душка не был.
     - Ну так, значит, моя московская бабушка.


     Во  всякой  подобной  путанице  виноваты, конечно, взрослые, которым не
терпится   обогатить  ребенка  сложными  и  многообразными  сведениями,  еще
недоступными несозревшему разуму.
     Ведь  ребенок  не  может  представить  себе  те  миллионы  лет, которые
потребовались  для  эволюционных  процессов.  Его  представления  о  времени
ограничены рамками его крошечного детского опыта.
     Поэтому,  сколько  бы взрослые ни старались приобщить его в полной мере
к  подобным  научным  познаниям, это всегда приведет их к неизбежному краху.
Когда,  например,  шестилетнему  Коле  отец  стал  рассказывать  об эволюции
животного  мира,  мальчик  понял его рассказ на свой лад и сообщил товарищам
по детскому саду:
     - Я  знаю:  мой дедушка был обезьяной, начал работать и стал человеком.
Потом он народил папу, а папа меня.
     Для   каждого   ребенка  от  двух  до  пяти  жизнь  всего  человечества
начинается в лучшем случае с дедушки.


V. НЕНАВИСТЬ К ПЕЧАЛИ

     Прежде   чем  воспроизвести  мои  записи  о  том,  как  маленькие  дети
относятся  к  смерти,  я  хотел  бы в виде краткого предисловия напомнить об
одном замечательном качестве детской души - оптимизме.
     Все  дети в возрасте от двух до пяти верят (и жаждут верить), что жизнь
создана  только  для  радости, для беспредельного счастья, и эта вера - одно
из важнейших условий их нормального психического роста.
     Гигантская  работа  ребенка  по  овладению  духовным наследием взрослых
осуществляется  только  тогда,  если он непоколебимо доволен всем окружающим
миром.
     Отсюда  - борьба за счастье, которую ребенок ведет даже в самые тяжелые
периоды своего бытия.
     Пойдите  хотя  бы  в  костнотуберкулезный  санаторий,  где  малые дети,
привязанные  целыми  годами к кроватям, вырабатывают в себе, наперекор своей
томительной  жизни, столько благодатной веселости, что даже многолетние боли
не причиняют им травмы, какую причинили бы взрослым.
     Пойдите  в  какой-нибудь  из  детских  театров. Когда на героя нападают
разбойники,  когда  баба-яга превращает его в мышь или ящерицу, юные зрители
испытывают  душевную боль и требуют, настойчиво требуют, чтобы неприятности,
выпавшие  на  долю  героя,  прекратились  возможно скорее и снова воцарилось
безбрежное счастье, которое для психики ребенка является нормой.
     В   московском   театре  для  детей  шла  чудесная  пьеса  талантливого
советского  драматурга  Т.Габбе  "Город  мастеров".  Пьеса предназначена для
старших  ребят, но на один из спектаклей случайно попал мой пятилетний внук.
С  горячим  увлечением  глядел он на сцену и вдруг крепко-крепко закрыл себе
ладонями глаза:
     - Больше не стану смотреть. Ты скажешь, когда начнется хорошее.
     Глаза   у  него  оставались  закрытыми,  покуда  на  сцене  происходило
печальное  действо:  благородный  горбун Караколь, главный герой этой пьесы,
попал  в  западню к врагам и коварный злодей-наместник несправедливо обвинил
его  в  краже  кольца, которое сам же и дал ему. Торжество лицемерия и злобы
над  смелым,  благородным героем было так невыносимо для пятилетнего сердца,
что  внук  поспешил  зачеркнуть,  уничтожить  весь этот мучительный для него
эпизод.
     Лишь  тогда  отнял он руки от глаз и с прежнею жадностью начал смотреть
на  сцену,  когда убедился, что все бедствия Караколя прошли, и тот счастлив
опять.
     Почему  вообще  дети  младшего  возраста  -  вовсе не такие уж добрые -
принимают  так  близко к сердцу судьбу своих любимых персонажей, будет ли то
горбун  Караколь,  или  Буратино,  или  Аладдин,  или  Золушка, или Василиса
Прекрасная?  Почему  они  горюют  и  плачут, если этим персонажам приходится
плохо,  и чувствуют такую горячую радость, когда те становятся победоносны и
счастливы?
     Главная  причина,  как мне кажется, заключается в том, что у детей есть
способность отождествлять себя с каждым таким персонажем.
     Когда  мой  внучонок  закрыл  глаза, чтобы не видеть страданий, которые
предстояло  претерпеть  Караколю,  это,  вероятно,  произошло оттого, что он
увидел  в  Караколе  себя  и  ему  стало  жалко  себя. И так как в волшебных
сказках  герои  неизменно  бывают  бесстрашны,  самоотверженны,  благородны,
активны  и  всегда,  ради  победы  добра,  борются со злыми и темными силами
жизни,  ребенок  ощущает  себя  таким  же  участником  этой борьбы за добро.
Поэтому  ему так мучительно видеть, как злые и темные силы хоть на мгновение
вытесняют  из  мира  добро.  В  такие  минуты  он закрывает глаза, дабы этим
незамысловатым приемом обеспечить себе душевный покой.
     "В  нашей семье, - пишет мне А.Н.Робинсон, - сохранилась старая хорошая
книжка  "Сказки  бабушки  Татьяны".  Все  три  поколения детей на протяжении
полувека  (мой  дядя,  я  и  мои дети), зная заранее содержание этих сказок,
всякий  раз,  когда  кто-либо  из  взрослых  читал  им  сказки  или они сами
смотрели  картинки,  упорно пропускали (или переворачивали) те страницы, где
говорится о смерти петушка и о гибели серого козлика".
     В  знаменитой  сказке Льва Толстого "Три медведя" девочка заблудилась в
лесу,  попала  к медведям в дом, сломала у них маленький стул, съела их суп:
они сердились на нее и бранили ее.
     Вова  невзлюбил  эту  сказку  и  выбросил из нее все неприятное. По его
словам,  история  случилась не с девочкой, а с ним: это он, Вова, заблудился
в  лесу  и  попал  к  трем  медведям. Ничего он у них не ломал, а суп хоть и
съел,  но  сейчас же пошел на кухню и приготовил им новую порцию - вкуснее и
больше.   Медведи  оказались  предобрые:  угостили  его  медом  и  яблоками,
подарили ему елку с игрушками, научили стрелять из ружья.
     Словом,  если  Лев  Толстой  изобразит в своей сказке наряду с веселыми
эпизодами  грустные,  четырехлетний  ребенок  поправит Толстого, вытравит из
его  сказки печальное, устранит те места, где говорится о неудачах героев, и
оставит одни только удачи и радости.
     Но  решительнее  и  активнее  всех  выразил свою жажду оптимистического
отношения к миру Алик Бабенышев.
     "Он  очень  любит  книги,  - сообщает в письме его мать. - Особенно ему
нравилась  сказка о Буратино. Он всякий раз просил меня, когда я приходила с
работы:
     - Прочти "Золотой ключик".
     Однажды  я увидела, что из книги очень неумелой рукой вырвана страница,
все зазубринки торчат.
     - Кто это сделал? - спросила я.
     - Я.
     - Зачем?
     - Чтобы он ее не обижал.
     Не  помню  сейчас,  кто из героев обижает там Мальвину, но вырвана была
действительно та страница, где Мальвину обижали".


