налаживается, и  я, не преувеличивая своих заслуг, могу сказать,  что
сейчас помог делу. Немцы видят, что и у б[ольшеви]ков есть  деловые люди, и,
может быть, удастся приостановить дальнейшее наступление.  Есть даже надежда
на  возврат  Ростова  и  части  Донецкого района. Тем  не менее  я решил  не
дожидаться конца  переговоров и уеду,  как только  будет обеспечен известный
минимум. Самому уже хочется  поехать в Россию, посмотреть, что можно ли  что
сделать. Скорее всего возьмусь, м[ожет] б[ыть], за восстан[овление] сов[ета]
народн[ого] хоз[яйства], чтобы иметь под собой более или менее всю экономику
и в первую очередь заграничн[ую] торговлю. Если положение совсем безнадежно,
то  либо  вовсе удалюсь, либо, м[ожет] б[ыть], возьму посольство в Вене  или
что-нибудь в  этом  роде,  хотя чисто  дипломатич[еская] работа  меня меньше
привлекает, чем организаторская.
     На твой вопрос по поводу Капл[ана]=47,  я бы не советовал тебе путаться
в это дело. Оно и неудобно с общей точки зрения, да и в конце концов вряд ли
интересно. Я не верю  в успех  такого  рода торговых  начинаний в  ближайшее
время;  во всяком случае  риск очень  велик, и нам  вкладывать свои деньги в
такое  дело вряд ли  стоит, а при таких условиях, как ты пишешь,  и подавно!
Можешь успокоить Капл[ана] в  том смысле, что  я окажу ему  всякое возможное
содействие и без непосредственного участия в делах.
     Ну вот, мой  хорошанчик,  пока  и все. Надо кончать  письмо. Я  здоров,
чувствую себя очень хорошо, только вот тоскливо,  что вас нет поблизости. Не
знаешь ли ты  адрес Соломона?=48 Он был бы здесь очень нужен,  а  я не знаю,
как  с  ним снестись. Если до 26-27 узнаешь, то телеграфируй,  вероятно, еще
телегр[амма]  меня   застанет.  Хочу  его  устроить  в  здешнем  Генеральном
консульстве. Тогда  и с Вол[одей] мы  бы не  зависели от Скандинавии, ибо на
худой конец можно бы здесь устроиться.
     Детенышей моих  родных крепко  целую и благодарю  за  их милые  письма.
Напишу им, как только будет хоть чуточка свободного времени. Надеюсь, погода
у вас улучшится,  и вы  все,  в том числе и  ты, мой родной, любимый  Любан,
будете купаться. Очень вам кланяется Герц. Он и его семья со мною  любезны и
предупредительны свыше всякой меры.
     Крепко вас обнимаю и целую. Ваш папа.
     Пишите сюда: Russische Botschaft=49, мне.

     No 18. 26 июня 1918 года
     Хорошие мои, родные детки!
     Как-то вы поживаете, золотые мои? Соскучился я по всем вам, очень много
бы дал, чтобы  взглянуть, как  вам там живется. Спасибо вам за ваши  письма.
Пишите еще, пришлите также снимки, если сделали их за это время.  Я сижу так
долго в Берлине  из-за  того,  что помогаю здешнему нашему  послу=50  в  его
переговорах с  Германией. Немецкое правительство, ограбив целый ряд  русских
городов  и деревень,  хочет теперь  еще заставить Россию  платить  по всяким
старым  и новым долгам, хочет дешево купить разные товары у нас,  русских. И
вот против всего этого нам надо бороться и  по возможности выговорить лучшие
условия, чтобы хоть  как-нибудь  облегчить  положение.  Этим  я и занимаюсь,
каждый день приходится разговаривать  со многими людьми, и немецкий язык мне
за  тот  месяц пришлось  основательно припомнить. Живу  я  в  самом  русском
посольстве,  недалеко  от  Tiergarten'а=51,  но  гулять  в   нем  много   не
приходится: все некогда. Еды здесь  вообще-то  мало, но русскому  посольству
дают даже масло и мясо,  и в общем мы питаемся хорошо, хотя немец-повар и не
особенно  вкусно  готовит.  Сами же немцы  едят мало и плохо,  но  народ они
терпеливый и понимают, что в  этой несчастной войне можно только терпением и
выносливостью взять. Почти все  здесь войну ругают и говорят, пора заключать
мир, но все-таки все слушаются своего правительства, а оно грабит весь мир и
посылает на убой  все  большие массы людей. Так,  должно быть, будет  до тех
пор, пока даже и немцы не взбунтуются и не сбросят своих правителей,  как мы
сбросили Николая.
