в тельняшке.


     Сережа Сосинский с философским уклоном ума:
     - Когда  я  сплю,  мне кажется, что меня нигде нет: ни в одной постели,
ни даже в комнате. Где я тогда, мама?
     - Мама, а можно спать назад?
     - Как - назад?
     - Утром уснуть и проснуться вчера вечером?


     Сын учителя, пятилетний Валерий:
     - Пушкин сейчас живет?
     - Нет.
     - А Толстой?
     - Нет.
     - А живые писатели бывают?
     - Бывают.
     - А их кто-нибудь видел?


     Это  напомнило мне один эпизод, приключившийся лет тридцать назад. Меня
знакомят с пятилетней Ириной.
     - Это, Ирочка, писатель Чуковский.
     Та  спрятала руки за спину и засмеялась, как человек, хорошо понимающий
шутку.
     - Чуковский давно умер.
     Когда  же  меня  пригласили  к  столу,  она окончательно уличила меня в
самозванстве:
     - Ага! Разве писатели кушают?


     В  автобусе  мальчик четырех лет сидит на руках у отца. Входит женщина.
Мальчик, желая быть вежливым, вскакивает с отцовских колен:
     - Садитесь, пожалуйста!


     В  заключение  -  несколько примеров того, как своеобразно отражаются в
детских умах количественные отношения вещей.
     Математический спор двух четырехлетних соперников:
     - Я на четвереньках умею.
     - А я на пятереньках.
     - А я на шестереньках.
     - А я на семереньках.
     - А я...
     К счастью, дальше семи они не умели считать. Дошли бы до тысячеренек.


                Кот стоит на четвереньках,
                А Наташа на двуеньках.


     Трехлетняя Анка.
     - А я двумями ногами могу прыгать!


     У  Эрны  и  Таты  три чашки. Разделить их поровну никак невозможно. Та,
кому  во время игры достается одна чашка, страдает от зависти, плачет, а та,
у кого их две, важничает и дразнит страдалицу.
     Вдруг Эрну перед игрой осеняет:
     - Давай разобьем одну чашку!
     Тата обрадована:
     - Давай разобьем!
     Это  первая  математическая  задача,  которую довелось им решать, и они
блистательно   решили   ее,   так   как  после  уничтожения  чашки  получили
возможность играть по-товарищески, не причиняя друг другу обид.


     Леве  было  пять  лет,  и  он ужасно боялся вернуться в четыре (чем ему
однажды пригрозили).


     - Одна рука холодная, а третья горячая.


     Мать  Леонида  Андреева рассказывала мне, что, когда ему было три года,
он однажды, ворочаясь в постели, пожаловался:
     - Я  -  на  один  бок,  я  -  на  другой бок, я - на третий бок, я - на
четвертый бок, я - на пятый бок - все никак не могу заснуть.


     - Сколько тебе лет?
     - Скоро восемь, а пока три.


     Известным   психологом   А.В.Запорожцем  были  опубликованы  наблюдения
О.М.Концевой над отношением дошкольников к арифметическим задачам.
     "Оказывается,  - пишет ученый, - малышей чрезвычайно занимает жизненное
содержание   задачи,  в  то  время  как  собственно  математические  моменты
отодвигаются на задний план.
     Ребенку  говорят:  "Мама  съела  4  конфеты,  а  своему  сыну дала 2, -
сколько  они съели вместе?" Малыш не решает этой задачи, так как его волнует
описанная в ней несправедливость. Он говорит:
     - А почему она Мише так мало дала?
     Воспринимая  текст  задачи,  ребенок  прежде всего видит в нем описание
некоторых  реальных  событий,  в  котором  собственно  числовые данные имеют
вспомогательное значение"*.
     ______________
     *  Вопросы  психологии  ребенка  дошкольного возраста, М.-Л. 1948, стр.
85.


     О  подобном  же случае сообщает мне из поселка Холбон Читинской области
т.Иванов:
     "Я предложил своему трехлетнему племяннику такую задачу:
     - Папа купил одну конфетку, и мама - одну конфетку...
     Но я не успел закончить, потому что мальчишка спросил:
     - А где они?"


