казалось,  что  в   новейших   драматических
сочинениях для театра или  для  чтения  недостает  того  элемента,  которого
представителем у древних был - хор, и в котором  большею  частию  выражались
понятия  самих  зрителей.  Действительно,  странно  высидеть  перед   сценою
несколько часов, видеть людей говорящих, действующих  -  и  не  иметь  права
вымолвить своего слова, видеть, как на сцене обманывают,  клевещут,  грабят,
убивают  -  и  смотреть  на  все  это  безмолвно,  склавши  руки.  Замкнутая
объективность   новейшего   театра   требует   с   нашей   стороны   особого
жестокосердия; чувство, которое не позволяет нам оставаться равнодушными при
виде таких происшествий в  действительности,  это  прекрасное  чувство  явно
оскорблено, и я совершенно понимаю Дон-Кихота, когда он с  обнаженным  мечом
бросается на мавров кукольного театра, и того чудака наших театров, который,
сидя в креслах, не мог утерпеть, чтобы  не  вмешаться  в  разговор  актеров.
Такими  зрителями  должен  бы  дорожить  драматический  писатель;  они,  без
сомнения, одни вполне сочувствуют пиесе. Хор - в древнем театре  давал  хоть
некоторый простор этому естественному  влечению  человека  принимать  личное
участие в том, что пред ним происходит. - Конечно, перенести целиком древнюю
форму хора в нашу новую драму есть  дело  невозможное,  что  доказывается  и
бывшими в  этом  роде  попытками;  но  должен  быть  способ  ввести  в  нашу
немилосердую драму хоть какого-нибудь адвоката  со  стороны  зрителей,  или,
лучше сказать, адвоката господствующих в тот момент времени понятий,  словом
то,  что  древние  наши  учители  в  деле  искусства   считали   необходимою
принадлежностию драмы. - Стоит найти. А найти необходимо, в  наш  век  более
нежели   когда-нибудь;    selfgovernment    {самоуправление,   самообладание
(англ.).} ныне проникает во все движения мысли и чувства;  а  selfgovernment
никак не ладится с этою  браминскою  неподвижностию,  которая  требуется  от
зрителя новейшею драмою; путь  узок,  как  волос,  как  путь  мусульманский,
ведущий в жилище гурий; с одной  стороны  грозит  лиризм  и  резонерство;  с
другой -  холодная  объективность.  Может  быть,  когда-либо  желаемая  цель
достигнется сопряжением двух разных драм, представленных  в  одно  и  то  же
время, между коими проведется, так сказать,  нравственная  связь,  где  одна
будет служить дополнением другой, - словом, говоря  философскими  терминами,
где идея представится не только с объективной, но и с субъективной  стороны,
следственно  выразится  вполне,  следственно  вполне   удовлетворит   нашему
эстетическому чувству. Эта задача еще не решена; решить ее  тем  или  другим
путем, решить удачно - дело таланта; но задача существует.
     Возвращаюсь к моему собственному  защищению;  касаясь  психологического
факта, оно может быть будет не без интереса  для  читателя.  -  В  эпоху,  о
которой я говорю, я учился по-гречески и  читал  Платона,  руководствуясь  в
трудных  местах  русским  или,  точнее  сказать,  славянорусским   переводом
Пахомова, {4} который  в  нашей  словесности  то  же,  что  Амиотов  перевод
Плутарха {5} во французской. Платон произвел на меня  глубокое  впечатление,
до сих пор сохранившееся, как всякое спльное впечатление юности. В Платоне я
находил не один философский интерес; в его разговорах судьба той или  другой
идеи возбуждала во мне почти то же участие,  что  судьба  того  или  другого
человека в драме или в поэме; даже, в эту  эпоху,  судьба  гомеровых  героев
гораздо менее интересовала меня; вообще ни  Ахиллес,  ни  Одиссей  тогда  не
привлекали моего особого сочувствия.
     Продолжительное чтение Платона привело меня к мысли,  что  если  задача
жизни еще не решена человечеством, то потому  только,  что  люди  не  вполне
понимают друг друга, что язык наш не передает вполне  наших  идей,  так  что
слушающий никогда не слышит всего того, что ему говорят, а или  больше,  или
меньше, или влево, или вправо. Отсюда вытекало убеждение в  необходимости  и
даже в возможности (!) привести все философские мнения к одному знаменателю.