     Вы меня спрашиваете, скоро ли в Россию можно вернуться. Думаю, что  еще
не очень-то скоро, и  зиму  во всяком случает придется вам пробыть в Швеции.
Сегодня я  получил телеграмму о приезде Нины. Как эта выдра умудрилась к вам
проскочить? Опять на пароходе, что ли? Вы от нее, значит, теперь лучше моего
знаете, что делается в России и как там теперь трудно жить. Когда я попаду в
Москву, еще неизвестно.
     Пожалуй, пробуду тут еще с неделю.
     Был  я  два  раза в  Целендорфе=52.  Послал  вам  оттуда три  открытки,
получили ли их?  Zelendorf  сравнительно  меньше изменился,  чем Берлин: там
меньше грязи и разрушений, чем в Берлине. Из-за войны у немцев мало  рабочих
людей, и  некому наводить  чистоту,  вставлять  разбитые  стекла или  заново
красить  то, что  потрескалось  или развалилось. Только все сады  разрослись
гуще, и  многих домов из-за густых деревьев вовсе  не видно. Пишите мне, как
вы проводите день, а также сделайте снимки, как вы живете, ну, например, как
наша милая  маманя, золотая моя, пьет утренний чай или раскладывает пасьянс,
как вы  все  обедаете или на прогулке, купании и  т. п.  Мне очень интересно
было бы получить такие снимки. И отдельные морды тоже.
     Еще прошу  вас  очень,  детеныши мои, смотрите хорошенько  за мамой, не
давайте   ей  особенно  беспокоиться   или  тосковать,   не   причиняйте  ей
неприятностей никаких, а напротив, повинуйтесь  ей  и ублажайте ее всячески.
Чтобы к моему приезду она у вас была гладкая и бодрая. Купайте этого Любана,
когда  вода будет теплая, малому  же Любанчишке сделайте  в  море всенародно
вселенскую смазь  и  жменю  всеобщую  от  моего  имени.  Учитесь  непременно
плавать, пользуйтесь  случаем.  Я  здесь  заказал  для  вас  довольно  много
немецких  книг, только теперь  здесь книг стало  мало  и пройдет с  недельку
пока-то их подберут по разным магазинам.
     Пришлют  книги Штолю, а уж  он  перешлет их вам. Ну вот, пока прощайте,
мои милые. Целую вас каждую крепко, крепко.
     Поцелуйте маму и Нину. Кланяйтесь Ляле. Пишите мне еще пока сюда.
     Если я даже уеду (о чем  вам пошлю телеграмму), то письма мне все равно
перешлют в Россию.
     Пока  вы  не  получите  моей телеграммы об отъезде в Россию, до тех пор
адресуйте  мне  письма  и  телеграммы  просто "Берлин.  Русское  посольство.
Красин", а д-ру Ляндау=53 только уже после моего отъезда.
     Целую вас всех. Ваш папа.

     No 19. Берлин, 3 июля [1918 года]
     Родной мой, ласковый Любанчик!
     Написал  тебе  несколько  писем, но не могу  до сих  пор  отправить  за
неимением курьера. Неделю назад должен был поехать наш кассир с деньгами, но
заболел.  Это письмо посылаю через  Донна,  но  так как народ едет не  очень
надежный, то главную  массу писем своих я решил задержать  и пошлю их  через
Стокгольм  несколько  позже, но вернее будет. Таким  же образом пошлю Нинины
чулки и юбку, которые ты сунула мне в чемодан при отъезде.
     Очень  я  по  тебе  соскучился,  родимый,  любимый  мой!  Много  бы дал
поцеловать твою пятнистую  морду,  приласкать тебя, моего хорошего. Что-то я
по старости очень стал приживаться к своему семейству и вот, как  останешься
один, делается тоскливо. А положение повсюду чем дальше, тем неопределеннее,
войне конца краю не  видно, и  от этого никто не может сказать, куда все мы,
собственно, идем и  чем это  все  кончится. Мало вероятия,  чтобы  этот  год
принес какое-либо решение, и вообще война все больше и больше превращается в
какое-то идиотское соревнование в деле взаимоистребления  и самоистощения. В
Германии люди уже начинают ходить без белья, а в России скоро позабудут, что
такое  хлеб.  Наши переговоры  подвигаются  медленно:  большая часть  немцев
склонна оставить нас в покое,  меньшая, но  более влиятельная - кажется, еще
не рассталась с мыслью о походе на Питер и Москву.  Которое течение  возьмет
верх, сказать трудно. Многое зависит от успеха или неуспеха попыток наладить
торговлю,  но не мало  также от действий entente=54, политика которой сейчас
направляется главным  образом  на то, чтобы втянуть  Россию в  новую  войну.
