ая радость, и они удивились, что я не разделяю
ее.
     Таким  образом,  мы  можем  сказать,  что среди стимулов, порождающих в
детской  душе  киники,  главную  роль  играет  приятная новизна впечатлений.
Новый  человек.  Новое, неслыханное слово. Новая, невиданная вещь. Внезапная
перемена обстановки, даже перемена погоды.
     Я  никогда  не забуду, как четырехлетнего украинца Валю поразил обломок
утюга,  внесенный  зачем-то  в  квартиру.  Этот  обломок показался ему такой
сенсационной новинкой, что сначала он выразил свое изумление так:
     - Тю! Половина утюга!
     А  потом, уловив в этой прозаической фразе хорей, тотчас превратил ее в
стих и выкрикнул с мягчайшим украинским акцентом:

                А-га-га! Тю-га-га!
                Половина утюга!

                А-га-га! Тю-га-га!
                Половина утюга!

     Это была опять-таки песня нечаянной радости.
     И вот, например, экспромт Вики Ч. о неожиданном приезде отца:

                Дримпампопи!
                Римпампони!
                Едет папа на вагоне,

                Молодец паровоз -
                Хорошо его довез!

     Отъезд  больного  отца  в  санаторий  тоже  может  сделаться  предметом
веселых стихов:

                Папа едет в Красный Вал
                Поправляться наповал!

     Но  проходит  еще  два  года,  и  в  детских стихах появляются минорные
звуки.  Так,  пятилетняя  Мура,  осматривая  подарки,  полученные  ею в день
рождения, произнесла элегически:

                Если б каждо воскресенье,
                Было бы мое рожденье,
                Было б хорошо! -

и вздохнула о несовершенстве вселенной, где такие идеалы остаются мечтой.
     По  мере того как дети становятся старше, киники умирают в их поэзии, и
дети  постепенно  усваивают  новые формы стиха, не связанные с экстатической
пляской.
     На  шестом или чаще всего на седьмом году жизни они понемногу переходят
от эмоциональных выкриков к чисто литературным стихам.
     Вначале  создается переходная форма, где еще господствует прежний хорей
и  рифмованные  строки  все еще расположены рядом, но эти строки уже выходят
за пределы двустиший, а их тема становится гораздо сложнее.
     Шестилетняя  Аня, узнав, что какого-то мальчика высекла сердитая тетка,
воспела свою мать в таких стихах:

                Мама умная была
                И меня не посекла.
                Ай люли, люли, люли,
                Ты меня всегда люби,
                Я теперь тебя люблю,
                Не кап-риз-ни-ча-ю.

     Это  все еще экспромт, в ритме еще чувствуется некий "экстаз", но стихи
гораздо  истовее,  чем  киники,  и,  главное,  втрое  длиннее.  Проходит еще
полгода,  и всяким экикикам конец. Стихи становятся нестройны и бесформенны,
их  ритмы  начинают  заметно  хромать,  потому  что  к этому времени ребенок
утрачивает  моторное  ощущение  стиха,  и  его  импровизации выражают уже не
"экстаз", а чаще всего рассуждение, раздумье.
     В  этом  отношении  новый  период  детского  стихотворства представляет
собою  высшую  стадию  по  сравнению  с предыдущим периодом, так что едва ли
можно  жалеть,  что  прогресс  достигается ценою временного угасания чувства
ритма.
     Вот,   например,  какие  непевучие  стихи  сочинил  шестилетний  Никита
Толстой:

                Некоторые люди нуждаются в молоке,
                Но рыба в этом не нуждается.
                Она плавает по реке.

     Стихи  резонерские.  Их  интонации  подсказаны не песней, не пляской, а
рассудочным, прозаическим говором.
     Оттого-то  в  эту пору - от пяти до десяти лет - дети так часто слагают
белые, "свободные" стихи - без всякого определенного ритма:

                Я видывал яблоко
                В царском саду.
                Ему не завидовал:
                Ведь оно за решеткой,
                Оно за решеткой.