     Пятилетний  Алик  только что научился считать до десятка. Поднимаясь по
лестнице  на седьмой этаж, он с уверенностью считает ступени, и ему чудится,
что  в  произносимых  им  числах  есть  некая магия, так как, по его мнению,
количество ступеней зависит от цифры, которую он назовет.
     - Вот,  -  говорит  он,  - если бы считали не 1, 2, 3, 4, 5, а 1, 3, 5,
10, было бы легче дойти. Было бы меньше ступенек.
     Число  кажется ему такой же реальностью, как и вещь, отмечаемая числом.
Этот фетишизм цифр сродни детскому фетишизму рисунков и слов.
     Таков же фетишизм детей в отношении к календарю и к часам.
     Таня взяла календарь и старательно отрывает листок за листком:
     - Хочу сделать Первое мая... Тогда мы пойдем на демонстрацию.


     Мама  сказала  пятилетнему  Леве,  что  вернется  домой,  когда вот эта
стрелка  будет здесь (и показала на стенных часах). Лева остался один. Ждал,
ждал  -  не  выдержал,  взобрался  на  стул  и  перевел стрелку, - в твердой
уверенности, что тем самым ускоряет возвращение мамы.


     Вообще  последовательность  чисел  представляется ребенку чем-то таким,
что вполне зависит от его - человеческой - воли.
     - Я хочу жениться на Володе, - говорит маме четырехлетняя Лена.
     - Но ведь ты на целый год его старше.
     - Ну так что! Мы пропустим один день моего рождения и сравняемся.


