лчок,  но  не
страшно, ведь вниз Лауре идти не требовалось.

   На  стене  находилось  крайне  непонятное  сооружение.  Множество   синих
цилиндров, сплющенных к середине так, что  образовался  шов,  висело  в  два
ряда, поддерживаемое крючьями, вбитыми в кирпичи. Прикоснувшись к ним, Лаура
почувствовала холод и тяжесть. От крайних цилиндров в стену  убегали  тонкие
трубы. Сквозь них пути не было.

   Оставалось  только  подниматься.  Пролет  оказался  коротким   -   восемь
ступенек. Да и восьмая уже лежала в основании небольшой площадки.

   Лаура с ужасом увидела, что площадка пустовала. Толстая  черная  труба  и
две тонких, серебряного цвета, пронизывали пол и потолок. Кроме них в стенах
слева и справа имелось по крошечной синей дверце из дерева. Люди  не  смогли
бы пролезть в  них!  Неужели  она  выбрала  неправильный  путь?  В  отчаянии
королева потянула за миниатюрную железную ручку. В проеме оказалась еще одна
черная труба, подпорченная ржавчиной, сквозь  которую  проглядывала  древняя
надпись:
   "Сережа+Юля=Любовь". Тут был путь для гномов, но не для людей.

   Может, это  знамение,  толкующее  про  возвращение  к  своим  королевским
обязанностям? Знак, зовущий обратно? Но королева не могла  вот  так,  сразу,
сдаться и повернуть назад. Люди не летают. Возможно,  двери  обнаружатся  на
следующей площадке.

   Преодоленный королевой  пролет  имел  на  ступеньку  больше.  Однако,  на
следующей площадке обнаружились  не  двери,  а  еще  одно,  крайне  странное
сооружение. Также в два ряда там  висели  синие  коробки  из  тонкой  жести.
Каждая  из  них  располагала  двумя  крышками.  Причем,   верхняя   спокойно
открывалась, а нижняя - ни в какую. В не слишком большом прямоугольнике окна
виднелось черное-черное небо за твердой стеклянной пластиной.

   Развернувшись, Лаура перевела дух. Вот они - двери. На один пролет вверх.
Судя по всему, они вели на второй этаж. На дверях, покрашенных все в тот  же
синий цвет, красовались черные цифры. Точно такие же цифры кто-то  нарисовал
под маленькими окошками на железном щите в стене. В окошках бешено крутились
диски, а в крохотных дырочках за стеклом виднелось  несколько  более  мелких
цифирок. Все это напоминало какой-то лабораторный агрегат.

   Увидев столько незнакомых вещей, волнение отступило на второй план.  Лишь
в голове что-то неприятно кружилось. Только теперь Лаура  обратила  внимание
на конструкцию по краям лестницы. Это были перила! Но до чего примитивные.
   Всего-навсего черные железные прутья с розовой  лентой  поверху.  Однако,
Лаура сдержала улыбку: ведь здесь все же не королевский дворец. Положив руку
на ленту, она почувствовала приятную теплоту,  а  не  прохладу  мрамора  или
металла.
   И королеве это понравилось.

   Следующая площадка вообще пустовала. Лаура  прикоснулась  к  стене  возле
окна, и на ее призрачно-белой руке остался след белой  извести.  В  подъезде
главенствовали два  цвета:  выбеленные  кирпичи  стен  и  синие  аксессуары.
Впрочем, королева забыла про перила и  красные  ступени.  Новые  впечатления
начинали пугать. Похоже,  что  ко  всему  этому  ей  не  удастся  привыкнуть
никогда.

   Площадка третьего этажа отличалась от второго только цифрами на дверях. А
сами двери стояли все там же: одна в левой стене и две  в  правом  углу.  Не
теряя времени, Лаура поднялась выше. Теперь от желанного  этажа  ее  отделял
только один лестничный пролет. Здесь королева остановилась в последний  раз.
Она видела ту дверь, за которой скрывалась новая жизнь. Либо  летящие  годы,
либо призрачные секунды. На синей двери чернел ромбик с числом "37".

   До  полуночи  оставалось  совсем  немного  времени.  Секунды  убегали   с
удивительной  быстротой.  Тишина  в  подъезде  звенела  для  королевы,   как
натянутая струна.
   Собрав все мысли в комок, Лаура попыталась в  очередной  раз  успокоиться
дальше медлить было нельзя. Пора!









