лагополучно  возвращается к образу жизни, от
которого в Советской  России его все-таки отучили. В  Лондон попасть  мне не
удалось,  так  как  переговоры  -  частью  по желанию  Укр[аины],  частью по
необходимости  иметь в  них  Стом[онякова] - должны  были быть  переведены в
Берл[ин], а как только они придут к концу, надо срочно  добиться утверждения
Москвою.
     Погода тут стоит  уже вроде  осенней, и я не  прочь был бы погреться на
солнце. Поеду в Москву или полечу, еще не решил. Если будет сыро и дождливо,
то  придется ехать по ж[елезной] д[ороге], хотя это потеря трех  с половиной
дней. Ну, целую вас всех. Напишите же хоть строчку!
     Ваш Красин.

     No 49. 13 сентября 1922 года. Смоленск
     Милые мои маманя и девочки!
     Я очень был огорчен, не получив от вас за две недели в Берлине ни одной
строчки, и, сознаюсь, с довольно кислым настроением уехал из Германии.
     После трудных  переговоров с Уркартом  я подписал договор, но он должен
быть еще утвержден Москвой, и вот для этой, по существу, бесполезной, но при
наших  головотяпских  порядках неизбежно-необходимой  процедуры  я  и еду  в
Москву, и только закончив  таким образом это важное дело,  смогу  думать  об
отпуске.  Для скорости  решил  еще  раз  слетать  и  вчера утром вылетел  из
Кенигсберга. К сожалению,  ветер был противный, мы израсходовали весь бензин
и вынуждены были опуститься в одном  имении  верстах в 8 от Витебска. Бензин
достали сегодня  только к 3  1/2 часам дня,  тем  временем ветер превратился
чуть не в бурю, и до Смоленска 120 верст мы тащились почти два  часа,  т. е.
шли  со скоростью автомобиля. Лететь в  5 1/2 ч[асов]  в Москву  было бы уже
неблагоразумно,  ибо при противном ветре мы попали  бы  туда к 11-12 ночи, а
при  внезапной остановке мотора пришлось бы спускаться впотьмах,  что весьма
рискованно. Решили, что поговорка тише едешь - дальше будешь действительна и
для  авиации, и  решили заночевать в  Смоленске,  чтобы вылететь завтра рано
утром  и быть в  М[оскве] около  полудня. Пишу сейчас это письмо в маленьком
домишке при аэродроме, населенном разными авиационными немцами=15.
     Рассчитываю  все-таки покончить  с уркартовским делом  довольно скоро и
числу к 20 быть в Берлине. Пожалуйста, сообщите мне через Берлин:
     Handelsvertretung   der  Russischen   Sowjet   Republik,   Sekretariat,
Massenstr[asse], 9, Berlin, на  внутр[еннем] конверте: для спешной пересылки
Л. Б.  Красину, где  вы и какие ваши планы, как долго  вы могли и хотели  бы
остаться в Италии и где, при  условии моего  приезда. Надо же мне,  наконец,
хоть что-нибудь о вас знать.
     Целую. Красин.

     No 50. 17 сент[ября] 1922 года
     Милые мои маманя и девочки!
     Наконец-то от вас  хоть одно письмо от 9 сентября, и то от мамани, а не
от вас, ленивицы вы этакие.
     Получил я  письмо как раз перед отлетом  почты и потому успею  написать
лишь пару строк.
     Приехал  я  в Москву (прилетел)  только  14  сент[ября],  так  как буря
заставила  нас два раза  ночевать  в пути, один раз  не долетев  8 верст  до
Витебска, а другой- в  Смоленске. В Витебске мы только к 3 1/2  дня получили
бензин и,  так как  лететь  пришлось  против  сильного шторма, перешедшего у
Смоленска прямо  в бурю, то  эти 120 верст мы летели 2 часа и только в 5 1/2
дня были в Смоленске. До Москвы оставалось при такой погоде не менее 4 часов
и,  считая  еще 1/2 часа  на налив бензина,  попали  бы в Москву только к 10
вечера, т. е. впотьмах,  что небезопасно в случае, если бы под самой Москвой
что-нибудь  случилось и пришлось бы опускаться не на аэродром, а где попало.
Тут легко было бы налететь на что-либо, и  потому осторожный наш пилот решил
заночевать, против чего, разумеется, возражать не приходилось.
     Утром  14-го вылетели в 8 часов.  Сперва был дождь, потом прояснило, но
ветер дул против, а под Москвой опять попали в бурю; весь город был сплошное
пыльное  облако,  хотя  купол  Христа  Спасителя  видно  было  верст за  20.
