е звездее!


     - Вставай, уже утро!
     - Я буду ждать, когда станет утрее.


     - За это нельзя браться, а за это еще нельзей, да?
     Благодаря  многократным  и  единообразным  воздействиям  речи,  которую
ребенок  с  утра до вечера слышит от всех окружающих, в уме у него создаются
соответствующие  грамматические  обобщения;  сам того не замечая, он умело и
тонко применяет их к каждому данному случаю.
     Возьмем  хотя  бы  только  что  приведенное  слово  "пивнул".  Конечно,
ребенок  не  выдумал  этого  слова:  суффикс  ну,  означающий  мгновенность,
однократность,  законченность  действия,  подсказан  ребенку  взрослыми,  от
которых  он,  несомненно, слыхал "чихнул", "хлебнул", "глотнул", "повернул",
"заглянул"  и  т.д.  Да и самое слово "пивнул" существует в наших диалектах.
Но   ребенок   его  никогда  не  слыхал,  и  то  обстоятельство,  что  он  в
совершенстве  постиг  сложную  экспрессию  суффикса ну и так удачно применил
свое  обобщение к одному из тех слов, которым в обычной "взрослой" речи этот
суффикс  не  свойствен,  говорит  о  самостоятельной  конструктивной  работе
ребенка.
     - У меня развязнулся шнурок.
     - У мамы коса расплетнулась!
     Особенно  выразительно  звучит  у  детей  суффикс  ну в тех глаголах, в
которые  он  не  допускается  взрослыми.  Это  видно  из  такого,  например,
диалога:
     Кира. Мама, Лена кривляется!
     Лена. Неправда!
     Кира. А кто сейчас кривнулся?
     Или  вспомним  такие  слова,  как  "ихинная",  "кавонина",  "ктойтина",
"сумасошлатая" и т.д.
     Хотя  они  построены  по  готовым  моделям,  но  самый выбор именно той
модели,  которая  наиболее  пригодна  для  каждого  данного  случая,  никоим
образом нельзя свести к механическому подражанию.


VI. АНАЛИЗ ЯЗЫКОВОГО НАСЛЕДИЯ ВЗРОСЛЫХ


КРИТИК И БУНТАРЬ

     К  сожалению, у нас все еще не перевелись теоретики, которые продолжают
твердить,  будто  ребенок, как автомат, без раздумья, послушно копирует нашу
"взрослую" речь, не внося в нее никакого анализа.
     Эта   неправда   декларируется   даже   в   научных  статьях  -  именно
декларируется,  потому  что  доказать  ее  никак  невозможно.  Стоит  только
внимательнее  приглядеться к языковому развитию детей, чтобы стало ясно, что
подражание  у  них сочетается с самым пытливым исследованием того материала,
который предлагают им взрослые:
     - Кочегарка - жена кочегара?
     - Судак - это которого судят?
     - Начальная школа - это где начальники учатся?
     - Раз  они  пожарные,  они  должны  делать пожар, а тушить пожар должны
тушенники!
     Какой  ребенок  уже  на  четвертом  году  не приставал к своей матери с
такими  вопросами,  в  которых  заключается самая строгая и даже придирчивая
критика "взрослых" речений:
     - Почему сверчок? Он сверкает?
     - Почему ручей? Надо бы журчей. Ведь он не ручит, а журчит.
     - Почему ты говоришь: тополь? Ведь он же не топает.
     - Почему  ты  говоришь: ногти! Ногти у нас на ногах. А которые на руках
- это рукти.
     - Почему ты говоришь: рыба клюет? Никакого клюва у ней нет.
     - Почему разливательная ложка? Надо бы наливательная.
     - Почему  перочинный  нож?  Надо бы оточительный. Никакие перья я им не
чиню.
     Нет  ребенка,  который  в  известный  период  своего духовного роста не
задавал  бы  подобных  вопросов.  Названный период его жизни характеризуется
самым пристальным вглядыванием в конструкцию каждого слова.
     Я,  например,  знаю  очень  многих ребят, отвергающих слово "художник",
так  как  они  уверены, что, если слово начинается наречием "худо" - значит,
это  слово  ругательное.  О.И.Капица  рассказывает  о  пятилетнем  мальчике,
который говорил про художника, сделавшего иллюстрацию в книжке:
     - Он совсем не художник: он очень хорошо нарисовал.
     Смастерив какую-то картинку, этот же мальчик воскликнул:
     - Посмотрите, какой я хорошник.
     Когда же картинка особенно удается ему, он говорит:
     - А теперь я прекрасник!*
     ______________
     * О.И.Капица, Детский фольклор, Л. 1928, стр. 181.