     Эта  элегия  девятилетнего  Кесария  В.  есть,  в сущности, поэтическое
рассуждение  о рабстве. Она очень грациозна, умна, но ее природа иная, чем в
плясовых  экикиках:  "правильный"  и "стройный" размер только испортил бы ее
интонации.
     Такое  же  разрушение  "правильной"  формы наблюдается и в другой (тоже
превосходной) элегии Кесария В.:

                Между мрачными скалами
                Одна сосенка растет
                На берегу морском.
                Она морю стон свой шлет:
                "Ой, милые волны!
                Вы ведрами льете соленую воду
                На нежную кожу мою,
                Мне больно, мне больно!
                Вы, милые волны, оставьте,
                Подумайте!"
                Но волны не слушают стонов сосны.

     Вначале  поэт, очевидно, пытался построить это стихотворение хореем, но
уже  на  третьей  строке перешел к свободному стиху, а на пятой отказался от
рифмы.
     Одно  время  я  был  склонен  ошибочно  думать, будто здесь наблюдается
некий  регресс  в  душевном развитии ребенка. С горечью я отмечал, что, чуть
только  ребенок  оторвется  от  пляски  и  песни,  его  стихи  почти  всегда
становятся   дряблой  нескладицей.  Они  уже  не  возникают  экспромтом,  а,
напротив,  "сочиняются",  "выдумываются",  и  мудрено  ли, что в большинстве
этих  сочиненных стихов нередко отсутствует какой бы то ни было определенный
напев или строй.
     - Мамочка,   послушай  стихотворение,  которое  я  сочинил,  -  говорит
интеллигентский  ребенок,  четырех  с  половиною  лет,  и  декламирует такие
стихи:

                Поздно вечерком
                В поле я остался,
                Лошади наши не будут видеть,
                Куда ехать. Ну, что же? Я заеду, где одеяло
                                                       взять,
                На холодной травке
                Будем мы лежать*.
     ______________
     *   Э.И.Станчинская,  Дневник  матери.  История  развития  современного
ребенка от рождения до 7 лет, М. 1924, стр. 67.

     Это  не  проза  и не стихи - это хаос. Попробуйте прочитать их вслух, и
вы  увидите,  что  ребенок  словно сразу оглох, сразу потерял чувство стиха,
еще вчера поражавшее своей остротой.
     Особенно  огорчали  меня  стихи  восьмилеток  - грамотных, благонравных
детей,  которые для сочинения стихов прилежно садятся с карандашом за бумагу
и  тем  самым отрывают себя от каких бы то ни было ритмических действий - от
пляски и махания руками.
     Правда,  у  некоторых особо одаренных детей тяготение к музыке стиха, к
его  ритму  сохраняется  и в этот период, о чем свидетельствует, например, в
своей  "Автобиографии" Александр Твардовский: приблизительно на восьмом году
жизни  он сочинил одно стихотворение, в котором, по выражению поэта, не было
"ни  лада,  ни  ряда,  -  ничего от стиха". "Но я, - говорит он, - отчетливо
помню,  что  было страстное, горячее до сердцебиения желание всего этого - и
лада,  и ряда, и музыки, желание родить их на свет, и немедленно, - чувство,
сопутствующее и доныне всякому замыслу"*.
     ______________
     * А.Твардовский, Статьи и заметки о литературе, М. 1961, стр. 154.

     Именно  в  тот  период,  когда ребенок не имеет ни малейшей возможности
удовлетворить  собственным творчеством свое "горячее до сердцебиения желание
лада  и  ряда", он чаще всего удовлетворяет его чужими стихами, причем порою
эти  чужие  стихи  так  интенсивно  переживаются  им,  что  он  по  душевной
неопытности готов считать их автором себя.
     - Бабушка, - говорит восьмилетняя Вера, - запиши в тетрадь стихи:

                Безмолвное море, лазурное море!