                                Глава третья

БОРЬБА ЗА СКАЗКУ


I. РАЗГОВОР О МЮНХАУЗЕНЕ
                                    1929

     Это  было  в Алупке в 1929 году. Больные ребята изнемогали от зноя. Они
шумели   и   хныкали.   Какая-то  растяпистая  женщина  кудахтала  над  ними
по-куриному, но не могла их унять.
     Я   пришел   издалека   и,   чтобы   обрадовать  их,  начал  читать  им
"Мюнхаузена".
     Через две минуты они уже ржали от счастья.
     Слушая  их  блаженное  ржание,  я  впервые  по-настоящему  понял, какое
аппетитное  лакомство  для  девятилетних людей эта веселая книга и насколько
тусклее была бы детская жизнь, если бы этой книги не существовало на свете.
     С  чувством  нежнейшей  благодарности  к автору я читал, под взрывчатый
хохот  ребят,  и  про топор, залетевший на луну, и про путешествие верхом на
ядре,  и  про отрезанные лошадиные ноги, которые паслись на лугу, и, когда я
на минуту останавливался, ребята кричали: "Дальше!"
     Но вот подбегает ко мне эта женщина, и на лице у нее красные пятна:
     - Что вы! Что вы!.. Да мы никогда, ни за что!..
     И  хватает  у  меня  из  рук  мою бедную книгу, и глядит на нее, как на
жабу,  и  двумя  пальцами уносит куда-то, а больные дети ревут от обиды, а я
иду растерянно за женщиной, и руки у меня почему-то дрожат.
     Тут  возникает какой-то молодой в тюбетейке, и оба говорят со мною так,
будто я пойманный вор:
     - Какое вы имеете право читать эту дрянь нашим детям?
     И  объясняют  мне  учительным  тоном,  что  в книге для советских ребят
должны быть не фантазии, не сказки, а самые подлинные реальные факты.
     - Но  позвольте,  -  пробую я возразить. - Ведь именно при помощи своих
фантазий  и  сказок  эта  книга  утверждает ребят в реализме. Самый хохот, с
которым  встречают  они каждую авантюру Мюнхаузена, свидетельствует, что его
ложь  им ясна. Они именно потому и хохочут, что всякий раз противопоставляют
его  измышлениям реальность. Тут их боевой поединок с Мюнхаузеном, поединок,
из  которого  они неизменно выходят каждый раз победителями. Это-то и радует
их  больше  всего. Это повышает их самооценку. "Ага, ты хотел нас надуть, не
на  таковских напал!" Тут спор, тут борьба, тут полемика, и их оружие в этой
борьбе  -  реализм.  Пойдите  спросите  ребят,  поверили ли они хоть единому
слову  Мюнхаузена, - они прыснут вам прямо в лицо. И вы оскорбляете их своей
дикой  боязнью,  как  бы  их  не  одурачили  небылицы  Мюнхаузена! Это ли не
издевательство  над  девятилетним гражданином Советской страны - считать его
таким  беспросветным глупцом, который способен поверить, что топоры взлетают
на луну!
     Глаза у педагогов были каменные. Но я уже не мог замолчать.
     - Или  вы  боитесь,  как  бы  эти буффонады Мюнхаузена не расшевелили в
детях  чувство  юмора?  Почему  веселая  книга внушает вам такое отвращение,
словно  вы - гробовщики или плакальщики? Или вы во что бы то ни стало хотите
отвадить  ваших  ребят  от  чтения  и внушить им лютую ненависть к книге? Вы
этого   добьетесь,  ручаюсь  вам!  И  поверьте,  что  те  педагоги,  которые
по-настоящему  борются за коммунистическое воспитание детей, осмеют и осудят
вас...
     Я  ждал  возражений,  но  эти люди были из породы недумающих и даже как
будто  обиделись,  что я приглашаю их самостоятельно мыслить. Только один из
них,  высоколобый  и  мрачный, безапелляционно сказал, что мои рассуждения -
чуковщина.
     И   на   этом   наша   дискуссия  кончилась.  Ребята  были  спасены  от
"Мюнхаузена".  Я  взвалил  на  плечи  мою  дорожную сумку и вышел на горячее
солнце.
     В   сумке   у   меня   были   любимые:  "Гулливер",  "Сказки  Гриммов",
"Конек-горбунок".  Я  хотел  подарить  эти  книги  ребятам,  но  высоколобый
перелистал их небрежно и, скучая, отодвинул от себя.
     - Это нам ни к чему, - сказал он. - Нам бы о дизелях или радио.
     Шагая вдоль берега по каменистой тропе, я думал о том, что случилось.
     "Почему  эти  чудаки,  -  спрашивал  я себя, - так уверены, что радио и
"Конек-горбунок"   несовместны?  Почему  они  думают,  что,  если  младенцу,
например,  прочитать  "Конька-горбунка",  он непременно отвратится от всякой
механики  и  до старости лет будет мечтать о жар-птицах? Откуда взялся у них
этот  тупой ультиматум: либо сказка, либо динамо-машина? Как будто для того,
чтобы   выдумать  динамо-машину,  не  понадобилось  самой  смелой  фантазии!
Фантазия  есть  ценнейшее  качество  ума человеческого, и ее нужно тщательно
воспитывать  с  самого раннего детства, - как воспитывают музыкальное чутье,
-  а не топтать сапогами. Ленин сказал о фантазии: "Напрасно думают, что она
нужна  только  поэту.  Это глупый предрассудок! Даже в математике она нужна,
даже  открытие  дифференциального и интегрального исчислений невозможно было
бы  без  фантазии.  Фантазия есть качество величайшей ценности..."*. Недаром
Карл  Маркс во время загородных прогулок рассказывал своим дочерям "чудесные
волшебные  сказки,  тянувшиеся  без  конца,  -  сам  по  дороге  сочиняя их,
растягивая  или,  наоборот,  ускоряя  события,  смотря  по длине оставшегося
пути..."**  Дарвин  в  детстве  был  такой  фантазер,  что  все  считали его
выдумщиком не хуже Мюнхаузена..."
     ______________
     *  В.И.Ленин,  Заключительное  слово  по  политическому отчету ЦК на XI
съезде  РКП  (б), 28 марта 1922 года. Полное собрание сочинении, т. 45, стр.
125.
     **  Поль  Лафарг,  Воспоминания  о  К.Марксе.  "Воспоминания о Марксе и
Энгельсе", Госполитиздат, М. 1956, стр. 72.

     Все   эти   доводы   показались  мне  столь  сокрушительными,  что  мне
захотелось  сейчас  же вернуться и доказать высоколобому, что он непоправимо
калечит ребят, изгоняя из их обихода фантастику.
     На  следующий  день  спозаранку  я уже был у него и изложил ему все эти
мысли,  а потом в заключение достал из своей походной сумки книгу и прочитал
оттуда такие слова:
     "Будем  развивать  природную  фантазию  или,  по крайней мере, не будем
мешать  ей  своеобразно  развиваться. Для маленьких ребят очень важно в этом
отношении   чтение   волшебных   сказок.   Теперь  нередко  можно  встретить
родителей,  восстающих  против  сказок.  Они  не  дают  их  детям,  стремясь
воспитать  трезвых,  деловых  людей.  Я всегда предсказывал таким родителям,
что из этих детей не выйдут ни математики, ни изобретатели..."
     Высоколобый взялся за свой белый картуз.
     - А  знаете  ли  вы, кто это пишет? - спросил я его с торжеством. - Это
пишет  не  какой-нибудь поэт или сказочник, а профессор прикладной механики,
автор   книг   "Основания   статики"   и  "Курс  сопротивления  материалов",
воспитавший  целые поколения выдающихся русских ученых. В итоге многолетнего
педагогического  и научного опыта он пришел к убеждению, что сказка есть его
союзник,  а  не  враг,  что  инженер,  который  в детстве не был воспитан на
сказке,  едва  ли  способен  к  инженерному  творчеству.  Статья  его  так и
называется:  "Значение  фантазии  для  инженеров"*.  Прочтите  ее, и вы сами
увидите,  что  сказка  не  только не мешает техническому воспитанию ребят, а
напротив, помогает и содействует.
     ______________
     *   См.   статью   профессора   В.Л.Кирпичева  в  "Известиях  Киевского
политехнического института" (1903).