Переговоры в финансовой комиссии мы закончили настолько, что я мог бы недель
на 5-6 съездить в Россию, но Иоффе и Москва настаивают, чтобы  я остался еще
на  1-2   заседания  Кюльмановской   комиссии,   решающей   главные  спорные
политические вопросы.  Таким образом, раньше числа  10 июля я едва ли отсюда
уеду.
     Ну, как же  вы живете, мои милые?  Как мои обезьяньи мордоны  в Бостоде
подвизаются? Здесь пошли сплошные дожди, и я за вас  уж  печалился. В  каком
виде приехала  Нинетта? Где я найду ее вещи? Жива  ли  Нюша, и что  с  нашей
квартирой?  Предполагаю, что  ты мне об  этом давно  написала, но писем нет,
очевидно,  часть их  все же  пропадает или  запаздывает.  Если бы Любан  мог
писать письма копир[овальным] карандашом с прокладкой синей бумаги,  т. е. в
2-х  экземпл[ярах],  посылая один  экз[емпляр]  через  Циммермана: так  хоть
медл[енно], но верно, а подлинник по почте, на  ура,  дойдет или нет. А то я
месяцами буду без известий о вас.
     Пока  прощай.  Целую  и  обнимаю  вас  всех  крепко-крепко,  Людмилона,
Катабрашного, Любанчика.

     No 20. 9 августа 1918 года
     Hotel Kongen at Denmark Kobenhavn=55
     Родной мой милый Любан!
     Вот  мы и опять в разлуке, мой хороший  любимый  дружочек.  Я не  знаю,
вероятно,  во  мне есть какой-нибудь конструктивный недостаток, мешающий мне
выразить,  как  я  тебя сильно  крепко и горячо люблю,  или, может быть, я в
самом деле неспособен любить так, как это ты себе представляешь и как должен
был бы любить тебя  тот воображаемый старичишка, за  которого ты собираешься
выходить  "вжамуж".  Но,  пока   его  еще   нет,   тебе  все-таки   придется
удовольствоваться  мною,  а  я  по-своему  тебя  очень   люблю,  родной  мой
Любченышек,  и ты окончательно  слепой, если не  замечаешь, что я тебя люблю
больше, чем  когда-либо  кого-либо другого любил. За  последние  годы  наших
мытарств,   переселений,  переездов   и   проч.   к   этому   присоединяется
благодарность  и  уважение  к  тебе  за  работу и  тяготу,  которую  ты  так
мужественно несешь,  и если я тебя иногда жучу за  нытье, то  это происходит
лишь потому, что на основании долголетнего опыта я смотрю на  более бодрое и
менее требовательное отношение к окружающей действительности как на средство
наилегче выкручиваться из всяких испытаний судьбы. Вот и сейчас я тебя очень
прошу не впадать в уныние, а напротив - помнить, что наше положение в  общем
еще очень благоприятное и, если не случится чего непредвиденного, есть шансы
на  дальнейшее улучшение  и, в  частности,  возможность совместной жизни или
более частых свиданий  не  отодвигается,  а приближается.  Будь  уверена,  я
сделаю все возможное, чтобы  иметь  вас  как можно ближе,  так как для  меня
личное счастье без  тебя и без детей  не  мыслимо,  а я от  него  никогда не
отказывался и  думаю,  что смогу его  совместить и  с общественной  работой.
Прости, что это письмо пишу кое-как: вагон сильно  качает. Я еду в  Берл[ин]
один: Наде надо сегодня идти в нем[ецкое] консульство для визы, и она выедет
завтра с  Дорой Моис[еевной]=56 и  с Мееровичем, а мне  ждать  в Копенгагене
было уже невозможно.
     Я постараюсь навести справки насчет квартиры, и Яков Захарович Суриц=57
обещал написать прямо тебе, если будет что подходящее. Его мнение - квартиры
4-5 комн[атные] с  удобствами можно иметь за 3-4 тысячи, и  он почти уверен,
что-ниб[удь] найдется. Я попрошу Воровск[ого] написать в  Стокг[ольм], чтобы
тебе был  курьерск[ий] паспорт в Данию и обратно на случай, если ты захочешь
посмотреть  квартиру. Квартира на  Kaffonsgat,  13  кому-то  уже  сдана  или
обещана. Воровская говорит, что новая снятая для них квартира имеет 8 комнат
и что  они  могли  1/2  уступить  вам  - но  я не  думаю,  чтобы  тебе такая
комбинация улыбалась. Суриц сам легочный и говорит,  что  климат Копенгагена
для него оказался очень благоприятен. Гарин климат  ругает гл[авным] образом
из-за   дождей.  Зато  в  смысле   продовольствия  и  всего  прочего   здесь
сравнит[ельно]  со Швецией раздолье, и жизнь  на 20-30% дешевле.  А главное,
близость к  Берлину. Людей  здесь найдешь не меньше, и будут  они наверно не
хуже  тамошних.  Вероятно, и в смысле  обучения тут будет не хуже,  кажется,
даже есть французская школа.