     - Но ведь это не твои стихи, это написал Жуковский.
     - Да...  Только это и мои тоже... Пускай это будут и его стихи, и мои -
вместе!
     - Как же ты выучила эти стихи?
     - Говорю  же я тебе, что я их не учила; я сама их сочинила. Ведь это же
про Крым. Как же ты не понимаешь?
     Вот  типическое отношение восьмилетнего автора к творчеству его великих
предшественников. Точно такой же случай сообщила мне Е.В.Гусева из Киева:
     "Однажды  утром  Светик  проснулся  с  озабоченным  видом и потребовал,
чтобы я поскорее одела его.
     - Я хочу написать стихи, только не детские, а для больших...
     Светик сел к столу, взял карандаш и бумагу и задумался. Потом говорит:
     - Знаешь, мама, я напишу "Выхожу один я на дорогу".
     - Но ведь это не твои стихи, а Лермонтова.
     - Так ведь Лермонтов умер, мамочка, пусть это будут теперь мои стихи".
     Назвать   этих   детей  плагиаторами  может,  конечно,  лишь  тот,  кто
совершенно не знает детей.
     Впрочем,  такие  случаи  сравнительно  редки.  Чаще всего стремление "к
ладу и ряду" выражается у восьмилетних ребят подражанием.
     В  той же автобиографии Твардовского приводятся такие стихи, сочиненные
им в этом возрасте:

                Раз я позднею порой
                Шел от Вознова домой.
                Трусоват я был немного,
                И страшна была дорога:
                На лужайке меж ракит
                Щупень старый был убит...*
     ______________
     * А.Твардовский, Статьи и заметки о литературе, М. 1961, стр. 154.

     Стихотворение   написано   под   влиянием  Пушкина:  четыре  строки  по
"Вурдалаку"  и  две  -  по  "Шотландской  песне" ("В чистом поле под ракитой
богатырь  лежит убитый")*. Если даже такой самобытный поэт, как Твардовский,
начал  в  детстве  с  подражательных  стихов,  что  же  сказать о тех детях,
стихотворство   которых   есть   явление  временное,  всецело  обусловленное
определенным  периодом их духовного роста? Все их "творчество" в этот период
сводится  чаще  всего  к перепевам. На конкурс, устроенный Центральным домом
художественного  воспитания детей (в Москве), школьник Исидор Амшей прислал,
например, такие стихи, внушенные "Тремя пальмами" Лермонтова:
     ______________
     *   Впрочем,   возможно,  что  рифма  "ракит"  и  "убит"  была  внушена
Твардовскому фольклором.

                В песчаных степях кара-кумской земли
                Три гордых шофера машину вели.

     В  печати не раз отмечалась эта склонность школьников ориентироваться в
своем   стихотворстве   на  знакомые  литературные  тексты.  Педагог  Пасхин
приводит, например, такие стихи, заимствованные учениками у классиков:

                Еще в полях белеет снег
                И грач не прилетал.
                . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
                Весна! Как много в звуке этом...*
     ______________
     *  А.Пасхин,  Школьные  поэты.  Журнал  "Искусство в школе", 1928, Э 1,
стр. 26. См. также "Учитель и школа", 1914, Э 3, стр. 16-31.

     Детьми  воспроизводятся  не только чужие сюжеты, но и чужие ритмы. Так,
Вера  Н.,  начитавшись  и  наслушавшись  Некрасова, начала писать свои стихи
некрасовским щемящим анапестом:

                Не ходите гулять, мои детки,
                Не губите сердечко мое!
                Будьте добрыми, милые детки,
                Пожалейте сердечко мое!

     Перечитывая  такие стихи, я еще нежнее вздыхал о моих любимых экикиках,
которые рядом с этими виршами казались мне еще звонче и ярче.


V. О СТИХОВОМ ВОСПИТАНИИ

     Но  потом  я  понял,  что  был  не  прав, осуждая стихотворения старших
детей.  Как  бы  ни  были  плохи  эти  тусклые строки, оторванные от жеста и
пения,  они являют собой высшую стадию в развитии ребенка именно потому, что
они оторваны от жеста и пения.
     До  четырехлетнего  возраста  ребенок  был  и  поэт,  и певец, и плясун
одновременно,   а   теперь   стихотворство   впервые   становится  для  него
самостоятельной деятельностью, отделенной от всякого другого искусства.
     Кончился  период слияния поэзии с криками и топотом ног, началась эпоха
дифференциации искусств, соответствующая более высокой культуре.
     До  этой  поры  всякий  стих,  произносимый ребенком, был лишь одним из
элементов  игры,  а  теперь он - самоценное целое. Как же ему не спотыкаться
на первых порах!
     Впрочем,  он  спотыкается  далеко  не  всегда,  потому что перерождение
ритма не есть еще уничтожение ритма.
     Вчитайтесь, например, в такие строки четырехлетнего Адика Павлова:

                Мы пойдем в лес,
                Будем там собирать чернику, пьянику и грибы.

