой духоты казалась раем. Что  удивительно,  я  твердо  стоял  на  ногах,
постепенно привыкая к неяркому серому свету, озарявшему все  вокруг.  Передо
мной вздыбилась высоченная гора. Местность  справа  и  слева  (а  так  же  я
подозревал, что и сзади) скрывал густой серый туман. На  темно-серых  глыбах
пробивалось что-то вроде сероватого мягкого лишайника. Чем выше взбирался по
склону мой взгляд, тем светлее становились камни.  А  верхушка  горы  вообще
укрывалась белоснежной шапкой, ярко выделявшейся на фоне свинцового неба.

   Постепенно возвратились и  звуки.  Быстрая  и  ритмичная  музыка  гремела
совсем неподалеку. Я обошел двухметровый камень,  и  моему  взору  открылась
небольшая выемка, заросшая травой  цвета  потухшего  телевизионного  экрана.
Единственным ярким  пятном  выделялся  красный  двухкассетный  магнитофон  в
изрядно потрепанном состоянии. Над ним, извиваясь  в  дискотечных  вывертах,
парили  семь  призраков,  к  счастью,  белого  цвета.  Перекрикивая  гудящие
колонки, они громко вопили в такт музыке. Очевидно,  считая  себя  истинными
знатоками русского языка, призраки старательно копировали слышимое, подбирая
знакомые слова и отчаянно коверкая смысл. Не мне их  судить.  Все  мы  умело
орем запавшие в душу припевы "Life is life" или "The  Final  Countdown",  но
лишь единицы способны грамотно спеть  предшествующие  им  строчки.  Истинное
содержание песни со сверхзвуковой скоростью пролетало мимо ушей,  ибо  слова
выскакивали как из пулемета. В результате симбиоза  неестественно  высокого,
как на ускоренном воспроизведении,  голоса  из  хрипящих  от  перенапряжения
динамиков и нестройного хора писклявых и  визгливых  фальцетов,  испускаемых
призраками, получалось примерно следующее:

   … сквозь судьбу летят И пробивают  защиту  ветра.  Мне  вдруг  почудилось
вмиг: Дикие волны простор убивают. И мне еще вдруг почудилось вмиг: В  дикие
ветры ракеты бывают…

   У меня  загорелись  глаза.  А  ведь  это  же  что-то  знакомое.  И  когда
многоголосие взорвалось возгласами "Хей!  О!  У!  А!",  сомнений  просто  не
оставалось. "Kalimba  de  Luna"!  Пусть  видоизмененная,  русскоязычная,  но
именно она и никто больше.
   Правда протяжный  рефрен  "Kalimba  de  Luna"  не  вписывался  в  изрядно
повеселевший темп и строчку "Летит ракета", но  основа  сохранилась,  как  и
мелодичные проигрыши и переливы, будоражившие душу. В чужом  мире  встретить
знакомую песню! Да, начало превосходное. А песня неслась дальше:

   … Вдруг повернулся вспять. Только бы трудно пропасть в турнире.  Друг  не
залез мне в душу опять. Только без мук и вдруг четыре. Зря я родился в боль.
Только бы выиграть ветры и волны. Как мне не скоро упасть стороной. Раз, и в
путь ракеты взмывают…

   Эту песню я любил во всех версиях. Кто  ее  только  не  пел.  Даже  такие
гранды, как "Boney M", не удержались от того, чтобы не включить подобный хит
в свой сборник. А я вдруг вспомнил давнишний телеконцерт, собравший в Москве
половину звезд "Сан-Ремо", и Тони Эспозито, который вдруг впервые  с  экрана
выдал "Kalimba de Luna" в своей ударной аранжировке  вместо  запланированной
стандартной итальянской мелодии.  Его  героический  поступок  увековечил  ту
минуту  в  памяти  благодарного  народа,  услышавшего  суперхит,  заменивший
начавшую сходить на нет итальянщину.

   … Я позабуду все, Вижу, надеюсь, цвета все спектра.
    Я уже не знаю кого видал,
    Кто сообщил мне судьбу бы ветра.

   Песня оборвалась. Улетели последние аккорды. И я уже не  мог  определить,
вылетел ли раскатистый многоголосый смех из колонок или  из  угловатых  ртов
призраков. Последних видимо смутило мое присутствие. Они брызнули в стороны,
утекли в  неприметные  щелки.  Так  же  загадочно  исчез  и  вполне  обычный
стереомагнитофон фирмы "Sanyo". Я опять остался в тишине и одиночестве.

   Однако, одиночество оказалось мнимым. Призраки не  удрали,  а  спрятались
неподалеку и теперь из своего  безопасного  убежища  наблюдали  за  мной.  Я
слышал только их голоса, обсуждавшие мою персону (причем, на  чисто  русском
языке).

   - Явился странник,  прорвал  границы,  -  тянулся  без  умолка  протяжный
тоскливый голосок.

   - Да что ты говоришь? – попробовал  его  перебить  на  четвертом  повторе
недоуменно-хрипящий голос.

   - Явился странник, прорвал границы, - не реагируя на  начавшийся  диалог,
повторил еще раз первый голос, и еще раз, и еще.

   - Не прошло и сотни лет, - раздался комментарий разъясняющего голоса.

   - Неизвестный странник прорвал границы, - внес было  новую  струю  первый
голос, но тут же опомнился, исправил ошибку и снова запел старую песню.

   - Он прорвался, спутник королевы, - возвестил переливчатый голос. Еще  не
успело прозвучать его последнее слово,  а  эхо  вовсю  разносило  предыдущие
слова, усиливая и искажая.

   - Да тот был совсем черный, - не согласился с ним весело-ворчливый голос,
напоминавший сердящегося Петрушку, который вот-вот рассмеется.

   - Нет, это он, - высказал свое мнение разъясняющий голос.

   -  Он,  он,  -  подтвердил  насмешливо-ехидный  голосок,   намеревающийся
цепляться ко всем и ко всякому, словно репей.

   - Явился странник, прорвал  границы,  -  не  умолкал  вызывающий  смутное
отчаяние рефрен.

   - Из мира людей, - развил тему переливчатый.

   - Из! Из! Мира! Мира! Из мира! Людей! Мира людей! – подхватило его личное
эхо.

   - Да ну! – не поверил сомневающийся.

   - Точно, - не вызывающим возражения голосом подтвердил переливчатый.  Эхо
тут же поддержало своего друга.

   - Сумел прорваться? – все еще удивлялся недоверчивый.

   - А почему нет? – добавил насмешливый.

   - Явился странник. Прорвал границы, - первый голос не ведал усталости.

   - И кто его сюда звал? – рассердился ворчливый.

   - Королева! – выкрикнул переливчатый.

   - Королева! – громогласно добавило эхо и разбилось на тысячи осколков.

   - Королева? – вопрошал один из них.

   - Королева, - снисходительно кивал другой. А на смену торопились  третий,
четвертый. Словно целый гарнизон укрывался в серых скалах.

   - А мир уже совсем не тот, - начал разъясняющий. В его голосе то  и  дело
проскальзывало старческое покашливание. – Королева то не здесь. И ничего  он
тут не отыщет, нет.

   - Несчастный, - саркастически отозвался насмешливый.

   - А може