     О  чем  бы  мы  ни  говорили с ребенком, мы не должны забывать, что он,
жадно  впитывая  в  себя  наши  слова, требует, чтобы в них была безупречная
логика, и не прощает нам ни малейших ее нарушений.
     Это очень наглядно показывает такой, например, эпизод.
     Мать рассердилась и сказала трехлетнему Ване:
     - Ты мне всю душу вымотал!
     Вечером пришла соседка. Мать, разговаривая с нею, пожаловалась:
     - У меня душа болит.
     Ваня, игравший в углу, рассудительно поправил ее:
     - Ты  сама  сказала, что я у тебя всю душу вымотал. Значит, у тебя души
нету и болеть нечему.
     Ему  неведомо, что такое душа, но он по своему трехлетнему опыту знает,
что,  если  что-нибудь выпито, вылито, вымотано, оно перестает существовать,
- и говорить, будто оно болит, не годится.
     Таких случаев великое множество.
     Проезжая  в  Крыму  по  степи,  я  назвал  эту  степь  пустыней. Но моя
четырехлетняя спутница указала на кусты:
     - Это не пустыня, а кустыня.
     Четырехлетний  Вадик  с  удивлением  увидел,  что  взрослые  наливают в
молочник не молоко, а вино.
     - Теперь это не молочник, а виновник.
     Требуя,  чтобы  в  конструкции  каждого  слова была самая прямолинейная
логика, ребенок сурово бракует слова, логика которых не удовлетворяет его:
     - Это не синяк, а красняк.
     - Корова не бодает, а рогает.
     Леночка Лозовская (четырех с половиною лет), увидя утят, воскликнула:
     - Мама, утки утьком идут!
     - Гуськом.
     - Нет, гуси - гуськом, а утки - утьком.
     В  тех  взрослых,  которые  окружают  ребенка,  он,  естественно, видит
непогрешимых   учителей   языка.   Он  учится  у  них  с  младенческих  лет,
старательно копируя их речь.
     Но   тем  разительнее  тот  строгий  контроль,  которому  он  эту  речь
подвергает.
     Услышав,  например, что бабушка сказала кому-то: "Ты тогда еще под стол
пешком ходил", внучка перебивает ее язвительным смехом:
     - Разве под стол на извозчиках ездят?
     Когда  же  бабушка  сказала  однажды,  что вот скоро и праздник придет,
внучка возразила, смеясь:
     - Разве у праздника - ножки?
     Этот  вопрос  о  ножках  задают  очень  многие  дети, полемизируя таким
образом с нашим метафорическим истолкованием слова "идти".
     Слишком  широкое  и  многообразное  применение слова "ходить" то и дело
сбивает малышей с толку.
     Мать  приказала  ребятам  запереть  за  нею дверь на крючок и никого не
впускать, "так как, - пояснила она, - по городу ходит скарлатина".
     В отсутствие матери кто-то долго стучался к ним в дверь.
     - Приходила скарлатина, но мы не впустили.
     Правда,  в  конце  концов у детей создается привычка к нашим "взрослым"
идиомам  и  метафорам, но эта привычка вырабатывается не слишком-то скоро, и
любопытно  следить  за различными стадиями ее возникновения и роста. Приведу
один  очень  характерный  пример.  В  семье  заговорили  о новой квартире, и
кто-то  сказал,  что  ее  окна  выходят  во  двор.  Пятилетний  Гаврик  счел
необходимым  заметить,  что  окна  из-за отсутствия ножек не могут ходить по
дворам.  Но произнес он это свое возражение без всякой запальчивости, и было
видно,  что  для  него  наступил  тот  период языкового развития, когда дети
начинают  примиряться с метафоричностью наших "взрослых" речей. Этот период,
насколько  мне  удалось  заметить,  у  нормальных детей начинается на шестом
году  жизни  и  заканчивается  на  восьмом  или  девятом.  А  у трехлетних и
четырехлетних   детей   такой   привычки  нет  и  в  зародыше.  Логика  этих
рационалистов  всегда  беспощадна.  Их  правила  не знают исключений. Всякая
словесная вольность кажется им своеволием.
     Скажешь, например, в разговоре:
     - Я этому до смерти рад.
     И услышишь укоризненный вопрос:
     - Почему же ты не умираешь?
     Ребенок  и  здесь,  как  всегда, стоит на страже правильности и чистоты
русской  речи,  требуя,  чтобы она соответствовала подлинным фактам реальной
действительности (в той мере, в какой эта действительность доступна ему).
     Бабушка сказала при внучке:
     - А дождь так и жарит с утра.
     Внучка,  четырехлетняя  Таня,  тотчас  же  стала  внушать ей учительным
голосом:
     - Дождь не жарит, а просто падает с неба. А ты жаришь котлету мне.
     Дети   вообще   буквалисты.   Каждое   слово   имеет   для   них   лишь
один-единственный,  прямой  и отчетливый смысл - и не только слово, но порою
целая  фраза,  и,  когда,  например, отец говорит угрожающе: "Покричи у меня
еще!" - сын принимает эту угрозу за просьбу и добросовестно усиливает крик.