     Александр Жаров сообщил мне такой эпизод:
     Внучка Оленька попросила у бабушки:
     - Расскажи сказку!
     Бабушка начала:
     - Дело  было  в  лесу.  Шли  маленькие  козлята.  А  навстречу им серый
волк...
     Оля крикнула:
     - Не надо рассказывать!
     - Почему?
     - Козлят жалко.


     Впрочем,  и  к  волку ребенок отнесется с таким же горячим сочувствием,
если  только  из какой-нибудь сказки узнает, что волк - невинно пострадавшая
жертва коварных врагов.
     Четырехлетний  Алик  Чернявский  спокойно слушал сказку про злую лису и
простодушного  волка.  Но  когда  он  узнал, что хвост у волка примерз и что
волк,  убегая от врага, был вынужден оставить оторванный хвост в проруби, он
очень огорчился его неудачен и дрожащим голосом спросил:
     - Но ведь хвост потом вырос? Правда?
     - Нет! - отвечали ему. - Этого никогда не бывает.
     - Нет, вырос! вырос! вырос! - упрямо настаивал мальчик.
     - Да  нет  же, у одних только ящериц хвосты отрастают опять, а у волков
никогда.
     Горе  Алика  не  имело  пределов. Он так разбушевался, что его долго не
могли успокоить. Он рыдал навзрыд и сквозь слезы выкрикивал:
     - Вырос! вырос! вырос!