   Глава десятая

   Фестиваль

   Какая муха укусила, Нам теперь и  невдомек,  Беднягу  Гену-крокодила.  Он
играет рок. Его друзья не понимают: В натуре дурачок. А он сидит себе играет
"Крутится волчок"... Он нот не ведает, не  знает.  Он  не  проходил.  Но  на
гармошке рок играет Гена-крокодил. Какие песни сочинял он, Как напился пьян.
Гармошка бедная рыдала "Мальчик-бананан". (То ли "Полигон", то ли "Телефон",

   то ли еще какая группа далеких 80-х).

   Шум в зале не смолкал. Иннокентий Петрович  поморщился.  Начинала  болеть
голова.
   В актовом зале  главного  корпуса  института  бурно  проходил  отборочный
конкурс к фестивалю "Студенческая Осень". Собственно говоря, такой фестиваль
планировался на  май  со  стандартным  названием  "Студенческая  Весна".  Но
выделенные  деньги  ушли  на  хозяйственные  нужды,  поэтому  заключительный
концерт решили приурочить к дню  первокурсника  -  1  октября.  Кроме  того,
устроители более старшего возраста искренне  верили,  что  летнее  время  не
соберет большого числа претендентов на заветные  места.  Вот  тут-то  они  и
ошиблись. Наплыв желающих пробиться в  звезды  российской  эстрады  оказался
огромен. Пришлось в начале августа проводить предварительный отбор.

   В связи с  летними  отпусками  всю  организацию  конкурса  взял  на  себя
студенческий  комитет.  Были  приняты  два  основных  решения:   выступление
кандидатов без предварительного прослушивания и ночное время концерта.

   - Это переходит все рамки! - возмущался отозванный из отпуска в  связи  с
производственной необходимостью Иннокентий Петрович.

   - В наше время все солидные мероприятия проводятся исключительно ночью, -
настаивал  Максим  Шестернев  -  председатель  жюри.  -  Возьмем  к  примеру
номинацию Оскара или Грэмми.

   Иннокентий Петрович собирался отметить, что данный конкурс на тянет  даже
на  "Уральские  Зори",  но  вовремя  понял,   что   спорить   с   напористым
двадцатидвухлетним Максимом  бесполезно.  Да  и  в  связи  с  демократией  у
зам.ректора по культуре отобрали право  решающего  голоса.  И  сидел  сейчас
Иннокентий Петрович на почетном месте в жюри, отчаянно скучая. А  за  спиной
его ревел и бушевал переполненный зал.

   Иннокентий Петрович прекрасно понимал, что он уже не  в  силах  разделить
свисты и восторги этой толпы. Впрочем, как и толпа его печальные  мысли.  Он
был приглашен чисто для показухи, для "галочки", для "демократии". Как некий
бронтозавр на сборище зайцев. Разное время, разные нравы, даже разные языки.
   Но, несмотря ни на  что,  свой  язык  Иннокентий  Петрович  не  собирался
держать за зубами.

   На сцену тяжелой поступью вышла полноватая рыжая студентка и под  мрачную
музыку запела низким грудным голосом со зловещим придыханием:

   Я стремлюсь душою к свету, Но лишь падаю во тьму.  Как  призвать  тебя  к
ответу? Как отдать любовь свою?

   Музыка резко ускорила темп и начался припев:

    Не обещаю
    Тебе ничего.
    Сегодня ночью
    Все же будешь ты мой.
    Сегодня, верю,
    Добьюсь я всего,
    А завтра снова
    Для меня ты чужой.

   Конкурсантка  набрала  в  грудь   массу   воздуха,   но   не   рассчитала
возможностей, закашлялась и убежала, сотрясая сцену своей поступью.  Мечтать
о заключительном концерте ей было пока рановато; это понял  даже  Иннокентий
Петрович. Максим вычеркнул  ее  толстым  фломастером  из  своего  списка,  и
зам.ректора по культуре так и не узнал фамилии неудачницы, чему нисколько не
огорчился.

   На сцену высыпала следующая группа. Музыканты остались в полумраке, а  на
освещенное пространство выбрался худой длинноволосый  певец,  который  перед
песней раза три откинул голову назад,  отдаленно  подражая  манерами  то  ли
Маликову, то ли Белоусову, и запел дискантом под ритмичную мелодию:

   Сядем утром в свой "Мерседес" И отправимся  через  лес.  Там,  где  берег
морской невысок, Прошуршит под ногами песок.

   Песня сразу же не понравилась Иннокентию Петровичу, так  как  собственным
"Мерседесом" он не располагал. Впрочем, певец на эстраде тоже. Последний тем
временем четвертый раз откинул голову назад, и зазвучал припев:

   У моря, У синего, светлого моря, Где чайки, Где чайки с  волнами  спорят,
Уносит, Уносит прибой нас с тобою. Подарим, Подарим мы радость прибою.