     - Черт  знает  что  творится  у  нас  в магазине, - сказала продавщица,
вернувшись с работы.
     - Что же там творится? - спросил я.
     Ее сын, лет пяти, ответил наставительно:
     - Вам же сказали, что черт знает, а мама разве черт? Она не знает.


     Отец  как-то  сказал,  что  шоколадную  плитку нужно отложить на черный
день,  когда  не  будет  другого сладкого. Трехлетняя дочка решила, что день
будет  черного  цвета,  и  очень  долго и нетерпеливо ждала, когда же придет
этот день.


     Четырехлетняя Светлана спросила у матери, скоро ли наступит лето.
     - Скоро. Ты и оглянуться не успеешь.
     Светлана стала как-то странно вертеться.
     - Я оглядываюсь, оглядываюсь, а лета все нету.


ПРОТИВ МЕТАФОР

     Тут  все  дело  в  том,  что  мы,  взрослые, если можно так выразиться,
мыслим  словами, словесными формулами, а маленькие дети - вещами, предметами
предметного  мира.  Их  мысль  на  первых порах связана только с конкретными
образами.  Потому-то  они  так  горячо  возражают  против  наших аллегорий и
метафор.
     Спрашивает,  например, одна женщина у своей Наташи, четырех с половиною
лет:
     - Не  скажешь  ли  ты  мне, как понять, когда говорят, что один человек
хочет другого в ложке воды утопить?
     - Что ты? В какой ложке?! Что это? Скажи еще раз.
     Мать повторяет.
     - Это не может быть! - возражает Наташа. - Никогда не может быть!
     И  тут  же демонстрирует всю фактическую невозможность такого поступка:
схватывает ложку и быстро кладет ее на пол.
     - Смотри, вот я!
     Становится на ложку.
     - Ну,  топи меня. Человек не поместится... весь сверху будет... Ну вот,
смотри... нога больше ложки...
     И  выражает  презрение  к подобным оборотам "взрослой" речи, искажающим
реальную действительность:
     - Но хочу я про это... Глупости какие-то...*
     ______________
     *   Н.П.Антонов,   Развитие  мышления  и  языка  ребенка  в  дошкольном
возрасте, "Советская педагогика", 1953, Э 2, стр. 60 и 63.


     "Пришел  Иван  домой,  а  лягушка  и  спрашивает:  "Что  это  ты голову
повесил?"
     Игорь  так  и  представил  себе,  что  снял  Иван  голову  и повесил на
гвоздик.


     Иные  дети,  наделенные  юмором, нередко притворяются для шутки, что не
могут  понять  те  или  иные  идиомы  нашей речи, дабы принудить нас к более
строгому соблюдению правил, которые мы сами дали им.
     Пожалуешься, например, при ребенке:
     - У меня сегодня ужасно трещит голова!
     А ребенок насмешливо спросит:
     - Почему же не слышно треска?
     И  тем  подчеркнет  свое  отрицательное отношение к странной (для него)
манере  взрослых выражать свои мысли метафорами, столь далекими от подлинных
реальностей жизни.
     Дети-юмористы   часто   придираются   даже  к  понятным  словам,  чтобы
поставить нам в вину их "неточность".
     Мать  зовет  свою  трехлетнюю  Киру  к  себе под одеяло "поласкаться" и
слышит иронический вопрос:
     - Разве мама полоскательная чашка?
     Мать говорит дочери после долгой разлуки:
     - Как ты похудела, Надюша. Один нос остался.
     - А  разве,  мама,  раньше у меня два носа было? - иронически возражает
четырехлетняя дочь.