     Словом,  мне  думается,  было  бы  хорошо тебе  около  15-20  авг[уста]
съездить  в Копенгаген на несколько дней,  ты  бы присмотрелась к  городу и,
м[ожет] б[ыть], решилась бы поселиться в Дании. Возможно, если я задержусь в
Берл[ине], - ты сначала приедешь туда, а затем на обратном пути остановишься
в Копенгагене. В Берлин тебе лучше ехать, я думаю, через Треллеборг-Сассниц:
посмотри  по  расписанию. Впрочем, это я  еще выясню в  Берл[ине]:  заезд  в
Копенг[аген], м[ожет] б[ыть], сбережет тебе  поездку  в  Стокгольм, т. е. ты
получишь немецкую  визу не в Стокгольме, а в Копенгагене. Если удастся найти
место  в Гутафорсе,  то на  1-2 мес[яца] стоит поехать  туда, чтобы вопрос о
зиме выяснить не спеша, кстати и мои дела за это время более определятся.
     Ну  пока, до свидания, мой  родной. Крепко тебя целую  в  милые глазки.
Ложись раньше спать и попробуй обтираться на ночь, а еще лучше посоветуйся с
врачом.
     Девочек крепко целую. Черешни мы ели до самого Константинополя. Качает,
так что нельзя писать. Нине и Ляле привет. Твой Красин.

     No 21. [До 9 августа 1918 года]
     Милый мой Любанчик!
     Составь   исподволь   список  всякой  посуды  и  утвари,  которая   вам
понадобится  для зимнего  житья в Стокгольме.  Хотя все  цены  здесь страшно
возросли,  все  же  в  Берлине это  будет дешевле  купить,  чем в  Швеции. Я
полагаю,  что мне в конце  лета придется,  вероятно, быть в Берлине, и я все
мог бы закупить и даже, может быть, привезти, так как я надеюсь вырваться на
несколько дней к вам в Бостод.
     Иоффе очень настаивает на моих периодических приездах,  ибо  я ему  тут
сильно помог.  И, возможно, если я возьмусь за организацию внешней торговли,
то я возьму  себе и всю консульскую часть и, следовательно, время от времени
должен буду и сюда, и в Скандинавию предпринимать инспекторские поездки.

     No 22. 14 августа 1918 года
     Милый мой родной Любан!
     Пишу  тебе пару  строк в среду,  14  августа, только приехав  в Москву.
Выехал я в ночь с воскресенья на  понедельник. Доехал отлично, и  в 2 ч[аса]
дня сегодня мы были в Москве. Общее  впечатление - недурное. Москва выглядит
чище,  чем обыкновенно. Людей  меньше, магазины  пустоваты, но  город  имеет
совершенно нормальный вид.  Был  вчера у Красиных,  видал  Борю. Все  они  в
добром здоровье, питаются с  трудом, но все же пока живут ладно. Гермаша был
третьего  дня здесь  и  вообще наезжает нередко из Питера. Я,  конечно,  еще
совершенно не осмотрелся и  пока больше ничего  о Москве не  могу  написать.
Пробуду  здесь, вероятно, дней  пять-шесть, потом  съезжу в  Питер. Квартира
наша в Царском  в порядке,  и Нюша, по словам Ге=58 (и Володи),  далеко не в
таком ужасном положении, как это выходило по словам Нины.
     Письмо это посылаю с Иоффе, который сегодня же возвращается в Берлин.
     Пора кончать.  Крепко  вас всех обнимаю и целую. Я  здоров, за  меня не
беспокойтесь, милых детей целую.
     Ваш Красин.

     No 23. 25 августа 1918 года
     Родной мой, любимый Любанаша и милые мои девочки!
     Третьего дня я приехал в Питер и через родственников Циммермана посылаю
вам это письмо.