Юношеской  самонадеянности  представлялось  доступным   исследовать   каждую
философскую систему порознь  (в  виде  философского  словаря),  выразить  ее
строгими, однажды навсегда принятыми, как в математике, формулами - и  потом
все эти системы свести в огромную драму, где бы действующими лицами были все
философы мира от элеатов {6} до Шеллинга, - или, лучше сказать, их учения, -
а предметом, или вернее основным анекдотом, была бы ни более  ни  менее  как
задача человеческой жизни.
     Но в этом деле случилось то, что рассказывает Пушкин  о  помещике  села
Горохова, {7} который задумал написать поэму  "Рурик",  потом  нашел  нужным
ограничиться одою, и кончил - надписью к портрету Рурика.
     Мечта первой юности рушилась; труд был не по силам; на один философский
словарь, как я понимал его, не достало бы человеческой жизни, а  эта  работа
должна была быть лишь первой ступенькой для дальнейшей  главной  работы  ...
что говорить далее, - дроби остались с  разными  знаменателями,  как,  может
быть, и навсегда останутся, - по крайней мере не мне сделать это вычисление.
     Но сопряжение всех этих предварительных работ и почти  беспрестанная  о
них мысль невольно отразились во всем,  что  я  писал,  и  в  особенности  в
"Русских ночах", но в другой обстановке. Вместо Фалеса, {8} Платона и  проч.
на сцену явились современные тогда типы: кондиллькист, {9}  шеллингианец  и,
наконец, мистик (Фауст), все трое - в струе русского духа; последний (Фауст)
подсмеивается над тем и другим направлением, но и сам не высказывает  своего
решения, может быть, потому, что оно для него так же не существует, как  для
других, - но  который  удовлетворяется  символизмом;  впрочем,  к  Фаусту  я
обращусь впоследствии. Чтобы  свести  эти  три  направления  к  определенным
точкам, избраны разные лица, которые целою своею жизнию выражали то,  что  у
философов выражалось сжатыми формулами, - так  что  не  словами  только,  но
целою жизнию один отвечал на жизнь другого.
     Предмет этой новой, - если угодно,  -  драмы  остался  тот  же:  задача
жизни, разумеется, не разрешенная.
     Я боюсь наскучить читателю  более  подробным  описанием  этих  домашних
обстоятельств моего сочинения; впрочем, я до сих пор  старался  ограничиться
лишь тем, что собственно относится к психологическому процессу, во мне самом
совершившемуся, а всякий психологический процесс как факт  может,  повторяю,
иметь свое значение во всяком случае.
     Прибавлю еще, что в "Русских ночах"  читатель  найдет  довольно  верную
картину той умственной деятельности, которой предавалась московская молодежь
20-х и 30-х годов, о чем почти не сохранилось других сведений. Между тем эта
эпоха имела свое значение;  кипели  тысячи  вопросов,  сомнений,  догадок  -
которые снова, но с большею определенностью возбудились в  настоящее  время;
вопросы чисто философские,  экономические,  житейские,  народные,  ныне  нас
занимающие, занимали людей и тогда, и много,  много  выговоренного  ныне,  и
прямо, и вкривь, и  вкось,  даже  недавний  славянофилизм,  -  все  это  уже
шевелилось в ту эпоху, как развивающийся зародыш. Новому поколению  не  худо
знать, как понимались эти вопросы поколением, ему предшествовавшим, как и  с
чем оно боролось и чем страдало; как  вырабатывались  и  хорошие,  и  плохие
материалы, доставшиеся на труд новым деятелям? История  человеческой  работы
принадлежит человечеству.


ПРИМЕЧАНИЯ

     Большинство  рассказов,  входящих  как   относительно   самостоятельные
произведения в "Русские ночи", В. Ф. Одоевский помещал в различных  журналах
и альманахах 30-х годов без указания на их причастность  к  "Русским  ночам"
(см. ниже примечания к главам и рассказам). Впервые печатно название будущей
клипа появилось в 1836 г. (см. примечание к "Ночи  первой").  Следовательно,
окончательный текст книги создавался от середины 30-х годов до 1843 г.
     9 сентября 1843 г. Одоевский заключил условие с  книгопродавцом  А.  И.