Пролетели над Серебряным Бором и  быстро опустились на Ходынке=16 шагах в 50
от самого ангара. Трепало и покачивало нас изрядно, спутник мой, ирландец, с
полдороги  страдал морской  болезнью, я же чувствовал себя великолепно.  Мне
теперь скучновато  будет ездить по железным  дорогам после этих трех больших
перелетов. Опасность главная, сколько я понимаю, состоит во взлетах с плохих
аэродромов и в посадке на таковые. При разбеге  машина имеет  скорость около
80-100 километров/час, и если она перегружена или ветер  неблагоприятный, то
она не успевает  подняться  в  воздух,  доходит до  края  аэродрома,  и  там
попадает   на  ров,  канаву   или   какое-либо  препятствие,  и   тут  легко
перевернуться или  разбиться и не только сломать себе шею, но чего доброго и
сгореть.  В воздухе чувствуешь себя спокойнее, чем в  автомобиле,  настолько
идеально работает  мотор и устойчиво идет  сама машина. Конечно, все зависит
еще  от пилота, но мне  дали лучшего, и перелет наш от  Кенигсберга  прямо в
Смоленск и особенно от Смоленска  до  Кенигсберга в передний путь 28 августа
был прямо замечательный.
     Ну, теперь я пока налетался вдоволь, и так как отсюда мне надо  заехать
в  Стокгольм, чтобы взять оттуда  с  собою Сонечку,  то  даже  и при желании
лететь было бы  нельзя- тут еще нет воздушного  сообщения. Сонечка поехала в
Швецию со служебным  поручением, но пользуется  поездкой и для отпуска. Если
меня тут  не очень задержат, я думаю привезти ее на несколько дней в Италию,
показать  ей ребят и девочкам ихнюю  тетку. Я только, к сожалению,  никакого
представления  не имею о  ваших планах.  Насколько длительно имеет быть ваше
пребывание в Венеции!? Едете ли вы туда, чтобы  дождаться меня,  напр[имер],
на Лидо, или это заезд уже на обратном вашем пути  в Англию? Мне отпуск  уже
разрешен, но я затрудняюсь сказать, когда выеду из-за уркартовского дела.
     Договор мною заключен в Берлине, могу сказать, блестяще, но он д[олжен]
б[ыть]  еще  ратифицирован Совнаркомом,  а  тут  многие  умники,  частью  по
невежеству,  а иные,  м[ожет] б[ыть],  и  по христианскому желанию подложить
ближнему свинью, начинают  что-то  мудрить, морщить носы и,  что называется,
воротить  рыло. Мне приходится дождаться двух-трех решающих заседаний и дать
генеральный бой. Полагаю все-таки,  что 20-23 сент[ября] мне удастся выехать
и  не позже  10 окт[ября] я буду  у вас.  Долго  мне в Италии, очевидно,  не
придется быть, если  вы торопитесь в Англию, но, с другой стороны, в Лондоне
уж не отдых, мне там не дадут  покоя. Впрочем, если я тут разойдусь с нашими
по  поводу урк[артовского]  договора, то у меня легко может получиться отдых
весьма  продолжительный,  вплоть  до  полной отставки. Ну, да это  там видно
будет.
     Москва имеет хороший  вид,  местами почти довоенный.  Хороший урожай  в
средней  и восточной России  сильно помог. Кое-где  на  юге  есть  саранча и
другие вредители.
     Москва  в  1920-[19]21  году,  когда  была  на наркомпродовском  пайке,
требовала в день 18 вагонов хлеба. Сегодня еженедельный привоз-  80 вагонов.
Вот  это  четырехкратное увеличение потребления  хлеба  тоже  что-нибудь  да
значит.  Москва  внешне  сильно  упорядочилась.  В  некоторые  часы  уличное
движение  настолько  интенсивно, что  почти  нельзя  в автомобиле по  улицам
проехать.
     РСФСР Народный Комиссар внешней торговли.

     No 51. 21 сентября 1922 года
     Милые мои маманя и девочки!
     Я  предполагал  выехать  отсюда   не  позже  23  сент[ября],  но   дела
складываются так, что я едва ли выеду ранее 29-30 сент[ября]. Боюсь, что вам
будет трудно ждать до этого времени, тем более что мне во что бы то ни стало
надо ехать через Швецию, т. е. потерять на это лишних 3-4 дня. Вероятно, вам
уже надоело в Италии, и, так как мой приезд затягивается, я уже не хотел  бы
вас  стеснять  в  дальнейших  планах,  и,  если  вы стремитесь  в Англию, то
поезжайте туда теперь же. Я в этом случае тоже проеду из Берлина в Лондон, а
отпуск либо отложу,  либо использую его как-либо  иначе. Очень досадно,  что
все это так выходит, но мне в данную минуту уехать абсолютно невозможно.