                Мы пойдем в сад,
                Будем рвать там вишни и цветы.

                Мы пойдем на волю,
                Будем гнать домой коров.

                Мы пойдем на речку,
                Будем купаться и сидеть на песке*.
     ______________
     * А.Д.Павлова, Дневник матери, М.-Л. 1924, стр. 102-105.

     Эти  стихи  еще не оторвались от песни, но плясовых элементов у них уже
нет  никаких.  И  тем  не  менее  в них слышится отчетливый внутренний ритм:
недаром они разделены на параллельные двустишия.
     "Правильными"  же  ритмами дети овладевают лишь на десятом году, а иные
и  позже.  Вот  какой  сатирический (почти правильный) ямб сложила в старину
девятилетняя школьница о своем ненавистном учителе:

                Сидит мучительный,
                Карандашом стучительный.

     А другая сочинила такую элегию:

                Экзамен,
                Как камень.
                На сердце упал
                И долго-предолго
                На месте лежал.
                И ждет моя Нина, когда все пройдет,
                Когда сдаст экзамен и камень спадет*.
     ______________
     *  А.Крученых, Собственные рассказы, стихи и песни детей, М. 1923, стр.
10.

     Это   очень   четкий   амфибрахий,  выдержанный  от  первой  строки  до
последней.  Но,  вообще  говоря,  организованная,  вполне литературная форма
появляется,  как  я  заметил,  лишь  у  детей двенадцати - тринадцати лет, и
только  тогда,  но не раньше, можно с некоторой долей вероятия определить, у
кого из них есть поэтический дар.
     Вот    отрывок   из   поэмы   одной   -   несомненно,   талантливой   -
двенадцатилетней писательницы, воспевающей электрификацию деревни:

                Повернула в хлеву выключатель,
                Расплескался по стенам свет,
                Удивленно коровы мычали,
                Покосись на лампочку ГЭТ.

     Стихи  подражательные,  но,  если  бы  в  школе,  где  училась девочка,
нашелся  педагог, понимающий дело, поэтесса, может быть, с большей легкостью
выбилась бы на самостоятельный путь*.
     ______________
     *  Впоследствии  так  и  случилось.  Ныне  она известный советский поэт
Ольга Берггольц.