     Глупый  мышонок в маршаковской "Песне о глупом мышонке" позвал к себе в
няньки  кошку,  и та растерзала его. Четырехлетняя Галя Григорьева вначале и
слушать  не  хотела  об  этой  катастрофической  смерти,  но  после  долгого
раздумья сказала:
     - Наверное, мышка-мать рада, что кошка съела ее мышонка.
     - Почему же?
     - Да  он  все  пищал, плакал, не давал ей спать... А теперь ей никто не
мешает:  спи сколько хочешь. Не надо вставать и баюкать его. Правда? Ведь ей
стало лучше? Да?
     Так  своими  собственными  средствами,  без посторонней помощи, дети на
каждом  шагу  создают  для себя иллюзию счастья и зорко следят, чтобы она не
терпела ущерба.
     В  последнее  время  я  получил великое множество писем, подтверждающих
эти  мои наблюдения целыми десятками примеров. Нина Соковнина (Москва) пишет
мне о мальчике Саше (2 года 8 месяцев):
     "Не  любит  плохих  концовок  в сказках и исправляет их. Дед укладывает
его спать и поет:

                Ай-дуду! ай-дуду!
                Потерял мужик дугу.
                Поискал и не нашел.
                Он заплакал и пошел.

     - Нет, не так! - возражает Саша.
     - А как же?
     - Запряг лошадь и пошел".
     Другой  малыш,  Коля  Черноус, трех с половиною лет, совсем избавил эту
песню от горестных строк и создал такой вариант:

                Ай-дуду! ай-дуду!
                Потерял мужик дугу.
                Поискал и нашел,
                Засмеялся и пошел.

     Тот  же  Саша  слушал по радио "Колобок" и очень радовался его спасению
от  волка  и  медведя.  Но  потом  он  услышал  слова:  "Вот  лиса  "ам" - и
проглотила". Саша никак не согласился с этим.
     - Нет, он убежал! Вот он бежит, бежит, бежит - слышишь, бабушка?
     Тут по радио зазвучала веселая музыка.
     - Ну  вот,  я  говорил, что убежал! Вот он прибежал домой: дед и баба и
Колобок схватились за руки - пляшут!
     И  сам  приплясывает  и  в  ладоши  хлопает,  так  что бабушке пришлось
согласиться, что Колобок прибежал домой.


     И снова о Колобке.
     "Лет  двух  от  роду,  -  сообщает Е.Тагер, - я, по словам моей матери,
очень  любила  сказку  о  Колобке.  Но  слушала  спокойно только до тех пор,
покуда  Колобку  удавалось  ускользать  от опасных зверей. Когда же доходило
дело  до лисы, которая его "ам - и съела...", я поднимала страшный крик: "Не
надо,  не  надо!"  -  и  пускалась  в  слезы.  Одно  спасение от рева было -
продолжать  сказку,  заставляя  ловкого героя последовательно встречаться со
львом,  слоном,  верблюдом  и  т.д.,  причем  все  эти  встречи  должны были
непременно кончаться торжеством Колобка.
     - Весь   зоологический   сад,  бывало,  переберу,  пока  ты  уснешь!  -
жаловалась впоследствии мать".
     И  вот  что  сообщает  мне  из  города  Кропоткина Л.А.Потапова о своей
внучке Леночке:
     "Ей  было  три  года,  я спела ей песенку про кукушку, которая потеряла
детей. При словах:

                Потеряла детей,
                Скучно, бедненькой, ей, -

раздались  громкие  рыдания  Леночки,  и   когда   я  через  несколько  дней
попыталась ей спеть ту же песенку, она с ужасом зажала мне рот:
     - Не надо! Не надо!
     То  же  самое  случилось,  когда  я  рассказывала  ей сказку "Теремок",
которая кончается тем, что медведь раздавил всех зверей.
     В дальнейшем я уже все сказки заканчивала хорошим исходом".
     О  таком  же  случае  сообщает и писатель Л.Пантелеев. Когда его дочери
Машеньке  было  без малого полтора года, он попытался прочитать ей известный
стишок (переведенный с английского):

                Дженни туфлю потеряла,
                Долго плакала-искала,
                Мельник туфельку нашел
                И на мельнице смолол.

     Машенька  так сильно "переживала" первые три строки этого стихотворения
("Бедная  девочка,  ножка  босая, голенькая"), что отец не решился прочитать
последнюю строку - о жестокости мельника.
     "И  вот,  -  пишет  он  в своем дневнике, - вместо "мельницы" я бормочу
нечто благополучное - что-то вроде:

                Мельник туфельку нашел,
                Положил ее на стол".