     Пишите мне через Стомонякова: совершенно  безбожно  с вашей  стороны за
все время не написать мне ни разу, я этого все-таки от вас не ожидал. Если у
вас не хватает денег, пишите Стомонякову, я прошу его вас ими снабдить.
     Целую всех. Ваш папаня.

     No 52. [Конец сентября 1922 года]
     Милые маманя и девочки!
     Я здесь застрял и не могу выбраться. Мною 9 сентября заключен в Берлине
договор, по отзыву всей мировой печати, превосходящий по своему значению все
доселе  заключ[енные]  нами договоры плюс Генуя и Гаага, но здешние мудрецы,
пославшие меня 24 августа лететь в Берлин и обратно, теперь, что называется,
воротят рыло.
     Дела у нас тут настолько  серьезны становятся, что я подумываю об уходе
с работы этой  совсем:  слишком велико  непонимание руководящих  сфер  и  их
неделовитость,  так что буквально опускаются руки. Таким образом, мои милые,
нам   еще   раз  предстоит  довольно  крупная  ломка  всех  наших  жизненных
обстоятельств и  условий. Возможно, это и  к лучшему,  можно будет несколько
отдохнуть и разобраться в этой сутолоке последних дней.
     Я твердо решил уйти из пр[авительст]ва, если не проведу  этого дела=17,
но пока не проиграл его во всех инстанциях, должен бороться до конца. Теперь
решено перенести  дело на  пленум, который  состоится  5 октября=18, значит,
ранее 7-10 окт[ября]  мне не  выехать.  Боюсь, что вы так долго  не  сможете
ждать  и, кроме того, может  создаться такое положение, что  мне обязательно
придется  быть сперва  в Лондоне, возможно, для свидания  с Ллойд  Джорджем.
Отпуск мне дан, но когда я его использую - неизвестно. Здесь все здоровы,  и
Митя поправился почти совсем.
     Целую всех. Ваш Красин.
     Если  нужны  деньги,  выписывай   их  или  через  Берзина,   или  через
Стомонякова, которого я уже дважды об этом просил.
     РСФСР Народный Комиссар внешней торговли.

     No 53. 25 сентября 1922 года
     Милая маманя и девочки!
     Приехала В[ера] И[вановна], жена Андрея, и сообщила,  что  он  выехал в
Константинополь  и имеет визы в Италию и Англ[ию]. Полагаю, что вы с ним уже
так или иначе  связались. Адрес Виктора: Victor  Ox, Poste  anglaise,  poste
restante. Constantinople.  Если у вас еще  нет  ничего  от Андрея,  то  надо
писать  или телегр[афировать] Виктору по этому  адресу, и тогда  уже решите,
как и где с Андреем встретиться.
     У меня дела пока все еще не определенны, и выеду я отсюда вряд ли ранее
10 октября.
     Пока целую всех, надо письмо сдавать на аэропочту.
     От вас по-прежнему ни строчки.
     Кр[асин]

     No 54. 8 октября 1922 года
     Милые мои маманя и девочки!
     Наконец-то от дочерей  получились письма с более или менее определенным
адресом. Я все еще не могу уехать. Хотя главные дела  уже  и окончились (как
вы  знаете из газет), но я  нахожусь еще  в  положении  ерша, которому  надо
додраться с карасем. Надеюсь, впрочем, что  это операция  будет недолгая,  и
мне  удастся  выехать дня через  два-три.  Мне  очень  жаль,  что не удалось
погреться на солнце и покупаться в море, и еще  более жаль, что я и вас сбил
с  толку и нарушил все ваши планы и расчеты, но ничего не  поделаешь,  такая
уж,  очевидно, моя проклятая судьба, что  нет  мне  ни отдыха,  ни  срока. В
данном случае, к тому же, все труды, работа, энергия, талант пропали  даром,
и небольшое количество ослов и болванов разрушило всю мою работу  с такой же
легкостью,  с   какой  мальчишка  одним  ударом  разрывает  тонкое  плетение
паука=19.  Даже   для  моего   ангельского   терпения  это   испытание   уже
превосходящее всякую меру.