     Но высоколобый отстранил мою книгу.
     - Не хотите читать? - спросил я. - Почему же?
     Он выпятил губу и веско сказал:
     - Потому что я сегодня выходной.
     К   счастью,  в  санатории  нашлись  педагоги  молодые  и  пылкие,  они
энергично поддержали меня.
     Но  их усилия не спасли "Мюнхаузена". Высоколобый получил образование в
Харькове,  где  в  то  время  подвизалась  группа педологов, горе-теоретиков
детского  чтения,  утверждавших,  что  пролетарским  ребятам  не  надобны ни
сказки, ни игрушки, ни песни.
     Высоколобый  именно  благодаря  этой  группе чувствовал себя совершенно
свободным от обязанности самостоятельно мыслить.
     Как  впоследствии  выяснилось,  около  этого  времени  А.С.Макаренко  с
гневом писал о педологах:
     "Я  всегда  честно старался разобраться в педологической "теории", но с
первых   же  строк  у  меня  разжижались  мозги,  и  я  не  знал  даже,  как
квалифицировать    всю   эту   теорию:   бред   сумасшедшего,   сознательное
вредительство,  гомерическая  дьявольская  насмешка над всем нашим обществом
или  простая  биологическая тупость. Я не мог понять, как это случилось, что
огромной  практической важности вопрос о воспитании миллионов детей, то есть
миллионов   будущих   и   притом   советских  рабочих,  инженеров,  военных,
агрономов,  решается  при помощи простого, темного кликушества и при этом на
глазах у всех"*.
     ______________
     *    Архив    А.С.Макаренко.    Цитирую    по    книге   Е.Балабановича
"А.С.Макаренко", М. 1951, стр. 112.

     "Мюнхаузен" и сделался жертвой подобных кликуш.
     Впрочем,  дело  не  только  в  педологах.  Среди моих сказок не было ни
одной,  которой  не  запрещала  бы  в  те давние годы та или иная инстанция,
пекущаяся о литературном просвещении детей.
     Сказка  "Мойдодыр",  например,  была осуждена Главсоцвосом за то, что в
ней   я   будто   бы  оскорбил...  трубочистов.  С  этим  приговором  вполне
согласилась  обширная  группа  тогдашних  писателей, в числе двадцати девяти
(!)  человек,  которая  так  и  заявила  в "Литературной газете" в "Открытом
письме М.Горькому":
     "Нельзя давать детям заучивать наизусть:

                А нечистым трубочистам
                Стыд и срам, стыд и срам! -

и  в  то  же время внедрять в их сознание,  что  работа  трубочиста  так  же
важна и почетна, как и всякая другая".
     С  "Крокодилом" обошлись еще проще: возвестили публично (в газетах и на
многолюдных  собраниях), будто я изобразил в этой сказке - что бы вы думали?
-  мятеж генерала Корнилова. То обстоятельство, что "Крокодил" написан годом
раньше, чем был поднят мятеж, не отменило этой неправдоподобной легенды.
     Запрещение  "Крокодила"  в  1928  году  вызвало  протест  ленинградских
писателей   и  ученых.  В  моем  архиве  сохранилась  бумага,  обращенная  к
педагогической   Комиссии  ГУСа  (Государственного  ученого  совета).  Среди
подписавших  протест  -  Алексей  Толстой,  Константин  Федин, Юрий Тынянов,
С.Маршак,  Михаил  Зощенко,  Ник.Тихонов, Лидия Сейфуллина, Вячеслав Шишков,
академики   Евгений   Тарле,   Сергей   Ольденбург,  шлиссельбуржец  Николай
Александрович  Морозов  и  многие  другие.  Под влиянием этого протеста было
дано  разрешение  "издать  книгу  небольшим  тиражом",  но  через  несколько
месяцев   разрешение  было  взято  назад,  несмотря  даже  на  вмешательство
Горького.   А   люди,   подписавшие   эту   бумагу,  были  названы  "группой
Чуковского".
     Впрочем,   "Крокодил"   был   счастливчиком   по   сравнению  с  "Мухой
цокотухой", от которой не раз и не два спасали советских детей.
     Раньше  всего на том основании, что Муха (по остроумной догадке все той
же Комиссии ГУСа) - "переодетая принцесса", а Комар - "переодетый принц".
     В  другой  раз  -  за  то,  что  в  нее  "было  протаскано"  мною такое
двустишие:

                А жуки рогатые,
                Мужики богатые, -

а  это,  по  мнению Комиссии,  свидетельствует,  что  я  выражаю  сочувствие
кулацким элементам деревни.
     В  третий  раз  злополучная "Муха" подверглась осуждению за то, что она
будто бы подрывает веру детей в торжество коллектива...
     Конечно,  я  счастлив, что в настоящее время я могу благодушно смеяться
над  такими шедеврами критической мысли. А тогда, признаться, было совсем не
до смеха.
     Точно  так  же  не  вызвало  во мне особенной радости такое официальное
письмо,  которое  я  получил  от  заведующей  детской  секции ленинградского
Госиздата:
     "Брать   под   защиту   и  требовать  переиздания  ваших  прежних  книг
("Телефон",  "Тараканище", "Айболит", "Крокодил") мы, как вы сами понимаете,
не  можем,  так  как  в  настоящее  время детям нужна, конечно, другая пища:
Комиссия  Главсоцвоса  разрешает  только  "Мойдодыра"  (но требует выбросить
"трубочистов")" и т.д.
     Тогда  же  в  Москве  состоялся диспут о детской книге. Об этом диспуте
писатель  Д.Кальм  дал  отчет  в  "Литературной газете" под таким заглавием:
"Оградим  нашего  ребенка  от  классово-чуждых  влияний!"  Там  с величайшим
сочувствием сказано о выступлении одного из руководящих работников ГИЗа:
     "Тов.  Разин  заявил,  что основной опасностью нашей детской литературы
является чуковщина".
     Один  из  тогдашних  журналов  напечатал  целую  статью  "О чуковщине",
посвященную  книге  "От  двух до пяти" (которая именовалась тогда "Маленькие
дети").
     В статье без всяких обиняков говорилось:
     "Мы   должны   взять  под  обстрел  Чуковского  и  его  группу...",  "С
идеологией  Чуковского  и  его  группы мы должны и будем бороться" и т.д., и
т.д., и т.д.*.
     ______________
     * "Красная печать", 1928, Э 9-10, стр. 92-94.

     Другой   журнал   через   несколько   месяцев   так  и  озаглавил  свое
выступление: "Мы призываем к борьбе с "чуковщиной".
     "Мойдодыр",  говорилось в журнале, "развивает суеверие и страхи", "Муха
цокотуха"  "восхваляет  кулацкое  накопление",  а  "Тараканище" и "Крокодил"
"дают  неправильное  представление  о мире животных и насекомых". Вследствие
всего  этого в той же статье родителям и воспитателям было предложено: а) не
читать  этих  книг  детям;  б)  протестовать  против их издания; в) призвать
детские  сады города Москвы и других городов присоединиться к этому протесту
и т.д., и т.д., и т.п.*.
     ______________
     * "Дошкольное воспитание", 1929, Э 4, стр. 74.

     К  счастью,  все  это  далеко  позади,  но  не  следует  думать,  что в
позднейшие  годы,  когда  "антисказочной кампании" был положен конец, разные
добровольцы перестали спасать от меня малышей.
     Когда   я   дерзнул,  например,  обнародовать  свои  переводы  народных
английских стихов для детей, в печати появилась такая рецензия Т.Чугунова:
     "Это  формалистическое  кривлянье  и  рифмованное сюсюканье Чуковского,
закрепляя  неправильности  языка,  встречающиеся у детей, мешает развитию их
речи...  Детиздату  должно быть стыдно (так и сказано: "должно быть стыдно")
от   того,   что   он   выпускает   такие  недоброкачественные  книжки,  как
"Котауси-Мауси".
     Лишь  к  концу  пятидесятых годов, когда духовная жизнь страны вышла на
новые  рельсы,  детям  удалось  отстоять свое право на волшебную сказку. А в
тот  период,  о  котором  я  сейчас  говорил, в период Пролеткульта и РАППа,
между малым ребенком и сказкой все еще стояли десятки преград.


II. "АКУЛОВ НЕ БЫВАЕТ!"

     Особенно   св