     Эта   жажда   радостного  исхода  всех  человеческих  дел  и  поступков
проявляется у ребенка с особенной силон именно во время слушания сказок.
     Если  ребенку  читают  ту  сказку,  где выступает добрый, неустрашимый,
благородный  герой,  который  сражается со злыми врагами, ребенок непременно
отождествляет с этим героем себя.
     Всей  душой сопереживая с ним каждую ситуацию сказки, он чувствует себя
борцом  за правду и страстно жаждет, чтобы борьба, которую ведет благородный
герой,   завершилась   победой   над  коварством  и  злобой.  Здесь  великое
гуманизирующее   значение  сказки:  всякую,  даже  временную  неудачу  героя
ребенок  всегда  переживает  как  свою,  и таким образом сказка приучает его
принимать к сердцу чужие печали и радости.


VI. ДЕТИ О СМЕРТИ

     Восьмилетний октябренок сказал:
     - Аня,  я  десять  раз смотрел "Чапаева", и все он утопает. Может быть,
пойти с папой?
     Ему  хочется думать, что гибель Чапаева - киноошибка и что эту грустную
киноошибку  он  может  исправить, добившись, чтобы Чапаев остался в живых. В
понимании  ребенка  счастье  -  это  норма бытия, и оттого трагический конец
фильма о любимом герое показался ему противоестественным.
     Тем  персонажам, которые милы ребенку, все на свете должно удаваться, и
никоим  образом  нельзя  допускать,  чтобы они умирали, так как, повторяю, с
ними он чаще всего отождествляет себя.
     Замечательны  в  этом отношении поправки, которые в разное время внесли
два трехлетних мальчугуна в рассказанную им "Красную Шапочку".
     Один  из них, Андрейка, тотчас же нарисовал иллюстрацию к сказке в виде
какой-то бесформенной глыбы и объяснил окружающим:
     - Это камень, за ним спряталась бабушка. Волк не нашел ее и не съел.
     Второй  мальчуган,  Никита  (по-домашнему - Китя), обеспечил себе такую
же  уверенность  в  полном благополучии мира, выбросив из сказки все то, что
казалось   ему  грустным  и  пугающим.  Правда,  сказка  вышла  чересчур  уж
короткая, но зато вполне утешительная. Китя рассказал ее так:
     - Жила-была  девочка-шапочка  и пошла и открыла дверь. Все. Я больше не
знаю!
     - А волк?
     - А волка не надо. Я его боюсь.
     "Волка  не  надо!" Спрашивается: может ли такой оптимист, не приемлющий
ни  малейших  упоминаний  о страхах и горестях жизни, ввести в свое сознание
трагическую  мысль  о  смерти  -  чьей  бы  то  ни  было,  но  говоря  уже о
собственной?
     Если  вы  вздумаете  рассказать  ребенку  всю  правду  о смерти, он, из
вечного  детского  стремления  к  счастью, немедленно примет все меры, чтобы
заменить эту правду соответственным мифом.
     Вася Катанян, четырех лет, недоверчиво спросил свою мать:
     - Мама, все люди умирают?
     - Да.
     - А мы?
     - Мы тоже умрем.
     - Это неправда. Скажи, что ты шутишь.
     Он  плакал  так  энергично  и  жалостно,  что  мать, испугавшись, стала
уверять его, что она пошутила.
     Он успокоился сразу:
     - Конечно,  пошутила.  Я  же знал. Сначала мы будем старенькие, а потом
опять станем молоденькими.
     Таким образом, он почти насильно вернул себе необходимый ему оптимизм.
     А.Шаров  в  своей  интересной  статье "Языки окружающего мира" приводит
следующий рассказ педагога о трехлетнем Коле:
     - Когда  мы  первый  раз  выезжали  на  дачу  и  воспитательница повела
малышовую  группу  на  прогулку,  Коля шел позади. Потом вдруг остановился и
склонился  к  траве.  Воспитательница подошла и поторопила: "Идем, идем!" Он
показал на мертвую синичку и спросил.
     - Почему она не летит?
     - Птица  дохлая,  -  сказала воспитательница и прикрикнула: - Да иди же
ты!
     Всю  прогулку  мальчик  был  молчалив, задумчив. Утром проснулся раньше
всех.  Босиком  побежал  к  опушке  леса. Синички там не оказалось. Он бегом
вернулся  и,  дождавшись воспитательницы, задыхающимся, немыслимо счастливым
голосом воскликнул:
     - Тетя Маша! Все-таки она улетела!..
     Мальчик так и не принял смерти. Так и утвердил вечность жизни*.
     ______________
     * "Новый мир", 1964, Э 4, стр. 143.