Ивановым  об  издании  собрания  сочинений  в  количестве  1200  экземпляров
{Рукописный отдел Гос. публичной библиотеки им. М.  Б.  Салтыкова-Щедрина  в
Ленинграде (в дальнейшем: ГПБ), ф. 539, оп. 2, э 58.} и, очевидно, тотчас же
передал в цензуру рукопись подготовленного трехтомника или по  крайней  мере
рукопись  первого  тома,  содержащего  именно  "Русские  ночи":   в   архиве
Одоевского сохранилась цензурная рукопись начала книги (автограф  автора)  с
пометой цензора А. В. Никитенко на титульном листе "э 278. 18 сентября 1843"
и с его же резолюцией на обороте титула: "Печатать  позволяется...  Сентября
20 дня 1843 года. Цензор А. Никитенко"; вначале  стояло  "16",  затем  число
зачеркнуто в надписано "20". {Там же, э 12.}  По-видимому,  Никитенко  читал
рукопись именно в эти дни, в конце второй декады сентября 1843 г.,  и  после
20 сентября Иванов мог уже печатать книгу.
     Рукопись "Русских ночей" была типографски размечена (по шрифтам)  самим
автором; титульный лист  несколько  отличался  от  окончательного  печатного
варианта: например, первоначально была взята  другая  цитата  -  эпиграф  из
романа  Гете  "Годы  странствий  Вильгельма  Мейстера";   не   сразу   автор
сформулировал посвящеяие  (вначале  -  "Моим  друзьям",  затем  зачеркнул  и
надписал: "Живым  друзьям  и  памяти  друзей  умерших";  в  печатном  тексте
инверсированы два первых слова).
     Возможно, из-за авторских переделок печатание  книги  задержалось,  так
как  на  всех  трех  томах  "Сочинений  князя  В.  Ф.  Одоевского"  (Издание
книгопродавца Иванова. СПб., в типографии Э. Праца, 1844)  стоит  цензорское
разрешение А. В. Никитенко от 20 января 1844 г. Но и после  этого  произошла
задержка, и в продажу "Сочинения" поступили лишь в августе  (в  сентябрьском
номере "Отечественных записок",  подписанном  цензором  30  августа,  В.  Г.
Белинский извещал читателей о недавнем выходе в свет трех  томов  "Сочинений
князя В. Ф. Одоевского").
     Первый том  ("часть  первая")  включал  "Русские  ночи"  (в  дальнейшем
сокращенно: изд. 1844).
     Во многих экземплярах первого тома имеется печатная вклейка: "Сим  трем
томам надлежало выйдти еще в начале сего 1844-го года. Говорить  ли  о  том,
что причиною этого  замедления  был  отнюдь  не  издатель,  Андрей  Иванович
Иванов, известный своею деятельностию и распорядительностию, - а сам  автор?
- Хотя ни тот, ни другой не объявляли никакой  подписки  на  это  издание  и
следственно не обязывались ни перед кем о выходе его к определенному  сроку,
но тем не менее, желая оправдать в глазах  читателей  моего  совестливого  и
добросовестного издателя, я долгом почитаю здесь сказать для тех,  кого  это
может интересовать, что  причиною  замедления  были:  поправки,  перемены  и
дополнения  в  книге,  а  всего  более  моя  неожиданная  болезнь  и   затем
продолжительное нездоровье. Князь В. Одоевский".
     Каждому тому был предпослан эпиграф: "Multum magnorum  virorum  judicie
credo, aliquid et meo vindico. Senecae Ep. XLV. 3"  (Мнению  многих  великих
мужей верю, сколько-нибудь и свое защищаю.  "Послания"  Сенеки.  XLV.  3,  -
лат.).
     Вскоре  по  выходе  в  свет  трехтомника   автор   намеревался   заново
переработать издать свои произведения, но общественные и научные труды почти
на два десятилетия отвлекли его от художественного творчества.
     В начале 60-х годов (очевидно, в  1860-1862  гг.)  {"Предисловие"  (см.
"Дополнения") автор писал в 1860-1861 гг., а  1  ноября  1862  г.  Одоевский
заключил с издателем Ф. Т. Стелловским условие о  переиздания  сочинений,  -
следовательно,  приблизительно  этим  интервалом  можно  датировать   начало
переработки  "Русских  ночей"  (ср.:  Сакулин  П.  Н.  Из  истории  русского
идеализма. Князь В. Ф. Одоевский. Мыслитель. Писатель. Т. 1, ч. 2. М., 1915,
с. 214. - В дальнейшем сокращенно: Сакулин).}  Одоевский  снова  предполагал
переиздать "Русские ночи", поэтому приступил к исправлениям  и  дополнениям,
его архиве сохранился экземпляр издания 1844 г.,  расшитый  и  переплетенный
чистыми листами бумаги возле каждого печатного, т. е. возле каждой  страницы
рядом находилась чистая; автор вписывал на этих листах добавления к  тексту,
также исправлял  и  сам  печатный  текст.  Наиболее  существенным  переменам
подверглась "Ночь четвертая" (29 поправок в тексте, 11 вставок и одно  новое
примечание), но в общем Одоевский правил текст до конца, вплоть до Эпилога.