   Иннокентий Петрович терпеливо дослушал песню до конца, отметив, что и про
чаек, и про прибой уже пели тысячи раз, а после спросил:

   - Каким образом, молодой человек, вы хотите осчастливить прибой?

   - А вам и не понять! - мгновенно возмутился певец. - Вот такие, как вы, и
загубили  весь  цвет  нашей  эстрады.  Только  из-за  вас   нам,   талантам,
приходиться  платить  бешенные  деньги,  чтобы  о  нас  узнали   благодарные
слушатели. Нет, вам не дано понять великие замыслы Мастера.

   Певец распалялся еще минут пять. Публика поддержала  его  могучим  ревом.
Кто-то  сзади  метко  запустил  ком  смятой  газеты  в  затылок   Иннокентию
Петровичу. И даже Максим заметил:

   - Ну, Иннокентий Петрович, что же Вы? Песня публике понравилась. А что до
смысла, то сейчас он не важен. Главное - увлечь народ.

   Галочка, поставленная напротив слова "Феерия", означала, что  выступавшая
группа допущена к финальному концерту. Видя эту галочку, Иннокентий Петрович
сообразил, что ему отведена роль даже не диковинного  бронтозавра,  а  всего
лишь приблудного щенка, с которым сюсюкаются, возятся, но не забывают ткнуть
носом в лужу. Оставалось  стараться,  чтобы  подобных  луж  было  как  можно
меньше.

   А на сцене  уже  разворачивалась  следующая  постановка.  Мордатый  певец
крепко сжал микрофон и уверенно запел приятным баритоном  на  манер  русских
частушек:

   В магазине продавали "Адидас" Для работников обкома, не для нас.

   Из-за кулис выплыли две густо намазанные косметикой девицы в накидках  из
прозрачной  кисеи.  Покачивая  своими  формами,  они   писклявыми   голосами
продолжили:

   Раз-два, люблю тебя, люблю тебя. Для работников обкома, не для нас.

   Иннокентий Петрович догадался, что в данном случае и голос - не  главное.
А петь про работников обкома теперь, когда самих обкомов не существовало,  -
дело вполне привычное, безопасное и даже благонадежное.

   Космонавтов запускаем на звезду, Хоть одежды нет у нас прикрыть...

   - Стоп, стоп, стоп! - громкогласно оборвал  Иннокентий  Петрович  опасную
частушку.  Многолетнее  чутье  подсказывало   ему,   каким   словом   должен
завершиться куплет.

   - А в чем дело? - обиделся исполнитель. - В  великом  и  могучем  русском
языке нет плохих слов. Кстати, мое произведение прослушано и одобрено  самим
Иваном Ивановичем. Это, сказал он, певец гласности. Ну, так как же?

   Иннокентий Петрович взмок от волнения. С одной стороны, он никоим образом
не мог пропустить данную частушку в финал.  Но  с  другой,  исполнитель  мог
накапать Ивану Ивановичу, а студсовет ректору на  излишне  строгую  критику.
Тогда должность Иннокентия Петровича повисала в воздухе.

   - Ну, хорошо, - выдохнул он. -  Песня  допущена  на  следующий  этап  без
дальнейшего прослушивания. За исключением второго куплета.

   Обладатель приятного баритона хотел еще поспорить,  но,  удовлетворившись
триумфом,  горделиво  удалился  за  кулисы.  Девочки  криво   улыбнулись   и
просеменили за ним  на  своих  ультравысоких  каблучках.  С  другой  стороны
троица, затянутая в кожу, заклепки и браслеты, заставляла  эстраду  могучими
колонками. Проверив работоспособность каждой из  них,  солист  взял  в  руки
микрофон, у двух других объявились в руках гитары, а в глубине, за ударными,
возник из темноты четвертый член группы. Раздался ужасающий  каскад  звуков,
заставивший завибрировать барабанные перепонки  у  всех  без  исключения,  а
певец вступил высоким натянутым голосом:

   Тучи точат небо хмуро-е. Ваши рожи все угрюме-е. На  осколки  разлетается
весь мир. Скоро  демоны  начнут  кровавый  пир.  Облетают  вокруг  тополя-а.
Разверзается могильная земля-а. Не дадут нам мертвые  спокойно  жить,  Будут
рвать нас, будут крови нашей пить.