     Вспоминается Егорушка из чеховской "Степи":
     "Вообразил   он   мертвыми  мамашу,  о.Христофора,  графиню  Драницкую,
Соломона.  Но,  как  он  ни старался вообразить себя самого в темной могиле,
вдали  от  дома,  брошенным,  беспомощным  и  мертвым, это не удавалось ему:
лично  для себя он не допускал возможности умереть и чувствовал, что никогда
не умрет..." (гл. VI).


     Оптимизм  нужен ребенку, как воздух. Казалось бы, мысли о смерти должны
нанести  этому  оптимизму  сильнейший  удар.  Но,  как мы только что видели,
ребенок  чудесно  забронирован  от подобных скорбей. В его душевном арсенале
есть  достаточно средств для защиты необходимого ему оптимизма. Едва только,
на  исходе  четвертого  года, ребенок убеждается в неотвратимости смерти для
всего  существующего, он торопится тотчас же уверить себя, что сам он вовеки
пребудет бессмертен.
     В  автобусе  круглоглазый  мальчишка  лет четырех с половиною глядит на
похоронную процессию и говорит с удовольствием:
     - Все умрут, а я останусь.


     Великолепно  выражена  эта  детская  жажда  бессмертия в той же повести
Веры Пановой "Сережа":
     "- Мы, что ли, все умрем? [- спросил у взрослых шестилетний малыш.]
     Они  смутились так, будто он спросил что-то неприличное. А он смотрел и
ждал ответа.
     Коростелев ответил:
     - Нет.  Мы  не  умрем.  Тетя  Тося  как себе хочет, а мы не умрем, и, в
частности, ты, я тебе гарантирую.
     - Никогда не умру? - спросил Сережа.
     - Никогда! - твердо и торжественно пообещал Коростелев.
     И  Сереже  сразу  стало  легко  и  прекрасна. От счастья он покраснел -
покраснел  пунцово  -  и  стал  смеяться. Он вдруг ощутил нестерпимую жажду:
ведь  ему  еще когда хотелось пить, а он забыл. И он выпил много воды, пил и
стонал,  наслаждаясь.  Ни  малейшего  сомнения  не  было  у  него в том, что
Коростелев  сказал  правду:  как  бы  он  жил,  зная, что умрет? И мог ли не
поверить тому, кто сказал: ты не умрешь!"


     - Мама,  -  говорит четырехлетняя Анка, - все люди умрут. Так должен же
будет  кто-нибудь  вазочку  (урну)  последнего  человека на место поставить.
Пусть это буду я, ладно?


     Замечательны  те многообразные и хитроумные способы, при помощи которых
ребенок отгоняет от себя мысль о смерти.
     Самообслуживание оптимизмом - могучий закон детской жизни.
     Таточка Харитон услыхала от няни песню:

                И никто не узнает,
                Где могилка моя.

     И стала петь ее так:

                И никто не узнает,
                Где могилка твоя.

     Няня говорит:
     - Ты неверно поешь. Нужно петь: "Где могилка моя".
     - Я так и пою: "Где могилка твоя"*.
     ______________
     *  Возможно,  Таточкин вариант этого двустишия был связан также и с тем
обстоятельством,  что  маленькие  дети еще не тверды в правильном применении
слов "я" и "ты" (см. рассказ Л.Пантелеева "Буква "ты").


     Бабушка  умерла.  Ее  сейчас закопают. Но трехлетняя Нина не слишком-то
предается печали:
     - Ничего!  Она  из  этой  ямки  переляжет  в  другую, полежит-полежит и
выздоровеет!


     Мертвые для маленьких бессмертны.
     Л.М.Николаенко  повела  трехлетнюю  Марину  на  кладбище  и посадила на
могиле ее бабушки клен. Вернувшись, девочка сказала с удовольствием:
     - Наконец-то я увидела бабушку Лиду!
     - Что ты, Мароша! Ты видела только ее могилку.
     - Нет,  я  видела,  как  она  сама  выглядывала в ту ямку, в которую вы
сажали деревце.


     Девочка  пяти  лет  пришла с мамой на кладбище и вдруг увидела пьяного,
который шел, шатаясь, за кустами.
     - А этот дядя уже выкопался из могилки?


     У Вересаева записан такой разговор:
     "-  Знаешь,  мама,  я  думаю,  люди  всегда одни и те же: живут, живут,
потом умрут. Их закопают в землю. А пот