     В некоторых местах Одоевский заменял устаревшие  слова  новыми  ("это",
"эти" вместо "сие", "сии", "часы" вместо  "брегет"),  в  некоторых  сокращал
романтические  "ужасы",  например  в  "Бале"  вычеркнул  тираду:   "и   стон
страдальца,  не  признанного  своим  веком;  и  вопль  человека,   в   грязь
стоптавшего сокровищницу души своей; и болезненный голос изможденного долгою
жизнию  человека;  и  радость  мщения;  и  трепетание   злобы;   и   упоение
истребителя; и томление жажды; и скрежет  зубов;  и  "хрусть  костей"  (изд.
1844, с. 82, строка 1 сн. - с. 83, строка 7 св.),  -  в  нашем  издании  эти
слова следовали за фразой "и таинственная печаль лицемера" (с. 46. строка 18
св.). Вообще добавления и вычеркивания в "Бале" отражают конкретные  тяжелые
впечатления  автора  от  современных  войн:   Восточная   война   в   России
(1853-1856), австро-итальянская война 1859 г. Эпиграф к "Балу"  был  другой:
Lе sanglot consists, ainsi que le rire, en une expiration entrecoupee, ayant
lieu de la teme maniere... Description  anatomique  de  l'organisme  humain"
(Рыдание состоит, так же, как и смех, в прерывистом  выдыхании,  совершаемом
таким  же  образом...  Анатомическое  описание  человеческого  организма,  -
франц.).
     Кое-где  встречаются  косвенные  отклики  на  бурный   процесс   отмены
крепостного  права:  вставлены  слова  "возмутительному  рабству  негров   и
беспощадному самоуправству южных американских  плантаторов"  (см.  с.  152);
вместо "в так называемых представительных правлениях беспрестанно толкуют  о
желании народа" (изд. 1844, с. 319, строки  12-14  св.)  оказалось  "хоть  в
представительных государствах, - мы говорим о других, - только и речи, что о
воле народа, о всеобщем желании" с. 151, строки 9-7 сн.);  в  изд.  1844  не
было колоритного примечания: "Фауст в своем увлечении забывает, что наш язык
принял же в себя выражения: законная взятка, честный доходец, -  забывает  и
всю  терминологию  крепостного  права"  с.   153).   А   иногда,   наоборот,
общественно-политические  намеки  смягчены,  завуалированы;  вместо  прямого
указания на ордена - "честолюбивые украшения на груди вашей только  прибавят
к вашей тяжести и повлекут..." (изд. 1844, с. 94, строка  1  сн.  -  с.  95,
строка 2 св.) - теперь следовало: "то,  что  так  отрадно  отличало  вас  от
толпы, только прибавит к вашей тяжести и повлечет..."  (см.  с.  51);  "сила
молитвы" исправлена на "сила любви" (изд. 1844, с. 95, строка 6 св. и  наст,
изд., 51, строка 17 сн.).
     Обострившееся  негативное  отношение   Одоевского   к   католицизму   и
протестантизму  выразилось  в  следующих  исправлениях:  вместо  "по  обряду
лютеровой церкви, должен был предстать пред алтарем божиим" (изд.  1844,  с.
226, строки 1412  сн.)  стало  "должен  был  явиться  на  так  называемую  в
лютеранской  церкви  конфирмацию"  (с.  110,  строки  18-17   сн.);   вместо
"христианина" (изд. 1844, с. 226, строки 11-10 сн.) - "протестанта" (с. 110,
строка 16); в изд. 1844 отсутствовала тирада:  "Древний  грек  или  римлянин
верил или не верил оракулу, Палладе, Зевсу,  теперь  мы  знаем,  что  оракул
лжет, - а все-таки ему  верим.  Девять  на  десять  так  называемых  римских
католиков не верят ни  в  непогрешительность  папы,  ни  в  добросовестность
иезуитов, и десять на десять готовы хоть на ножи за то и другое" (с. 151).