   На минуту прекратив завывания,  перекрывающее  громовые  раскаты  музыки,
солист начал припев:

   В небесах кровавый  глас,  закат  угас.  Черный  крест,  черный  крест  -
спаситель наш...

   - Э, э, гитара-то не казенная, - возмутился  кто-то  из  жюри,  вероятно,
хозяин гитары, заметив, что  бас-гитарист  намеревается  эффектно  завершить
строчку, разбив инструмент об сцену. Музыканты смешались, песня  оборвалась,
но солист за словом в карман не лез:

   - Засунь себе эту гитару знаешь куда, козел. Я так  и  думал,  что  здесь
любят одну попсу, а настоящий металл - вот он. Нас ставят выше, чем "Лаос" и
"Муаб-Галш",  понятно  вам,  педики.  Нас  приглашали  выступать  вместе   с
"Алисой".
   Вы еще услышите о "Железном смерче".

   Металлисты решительно освободили сцену, пнув на прощание  колонку,  тоже,
вероятно, чужую. Зал посвистел и затих.

   Мощную акустику унесли,  и  на  сцене  появился  юноша  в  очках,  нервно
теребивший галстук. Его коллектив настраивал инструменты.

   - Перед вами сейчас выступит ансамбль "Зеркало", - начал  юноша,  оставив
галстук в покое. - Мы уже давно поняли, что все новое - это  хорошо  забытое
старое. Мы берем мелодии прошлых лет и накладываем на них свои слова. Песни,
таким образом, приобретают свежий, современный смысл. На  этом  концерте  вы
услышите две наших песни, первая из которых -  политическая.  Она  посвящена
августу прошлого года.

   Иннокентий Петрович не слушал песню, уловив лишь единственную строчку: "И
Ельцин такой боевой, и мудрый Собчак  впереди!"  Он  размышлял  о  том,  что
никогда не приучит себя к произведениям  новой  волны.  Не  потому,  что  он
старый, а просто воспитание не то. Ну  почему  любую  вещь  на  свете  можно
исказить и опошлить. Да, раньше была цензура. Да,  исполнителям  приходилось
затрачивать неимоверные усилия, чтобы спеть, скажем, в "Голубом огоньке". Но
такие меры  приводили  к  тому,  что  зрителям  доставалось  лучшее.  Может,
единообразное.
   Может, кому-то неинтересное, но хотя бы  осмысленное  и  не  оскорбляющее
слух.
   Сейчас же все решали деньги и связи. Заплатил за участие и ори со  сцены,
что захочешь, называя это новым нестандартным искусством  или  андеграундом.
Но будь ты хоть соловьем, если у тебя нет денег,  то  путь  наверх  накрепко
закрыт. На нет, как говорится, и суда нет.

   - Вторая наша  песня  эротическая,  она  посвящена  грядущей  сексуальной
революции,
   - объявил представитель группы "Зеркало".

   Новое слово,  мелькающее  теперь  повсюду.  Да  очень  знакомый  проигрыш
оборвали мысли Иннокентия Петровича. Песня лилась и ширилась:

   Рано утром я встаю, И на улицу свою,  Там  весь  день  хожу,  гуляю  И  к
девчонкам пристаю. По проспекту я пройду, Группу девочек  найду,  А  которая
понравится, Ту к себе домой веду.

   Группа, состоящая из густого баса,  тенора  и  мягкого  девичьего  голоса
пропела вместе с тенором-солистом последние две строчки и снова предоставила
ему продолжать композицию в одиночестве. Первые же  слова  припева  развеяли
сомнения Иннокентия Петровича о странной  знакомости  музыки.  Однако  смысл
старой песни был повернут в совершенно иную сторону:

   Казановой я не стал, Но любить не перестал Те месте,  что  душу  трогают,
Заповедные места. Эх! Мои руки неспроста Сразу лезут в те места И находят их
под юбками, Заповедные места.

   - Ну вот она, - пробурчал Иннокентий Петрович, - наглядная картинка. Секс
теперь суют где надо и где не надо. Ничего, кроме секса. Думал ли я три года
назад, что подобную песню вообще кто-нибудь осмелится петь.

   - Мешаете слушать, Иннокентий Петрович, - недовольно зашептал ему  в  ухо
Максим.

   Зам.ректора по культуре смолк и стал слушать окончание второго куплета.

   Вот зовут меня к реке На не нашем языке. Если это иностраночка, Сразу  ей
кричу в ответ.

   Здесь солист внезапно перешел на английский:

   Casanova is not I. But my music is sensai. I love you, my  soul  tempers.
Inmost places is my cry. Hey! My hands creeps  to  back.  I  don`t  stop  my
speedy heart. I shall catch my honey moments, Inmost places under skirt.