     В Москве  я пробыл  ровно неделю, сделал за это время много, но зато не
имел возможности  вам  написать  больше  двух-трех  строк.  Как  уже  писал,
впечатление у меня  неблагоприятное. Город выглядит  даже  хорошо, и с  едой
трудно,  но люди как-то кормятся, что же касается лично меня, то,  благодаря
особым  условиям, я  имел возможность обедать по два  раза  в день в  разных
столовых с простой, но домашней  едой, не говоря  уже о  "Праге",  где за 50
руб. можно есть, как и за  сто  марок не  поешь в Берлине. В  результате все
удивляются  моей  толстой  морде  и  еще  не сошедшему  Бостодскому  загару.
(Здоровое место Бостод - я за 3  дня поправился  на кило.) Как  уже писал, я
пока что не беру никаких громких официальных мест и должностей, а вхожу лишь
в Президиум  Высшего совета народного  хозяйства и беру на себя  фактическое
руководство  заграничной  торговлей,  не  делаясь,  однако,  еще  комиссаром
промышленности и торговли. Дела непочатый край и сотрудничества для меня и у
меня   найдется,   вероятно,  немало.  Самое   скверное  -   это   война   в
чехословаками=59 и разрыв  с Антантой=б0:  Чичерин=61 соперничал в  глупости
своей политики  с  глупостями Троцкого, который сперва разогнал, расстроил и
оттолкнул  от себя офицерство, а  затем задумал вести  на внутреннем  фронте
войну. Так как из его генштаба, вероятно, три четверти - предатели, то никто
не  может  предвидеть, чем все это  кончится.  Хуже  всего  то,  что по мере
успехов чехословаков становится труднее сдерживать захватнические стремления
немцев  и теоретически мыслим  такой  оборот,  что при занятии чехословаками
Нижнего немцы ответят  на это  занятием Питера и  Москвы, хотя  бы под видом
военной помощи, а это, в свою очередь, через два-три месяца приведет к тому,
что от  всего большевистского  правительства оставлен на  своем  месте будет
разве один товарищ  Никитич=б2,  так как на иные  специальности  спрос сразу
сильно упадет. Будет очень жаль, ибо не только  я,  но даже Гермаша и многие
еще  больше  правонастроенные люди признают,  что путь  наиболее здорового и
безболезненного развития  лежит  сейчас для России только через  большевизм,
точнее, через советскую  власть,  и победа чехословаков  или  Антанты  будет
означать   как   новую  гражданскую   войну,   так  и   образование   нового
германо-антантского  фронта на живом теле  России.  Много  в  этом  виноваты
глупость  политики  Ленина  и Троцкого, но  я немало виню  и  себя, так  как
определенно вижу  - войди я  раньше в работу,  много  ошибок  можно  было бы
предупредить.  Того же  мнения Горький, тоже проповедующий  сейчас поддержку
большевиков=63,  несмотря на закрытие  "Новой жизни"=64 и  недавно у него из
озорства произведенный  обыск=65.  Питер  выглядит  тоже  очень  недурно, на
улицах полный порядок, даже по случаю бывшей  карьеры заведена  опрятность и
чистота=б6. Правда, улицы пустынны и весь  город имеет вид выздоравливающего
больного. Несомненно, худшие времена позади,  и если бы не эта чертова война
под   Казанью,   Вяткой=б7  и  проч.,  можно  было  бы  спокойно,   уверенно
рассчитывать  на  дальнейшее и прочное  улучшение.  Был  я  сегодня  с Ге  в
Царском, но неудачно - Нюша уехала, должно быть, в Петергоф, и мы, поцеловав
замок, вернулись в город ни с чем. Во всяком случае, квартира в порядке... и
я (да и Ге) могу только  подивиться тем ужасам, которые нарассказала Нина из
Бостода.  Вообще   очень  прошу  не  верить   никаким  ерундовым  паническим
рассказам.  Не будь  войны на  Волге  и обусловленной  ею  продовольственной
неурядицы, я  не задумался бы  вас выписать  сюда:  настолько  велико вообще
успокоение  и  упорядочение  всей  жизни.  В  частности, за  мое  питание не
беспокойся, я прекрасно ем и не экономлю в деньгах. Надеюсь в конце сентября
или в начале октября с вами хоть ненадолго увидаться и взять тебя с собой на
неделю-другую  в  Берлин.  Старый  сундук  привезу  сам: на  пароходе его не
удалось  отправить  из-за  этого  неожиданного  отсутствия  Нюши.  Тороплюсь
кончать. Пока прощайте, мои милые. Крепко  вас всех целую. Будьте здоровы  и
благополучны.  Пишите через  Солом[она] и не беспокойтесь за меня. Дядя Гера
крепко Вас целует.  От Андрея недавно  были хорошие вести. Он ведет трудовую
жизнь и намерен вообще  осесть на земле, в чем ему можно только  завидовать.
Крепко целую.
     Твой Красин.
     М. И. Каплан здрав