     Если  я  выеду  около  10-12,  то  буду  в  Берлине,  дай  бог, к 18-20
окт[ября],  так мне непременно  надо проехать через Стокгольм. Когда-то туда
теперь еще  попадешь! В Берлине придется пробыть тоже не менее 3-4 дней, так
как со Стомоняковым,  да и вообще, могут предстоять большие разговоры. Таким
образом,  только  к самому  концу месяца я  могу освободиться. Вам, наверно,
Италия  успела  уже   надоесть,  да   и   пора  сейчас,  пожалуй,  не  столь
привлекательная. Предоставляю вам решать, как быть  дальше: ехать ли  мне  к
вам с  тем, чтобы попытаться где-нибудь  на море урвать у солнца еще две-три
недели, или же мне  отказаться от  мечты  поехать  на юг  до будущего  года,
вернуться всем в  Англию и вам засесть за работу. Я в этом случае,  затратив
неск[олько] дней на врачей,  тоже вернулся бы в Лондон. Немецким врачам надо
будет показаться как для генерального просмотра, так и специально уховику: у
меня  в   левом  ухе  опять   завелась   какая-то   пакость,  и  надо  будет
посоветоваться  с  каким-нибудь  хорошим  специалистом. Сердце работает  как
будто еще по годам  хорошо,  но и его просмотреть не  мешает.  Планы  мои от
активной работы  отойти, подучить  англ[ийский] язык и, может быть, написать
кое-что.  К  весне буду стараться частным лицом попасть в Америку,  прочесть
там  несколько лекций, а дальше уже  будет видно, что и где делать. До весны
проживем в Лондоне, а там надо будет, вероятно, думать о какой-либо перемене
места,  так как  на вольный  заработок в  Англии не проживешь, надо выбирать
страну  подешевле.  Предприятие  это  будет  нелегкое, везде  стало отчаянно
трудно и тесно жить,  и один квартирный вопрос чего стоит. Ну, обо всем этом
успеем  поговорить. Встретились ли вы, наконец, с Андреем, который уже давно
в Константинополе  и,  по словам Веры  Ив[ановны] =20,  имел  итальянскую  и
английскую визы? Имел  ли только соотв[етственно] монеты,  не знаю. Андрей у
отца в Конст[антинополе]. Если вы еще не списались, немедленно сделайте это.
Вера  Ив[ановна] приехала сюда со своими ребятами и мается  тут с отысканием
квартиры, зимней одежды и проч. Дело нелегкое. Впрочем, она человек бойкий и
не пропадет: тут  только теперь такой  публике,  что купить-продать умеет, и
жить,  а средний брат-интеллигент -  хоть пропадай.  Все есть, но  за  такие
деньги,   что  лишь  спекулянту  под  силу,  а  обыватель  ходит  и   зубами
пощелкивает. Впрочем,  в  этом году  Москва даже чиниться  начала, а в нашем
доме даже водяное отопление налаживается.
     Митя  поправился  почти совсем,  но  учиться ему  еще  до весны нельзя.
Приезжал  на месяц в  Москву, но  вчера опять  уехал в Шатуру. Ушок так-таки
совсем стал деревенский и в  городе редко показывается. Гермаша же тут живет
и разработал много очень интересных вещей. Пора ему  идти в профессора. Тетя
Соня  в Стокг[ольме], но,  кажется, очень  скучает  по своим деткам!! И даже
отпуск  ей кажется не впрок. Боюсь, что теперь уж  не удастся мне их [к] вам
привезти: срок  ее отпуска  оканчивается. Ну, пока  прощайте. Целую вас всех
крепко. Пишите мне через Стомонякова, Maassenstrasse, 9.

     No 55. 6 ноября [1922 года]
     Милый мой Любанаша!
     Очень  тебе благодарен за твое милое письмо и, главное, что скоро  меня
известила, как  вы доехали. Жаль мне, что вас, бедных, так потрепало, хоть и
хвастались девчонки, что они любят качку!
     Приятно  знать, что  Лондон  вас  хорошо  встретил, самочувствие  много
значит.
     Я  тут  по-прежнему  еще  не  могу  решить,  куда  именно  поехать.  От
Вор[овского]  получилось  известие,  что  со   стороны  фашистов=21  никаких
неприятностей опасаться  мне нечего,  но у  нас  сейчас по другому поводу  с
итальянцами  дело дойдет, вероятно, до торговой войны,  а  так  как при  ней
возможны  всякие эксцессы (особенно с нашей  стороны, по  малой культурности
местных  властей), то Вор[овский] опасается всяких неприятностей.  Так вот и
неизвестно еще, что тут делать.  Впрочем, несколько дней надо еще пробыть  в
Берлине: тут приехал Путилов=22 (тебе  кланяется)  и французы разные, а и со
Стомоняковым  многое еще  надо  обсудить. Авось  за это  время  положение  с
Италией более выяснится.