     Новое издание  не  было  осуществлено  при  жизни  Одоевского.  Впервые
"Русские ночи" с учетом исправлений автора были напечатаны  в  1913  г.  под
редакцией С. А. Цветкова (М., изд-во "Путь"). Издание это довольно  точно  и
скрупулезно воспроизводило  текст  1844  г.  и  поправки  Одоевского,  но  в
отдельных местах оказались неверно прочтенными некоторые слова  и  окончания
слов (почерк Одоевского и вообще труден, да еще он  иногда  исправлял  текст
карандашом, который теперь уже полустерт). Наиболее  существенные  ошибки  у
Цветкова: "ультрамонтанской" вместо нужного "ультрадемократической" (см.  с.
67,  примечание),  "подписчик"  вместо  "помещик"  (с.  105,  примечание)  и
неправильное воспроизведение знаков 9 я 6 (с. 138, примечание).
     В настоящем издании за основу берется  также  печатный  текст  "Русских
ночей" 1844 г. из архива В. Ф. Одоевского, со всеми авторскими исправлениями
начала 60-х годов. {Издание "Русских ночей"  в  1913  г.  вызвало  полемику,
которая не прекращается  до  наших  дней,  превратившись  в  одну  из  самых
популярных текстологических проблем. Принцип, принятый С. А. Цветковым,  был
решительно оспорен в рецензии П. Н. Сакулина (Голос минувшего, 1913,  э  6):
рецензент видел в  книге  памятник  русского  идеализма  тридцатых-сороковых
годов и явно преувеличивал эволюцию мировоззрения Одоевского, который  якобы
к шестидесятым годам уже не был "идеалистом" и "мистиком"; Сакулин  требовал
точного воспроизведения текста 1844  г.  Г.  О.  Винокур  в  книге  "Критика
поэтического текста" (М.,  1927)  соглашался,  что  идеологические  поправки
шестидесятых годов недопустимы, но  считал,  что  можно  воспроизводить  все
стилистические переделки автора (там же, с. 48-49),  т.  е.  отказывался  от
единого принципа издания. Н. Ф. Бельчиков в статье "Советская текстология  и
ее задачи" (Вестник Академии наук СССР, 1954, э 9) возвращается к мнению  П.
Н. Сакулина. Л. Д. Опульская  в  статье  "Эволюция  мировоззрения  автора  и
проблема выбора текста" (в кн.: Вопросы текстологии. М., 1957), воспроизведя
все указанные точки зрения, присоединяется к принципу С. А. Цветкова, т.  е.
к осуществлению последней творческой воли автора (там же, с. 97-103). Нельзя
не согласиться с решением С. А. Цветкова и Л.  Д.  Опульской,  это  отвечает
основному  эдиционному  правилу,  которое  принимается   всеми   выдающимися
текстологами:  следует  руководствоваться  последней  волей  автора.  А  для
изучения  эволюции  взглядов  Одоевского  исследователю,  конечно,  придется
обращаться и к изданию 1844 г., хотя и по нашему изданию он сможет  получить
достаточно полное представление об  изменениях  текста  (но  лучше  и  легче
пользоваться  достаточно  доступным  изданием  1844  г.,  чем   единственным
авторским экземпляром из Публичной библиотеки, - а именно  к  этому  уникуму
должен был бы обращаться ученый, если бы мы  воспроизвели  в  нашем  издании
текст  1844  г.).}  Добавления  Одоевского  выделены  квадратными  скобками.
Наиболее существенные исправления приведены выше.  Не  замеченное  Одоевским
различие в написании имени героя (в начале  -  Вечеслав,  в  конце  книги  -
Вячеслав) оставлено нами без исправлений.
     Все подстрочные переводы иностранных текстов, сопровождаемые  курсивным
обозначением языка оригинала, - лат., франц. и т, п. - принадлежат редакции.
     Написанные для нового издания предисловия (они впервые были  напечатаны
гадании  1913  г.)  публикуются  нами  в  "Дополнениях".   Кроме   того,   в
"Дополнениях" публикуются печатные  и  рукописные  произведения  Одоевского,
идеологики  и  художественно  связанные  с  "Русскими  ночами".  Эта   часть
подготовлена к печати М. И. Медовым, им  же  написаны  примечания  к  данным
произведениям. Текст "Русских ночей" (и предисловий к книге) подготовлен  Б.
Ф. Егоровым, им же составлено настоящее текстологическое введение. Остальной
текст "Примечаний" принадлежит Е. А. Маймину (при участии Б. Ф. Егорова).
     Переводы латинских текстов