     Сердитый отец говорит четырехлетнему сыну:
     - Чтобы этого у меня и в заводе не было!
     Сын отвечает рассудительным голосом:
     - Но ведь здесь не завод, а квартира.


     Услышав,   что   женщина   упала   в   обморок,  ребенок  саркастически
спрашивает:
     - А кто ее оттудова вынул?


     Играя  с Жоржем оловянными солдатиками, я сказал про одного из них, что
он  будет стоять на часах. Жорж схватил солдатика и со смехом помчался туда,
где  висели  стенные часы, хотя ему было отлично известно, что такое "стоять
на часах".


     Впрочем,   такая   полемика   с   нашей   "взрослой"  речью  не  всегда
производится  в шутку. Я знаю пятилетнюю девочку, которая краснеет от гнева,
когда при ней говорят о баранках.
     - Почему ты называешь их баранками? Они не из барана, а из булки.
     Требуя  от  взрослых  точной  и  недвусмысленной  речи,  ребенок иногда
ополчается  на  те  привычные  формулы  вежливости,  которыми  мы пользуемся
автоматически, не вникая в их подлинный смысл.
     Дядя дал Леше и Бобе по бублику.
     Леша. Спасибо.
     Дядя. Не стоит.
     Боба молчит и не выражает никакой благодарности.
     Леша. Боба, что же ты не скажешь спасибо?
     Боба. Да ведь дядя сказал: не стоит.
     Чаще  всего  эта  детская критика вызвана искренним непониманием нашего
отношения к слову.


     Ребенок,  которого  мы сами приучили к тому, что в каждом корне данного
слова  есть отчетливый смысл, не может простить нам "бессмыслиц", которые мы
вводим в нашу речь.
     Когда  он  слышит  слово  "близорукий",  он  спрашивает, при чем же тут
руки, и доказывает, что нужно говорить близоглазый.


     - И  почему  кормилица?  Надо  поилица.  Ведь не котлетами же будет она
нашего Зезьку кормить!


     - И почему перчатки? Надо пальчатки.


     - Мама,  вот  ты  говоришь,  что  сосульки  нельзя  сосать. Зачем же их
назвали сосульками?


     Иногда  ребенок  протестует не против смысла, а против фонетики данного
слова.   Писатель  Н.Прянишников  сообщает  мне  из  Уральска  про  тамошнюю
четырехлетнюю  девочку,  которая с возмущением узнала, что имя нарисованного
в книжке человека - Шекспир. Она даже отказалась повторить это имя:
     - Так дядей не зовут, а только службу!
     Должно  быть,  слово  Шекспир  прозвучало  для нее как Сельмаш, Мосгаз,
Детгиз и т.д.
     Замечательно,  что  даже  малыши,  еще  не умеющие связно излагать свои
мысли, и те заявляют протест против сбивчивости и неясности наших речей.
     Говорю Вове (пятнадцати с половиной месяцев):
     - Вот наденем носочки и пойдем гулять.
     Он  не дает мне надеть их и, протягивая к ним руки, повторяет: "Носоки,
носоки".  Я  не  понимаю, в чем дело, и думаю, что он не хочет одеваться. Но
он  хватает  у  меня  носки,  прикладывает их к носу, громко смеется и опять
повторяет:   "Носоки,   носоки",  указывая  этим,  что,  по  его  убеждению,
носочками  не  могут  называться  предметы,  которые не имеют касательства к
носу.  Он  так мал, что даже не может выразить эту мысль при помощи слов, но
мимика  его  не  оставляет  сомнений, что он считает глубоко неправильным то
несоответствие  между  названием  и  вещью, которое в данном случае допущено
нами.  Таким  образом,  еще почти бессловесный, он уже выступает с полемикой
против нашего отношения к слову.
     Конечно,   подражательные   рефлексы  ребенка  чрезвычайно  сильны,  но
ребенок  не  был  бы  человеческим  детенышем,  если бы в свое подражание не
вносил  критики, оценки, контроля. Только этот неослабный контроль над нашей
установленной речью дает ребенку возможность творчески усвоить ее.
     Когда  эти  мои  наблюдения над аналитическим подходом ребенка к словам
впервые  появились  в  печати, против них безапелляционно восстали педологи.
Поэтому  я  с  таким  радостным чувством прочитал у одного из самых зорких и
тонких  экспериментаторов,  покойного  Н.X.Швачкина,  что  уже  с  двух  лет
"ребенок  начинает  высказывать свое отношение к речи окружающих, замечая ее
особенности, и даже критиковать речь своих товарищей"*.
     ______________
     *  Н.X.Швачкин, Психологический анализ ранних суждений ребенка. Вопросы
психологии  речи  и  мышления,  "Известия  Академии педагогических наук", М.
1954, вып. 54, стр. 127.