     Сейчас получена телеграмма о болезни Берзина. Пожалуй, придется мне еще
поехать  в  Лондон, хотя при  этом я рискую своим  отпуском, особенно  ввиду
пребывания там ревизионной к[омисс]ии.
     Ну, пока кончаю: уже публика меня ждет.
     Целую тебя крепко, родных девочек, Наташу, Нину, Лялю.
     Привет всем. Володю видел дня 3 назад.
     Твой Красин.

     No 56. 14 ноября 1922 года
     Милый мой, дорогой Любанаша!
     Спасибо тебе за твое письмо, как будто у вас в  Лондоне побывал, и даже
на праздновании 7 ноября. Я все еще торчу  в Берлине, не бесполезно  с точки
зрения дел, но все же сверх всякой программы. Французы все водят  за нос,  и
хотя от многих я получал уверения, что  виза будет и даже в Москве уже  было
напечатано  о моем  приезде  в  Париж, официально дело все  еще ни с  места,
просить  же о  визе я не  буду,  пока не  получу  определенной уверенности в
положительном ответе. Хотелось также дождаться  Андрея, повидаться  и помочь
ему с визой.  Андрюша  теперь  уже  здесь, выглядит  очень  хорошо и  бодро.
Паспорт у него, к сожалению, какой-то грузинский,  и я  еще не  знаю, как мы
для него добьемся  англовизы. В крайнем случае придется прибегнуть к услугам
З., он как-нибудь да устроит.  В крайнем случае, если бы уж никак не удалось
(чего я не думаю), пришлось бы тебе приехать в Берлин с ним увидеться. Держи
меня в курсе дела, какой ответ дадут французы Берлину.
     Андрей пока  поселился в Берлине, походит  тут по музеям и  пр.  У него
мечта  поступить  в Реймс в школу виноделия,  но еще  неизвестно,  как будет
вопрос  финансов.  Во всяком случае у парня  в  голове дело, а  не  ветер, и
мальчик  этот не  пропадет. Хуже стоит дело с  Володей. Он болтается тут без
всякого дела, и я думаю на него сделать некоторый нажим в смысле прекращения
такого  времяпрепровождения. Тебе тоже пора понять, что для него праздность,
кабаки и среда шиберов=23, прощелыг и сутенеров гораздо хуже всякой болезни.
Абсолютно несчастная  была мысль отправлять его [в] Италию. В Шварцвальде=24
он тоже вовсе не лечился и не отдыхал, а выпивал и  болтался  зря, и никакой
физической пользы из лечения не вышло.  Морально  же он сильно разложился, и
заставить  его  войти  в норму будет очень нелегко.  Вся штука имеет еще тот
плохой   привкус,   что  около   него  околачиваются   шибера,   определенно
спекулирующие  на его  близости ко мне,  и  все это при наличности "Рулей" и
"Последних новостей"=25 чревато всякими и всяческими столь же глупыми, сколь
неприятными сплетнями,  выдумками и  проч.  Я  думаю, никакого  специального
лечения   ему  не  надо,  отдых   у   него   превращается   в   утомительное
ничегонеделание  и плохой образ  жизни и надо  ему  попросту  становиться на
работу, притом не откладывая это до возвращения из России Либермана, который
туда даже еще не выехал, да и неизвестно, когда выедет. Так я это все Володе
и скажу, и, думаю, будет  лучше  ему  послушаться меня, тебе же посоветую не
расслаблять и без того слабого уговорами ехать на какие-то курорты, где  он,
повторяю, только будет тянуться за шиберами, усиленно курить и выпивать.
     Ты уж не сердись на  меня, Любанаша, но,  право,  мне жалко В[олодю], и
твоими  методами материнских забот и жалости ты его только губишь.  Он начал
было выправляться в советской  суровой школе, а теперь все это опять  прахом
пошло.
     Вчера был я со Штолем у врача, проф. Unger, будто бы хороший специалист
по внутренним болезням. В  общем  ничего у меня не нашел,  кроме повышенного
давления в сосудах и увеличения какого-то из желудочков сердца. Завтра иду к
нему на 2-3 дня в клинику, где будет сделано систематическое исследование, и
уже после этого профессор определит для меня режим.
     Субъективно я себя чувствую прекрасно, голова свежая, желудок работает,
но, конечно, машине уже 52  года,  и сосуды не могут быть столь эластичными,
как у новорожденного  или у нашего Любана. Как  бы  ни было, эскулапы  могут
надо  мной изгаляться сколь