     Конечно,   никто   не   требует,   чтобы   педагоги   делали   учеников
стихотворцами,  но  они  обязаны  научить  их  подлинному  восприятию стиха,
развить у них умение наслаждаться чужими стихами.
     Все  это  очень волнует меня, так как я принадлежу к числу тех чудаков,
которые  любят  поэзию больше, чем всякое другое искусство, и знают на опыте
несравненные радости, которые дает она тем, кто умеет наслаждаться ею.
     Я  давно  уже  с  грустью  слежу,  как  иные педагоги убивают в ребенке
естественное  чувство  стихотворного  ритма, которое, как мы видели, присуще
ему в раннем детстве.
     Многие  даже  не  задумываются  над тем, что если дети обучаются пению,
слушанию  музыки,  ритмической  гимнастике  и проч., то тем более необходимо
обучать  их  восприятию стихов, потому что детям, когда они станут постарше,
предстоит  принять  огромное  стиховое  наследство  от  Пушкина, Лермонтова,
Некрасова,  Фета,  Тютчева,  Блока, Маяковского, Байрона, Гете, Гюго. Но что
сделают  с этим наследством наследники, если их заблаговременно не научат им
пользоваться?  Неужели  никому из них не суждена величайшая радость: читать,
например,  "Медного  всадника",  восхищаясь каждым ритмическим ходом, каждой
паузой,  каждым пиррихием? Неужели это счастье, столь услаждавшее нас, будет
уже  для  них  недоступно?  Вправе  ли  мы  эгоистически  пользоваться  этим
счастьем  одни,  ни  с  кем  не  разделяя его? Не обязаны ли мы передать его
детям?
     Но что сделано педагогами нашими для стихового воспитания детей?
     Где  бы  я  ни  очутился, я, ни минуты не медля, прямо с парохода или с
поезда  бежал  к  детворе  -  в  детский сад или в детский дом и всюду видел
столько настоящей и нежной заботы о детях, что весело было глядеть.
     Но  в  этой бочке сладчайшего меда всегда была ложка дегтя. Покуда дети
пели,  плясали,  играли, работали, я смотрел на них с великим удовольствием.
Когда  же  они  начинали читать мне стихи, которым их научили в школах или в
детских  домах,  я  нередко  чувствовал  себя  истинным  мучеником. Наряду с
произведениями   Твардовского,  Маршака,  Михалкова  -  штампованные  фразы,
сумбурная  ритмика,  грошовые  рифмы.  Я  готов  был  плакать  от  досады. Я
говорил,   что,   приучая   ребят   к   такой   мертвечине,  мы  калечим  их
художественный   вкус,   искажаем   их  литературное  развитие,  внушаем  им
неряшливое  отношение  к  слову,  что  вся  эта  труха затрудняет несчастным
ребятам  доступ  к подлинным произведениям поэзии, - но многим педагогам моя
писательская  боль  была  чужда, так как эти отличные люди (такие полезные в
других  отношениях)  лишены  были словесной культуры. У них не было никакого
мерила для оценки произведений поэзии.
     Это  глухонемые  в  опере.  Они  не  могли  бы отличить Баратынского от
Надсона  или,  скажем,  Плещеева.  Для  них звучали одинаковым звуком и ямбы
Барбье,  и  анапесты Некрасова, и стукотня халтуривших писак. Почти в каждом
детском  доме, в каждой школе я видел даровитых ребят, из которых при других
обстоятельствах  могли  бы  выработаться  неплохие писатели, но их дарования
глохли   в   тех   антилитературных  условиях,  в  которых  они  находились.
"Исправления",  внесенные  в  их  стихи  педагогами,  почти  всегда ухудшали
первоначальную версию.
     До  чего  нечувствительны  многие  взрослые  к  ритмике  детских речей,
свидетельствует, например, такая запись в одной педагогической книжке:
     "Вове  Г. (2 года и 4 месяца) сестра-воспитательница говорит, вводя его
в спальню:
     - Тихонько, Вова, не шуми, потому что Яша спит.
     - Патянюсся  Яся пит! Патянюсся Яся пит! Патянюсся Яся пит! - повторяет
Вова  шепотом  и,  уже  уложенный в кроватку, шепчет это до тех пор, пока не
засыпает.  В  данном  случае  новым  для  него  явилось  слово "потому что",
которое ему и нужно было заучить"*.
     ______________
     * Л.В.Полежаева, Детская речь и развитие ее, М. 1927, стр. 19.

     Факт  любопытный,  но  объяснение  факта  неверное.  Ребенок  совсем не
оттого  повторял  эти фразы, что ему хотелось зазубрить незнакомое слово. Он
повторял  их  оттого,  что  в  них был ритм, его излюбленный ритм - хорей. И
автор должен был печатать их не прозой, а стихами:

                Патянюсся Яся пит!

                Патянюсся Яся пит!

                Патянюсся Яся пит!

     Я  привожу  этот  случай, чтобы показать, как мало внимания уделяли еще
так  недавно  даже  наиболее  квалифицированные  из наших педагогов стиховым
излияниям  детей.  Даже  слыша  своими  ушами,  как  ребенок  услаждает себя
напевным   повторением  стихотворной  строки,  они  не  замечали  стихов,  а
усматривали тут одну зубрежку.
     К  счастью,  такое  пренебрежение  к  стихам мало-помалу отодвигается в
прошлое.   Усилиями   передовых  педагогов,  их  учеников  и  последователей
стиховое  воспитание  начинает  входить  в систему педагогики детского сада.
Любовно  и  вдумчиво составлена известная книга Академии педагогических наук
"Художественное   слово  дошкольнику"  ("Пособие  для  воспитателей  детских
садов", М. 1952).
     Редактор  книги  очень  хорошо  говорит  в предисловии и о "музыкальном
рисунке"  стихов,  и  о "звуковом рисунке" поэтических образов, и о методике
развития  "чувства  ритма" - хорошо, но как-то робко, вполголоса, ежеминутно
подкрепляя  свои  мысли  целым  ворохом авторитетных, но совершенно излишних
цитат  из  области  ф