   Английский  язык  Иннокентий  Петрович  знал  (готовился   к   зарубежным
командировкам).  У  парня  было  прекрасное  произношение.  Вот  только   за
последнее слово во второй строчке он не ручался. Впрочем, молодежь  изобрела
немало неологизмов. Иннокентий Петрович немного порассуждал еще о том, что в
прежние времена на сцене звучал бы разве что  испанский  язык,  да  и  то  с
песней о Кубе.
   Теперь на его долю досталась заключительная половина последнего куплета.

   Так хожу который год И не ведаю хлопот. Та, кого я  вдруг  увижу,  Бросит
все, за мной пойдет.

   Зал зааплодировал,  а  солист,  счастливо  улыбнувшись  и  махнув  рукой,
протяжно продолжил припев, затем повторил  английский  вариант,  снова  спел
русский, после предпоследней строчки сделал очень эффектную паузу и закончил
выступление в тишине, беря удивительно высокие ноты.

   Народ восторженно взвыл, а у зам. ректора по культуре  сложилось  твердое
мнение, что такая песня (к сожалению) может выиграть и финал. Да,  будь  его
воля...

   следующая  песня  исполнялась  худой,  высокой  девушкой  с   удивительно
гнусавым голосом. Даже сидя в  первом  ряду,  Иннокентий  Петрович  разобрал
слишком мало слов для того, чтобы этот номер вышел на следующий этап. Тут не
спорил ни Максим, ни остальные члены жюри.

   Затем  на  сцену  уверенно  выбрался  двадцатилетний  юноша  с   длинными
волосами, перехваченными  в  косу  черной  резинкой.  Он  расставил  ноги  в
отглаженных черных брюках, заломил руки так,  что  белые  рукава  сползли  к
локтям, и начал:

   Красный кол, злобный колокол. Царя  скинули  и  покинули.  Купола  теперь
поразрушены. Офицеры с крестами сгинули.

   "С крестами на мундирах или с крестами от церквей?" - задал  себе  вопрос
Иннокентий Петрович, вспоминая, кого же ему напоминает этот  юнец.  Нет,  не
вспомнил, да еще и припев пропустил.

   И народ теперь, уж не тот народ. Ни купцов теперь, ни священников. Чем же
бога мы сильно  прогневили?  Как  отмыть  нам  Россию-матушку?  Певец  резко
дернулся перед очередным припевом. На его груди блеснул крестик.  Скорблю  о
тебе, Россия. Тебе уже не подняться. Ни солнцу, ни неба сини К родной  земле
не прорваться.

   В зале вежливо зааплодировали. К удивлению  Иннокентия  Петровича  Максим
вычеркнул фамилию "Корабельников".

   - А не люблю ни романсов, ни Малининых, - поморщился Максим  в  ответ  на
вопросительный взгляд соседки справа.

   На эстраде уже примостился рябой, усатый мужичонка. Если  он  и  считался
студентом, то выглядел намного старше своих лет.

   - Тут много пели про всякую чепуху, - заявил он. - А вот  Игорь  Березнюк
споет вам вещь. Нашу, патриотическую.

   Заиграла музыка. Судя по ней,  Березнюк  вовсю  эксплуатировал  концепцию
группы "Зеркало", только своим, изрядно пропитым голосом:

   Хороша житуха в разных странах,  Но  буду  я  в  России  жить.  Проживешь
полвека Русским человеком, Сразу мир покажется другим.

   Иннокентий Петрович обиделся за песню своей молодости, а мужичок освоился
и следующие куплеты звучали уже не так трагично:

   Хороши гаванские сигары, Но лучше  русский  Беломор.  Выкуришь  полпачки,
Сядешь на карачки, Сразу мир покажется другим. Хороша испанская  мадера,  Но
лучше русский самогон.  Выпьешь  полбутылки,  Рожа  на  затылке,  Сразу  мир
покажется другим. Хороши гашиш  с  марихуаной,  Но  буду  нюхать  я  бензин.
Крышечка открыта,  Дешево,  сердито,  сразу  мир  покажется  другим.  Хороши
заморские девахи, А лучше нашей Маши нет. Переспишь  полночки,  Как  откажут
почки, Сразу мир покажется другим. Хороши  и  йогурт,  и  омары,  Но  только
русским  хлебом  жив.  Зажуешь  полбулки,  Дернешь  в  переулке,  Сразу  мир
покажется другим. Хороши бан