     Приятно  сознавать,  что  твои  мысли,  высказанные лет тридцать назад,
вполне подтверждаются авторитетом науки.
     "Активное  отношение  ребенка  к  речи  окружающих, - говорит ученый, -
выражается  и  в  том,  что  он  начинает  уточнять  их  речь,  внося  в нее
коррективы"*.
     ______________
     *  Н.X.Швачкин, Психологический анализ ранних суждений ребенка. Вопросы
психологии  речи  и  мышления,  "Известия  Академии педагогических наук", М.
1954, вып. 54, стр. 128.

     Ведь  это  буквально то самое, что было отмечено мною в одном из первых
изданий книжки "От двух до пяти"!
     В  статье  Швачкина  изучаются  младшие дети - от одного года до двух с
половиною,  но  если  бы эксперименту подверглись дошкольники более старшего
возраста,  стало  бы  еще  очевиднее,  что ребенок усваивает нашу "взрослую"
речь не только путем подражания, но и противоборствуя ей.
     Это противоборство бывает двоякое:
     1.  Неосознанное,  когда  ребенок  даже  не  подозревает  о том, что он
забраковал наши слова и заменил их другими.
     2.  Нарочитое,  когда  ребенок  сознает  себя  критиком  и реформатором
услышанных им речений.
     И  в  том и в другом случае основные законы установленной, выработанной
взрослыми  речи  остаются  для  ребенка  непреложными.  На них он никогда не
посягнет;  если  же  он восстает против некоторых наших речений, то лишь для
того,  чтобы  вступиться  за  эти  законы.  Мы  кажемся  ему законодателями,
нарушающими  свои же уставы, и он требует, чтобы мы выполняли их с наивысшею
строгостью.
     Иногда,  впрочем, дети великодушно снисходят к заблуждениям взрослых, и
полемика   завершается   полюбовным  размежеванием  двух  различных  "систем
языка".
     - Мама,   -   предлагает   четырехлетняя   Галка  Григорьева,  -  давай
договоримся.  Ты  будешь  по-своему  говорить "полозья", а я буду по-своему:
"повозья". Ведь они не "лозят", а возят.
     Но  такая  покладистость  -  явление  сравнительно  редкое.  Чаще всего
ребенок   защищает   свою  версию  горячо  и  упрямо,  не  допуская  никаких
компромиссов:
     - Почему ты говоришь - "колоть дрова"? Ведь дрова не колют, а топорят.
     Многие  ошибки  ребенка  объясняются,  по-моему, тем, что из нескольких
функций  той  или  иной  части  слова он усваивает всего лишь одну и начисто
отвергает другие.
     Заметив,  например, что суффикс ка придает многим словам уничижительный
смысл  (Ванька,  Сонька,  Верка  и  т.д.), ребенок не видит, что то же самое
окончание  ка  обладает  иногда  другими свойствами и применяется при других
обстоятельствах.  Поэтому  он готов протестовать против этого ка даже тогда,
когда уничижительный оттенок отсутствует.
     - Ругаться  нехорошо:  надо  говорить  не  "иголка с ниткой", а игола с
нитой.
     Я спросил у трехлетней Оли:
     - Почему ты называешь веревку - "верева"?
     - А  тебе  приятно  будет,  - пояснила она, - если тебя будут Корнюшкою
звать?
     Она же с демонстративным упрямством называла свою кошку - коша:
     - Она  коша,  потому что хорошая; а когда она будет плохая, я назову ее
кошка.
     А трехлетний Игорь по той же причине называет белку - бела.
     Здесь  основная  причина  большинства  тех  словесных  ошибок,  которые
совершает  ребенок:  действуя  аналогиями, он не догадывается о многообразии
функций, выполняемых данной частицей слова.
     Обычно   ему  бывает  известна  всего  одна-единственная  функция  этой
частицы,  и  всякий  раз,  когда мы выходим за пределы единственно известной
ему функции, он уличает нас в искажении слов.
     Таких  фактов  тысячи,  и  все  они  неопровержимо свидетельствуют, что
ребенок  в  меру своих умственных сил очень часто бессознательно анализирует
т