го  с прислугой  с незнанием языка и
особенно, вероятно, с бюджетом.  И сервировка (это еще туда-сюда:  посуда  и
пр[очее]  еще едут),  но и  самое  содержимое обеда было более чем скромным.
Куда до наших!!
     К  Эрбету лично отношение здесь  хорошее,  но  Париж ему так же мало, и
пожалуй еще меньше, помогает, как М[осква] мне. Скоро,  пожалуй, начнут  его
попрекать,  что  он  слишком  советизировался.  Тон всегда задает  маленький
чиновник.
     Маруся и Борис  Эрбетам много  помогли,  и самовар  пришелся им  весьма
кстати.
     Ну, а как  же вы, мои  миланчики, поживаете? Так  бы и взглянул на вас,
хоть одним глазком.
     Как маманичкино здоровье и  ваша учеба?  Как себя  чувствует "живущий",
приехала  ли  Ляля,  как  внутренний  весь  распорядок:  не  передрались  ли
почтенные коллеги?
     Насчет нашего enfant terrible=52 Чич[ерин] и Литв[инов]  очень нажимали
на выпирание. Я  занял  позицию благожелательной  умеренности,  памятуя, что
могут и похуже кого-либо подыскать, все  решили оставить как есть,  а теперь
этот балда сам просит  об  отозвании ввиду  наличности "крупных политических
разногласий" - в чем  они состоят, никто,  кажется и сам он, не знает. Какое
будет решение, еще не знаю.
     Крепко  вас, милые  мои, целую и  обнимаю.  Скоро,  надеюсь,  увидимся.
Пишите сюда, так, числа до 15-20 февраля. Ваш Папаня.

     No 96. 15 февраля [1925 года]
     Милая моя маманичка, дорогие мои любимые дочери!
     Я уже совсем было начал подсобираться в путь-дорогу и предполагал около
20 выехать к вам, но сейчас возникает неожиданная задержка. Авель  приехал с
Кавказа и  привез оттуда наказ  мне непременно приехать  к  ним в  Тифлис на
сессию ЦИКа, имеющую открыться 1 марта, и выступить  там с докладом. Придают
значение  этому в  связи  с  двусмысленной  позицией  Франции  в  вопросе  о
признании  Грузии=53  и хотят  приездом моим  на Кавказ  подчеркнуть, что  в
Париже я представляю не только РСФСР и Украину, но  и республики Закавказья.
Конечно, вся эта поездка возьмет не менее 2 недель, и, если она состоится, я
попаду к вам, пожалуй, только к 15 марта.  Я  говорю "если", потому что НКИД
заявляет протест, и в четверг ЦК решит окончательно, ехать  ли  мне  в Париж
или в Тифлис. Переговоры=54 предполагается вести с прохладцей,  не торопясь,
и с этой стороны препятствий к поездке в Тифлис не имеется. На Кавказ (в том
числе, конечно, и в Баку) съездить мне  надо, и,  пожалуй, лучше это сделать
теперь, а то как начнутся переговоры, я  буду  прикреплен к  Парижу,  а там,
глядишь, подоспеет Америка. Лично я склоняюсь поэтому  к поездке, да и Авель
очень уж настаивает  ехать всем  собором. Если же возьмет верх  мнение НКИД,
который  находит, что не  особенно  удобно так долго быть  вне Парижа,  то я
выеду, вероятно, через  дней 10, если на раньше. Зависеть это будет, главным
образом, от того, как тут уживется и  сработается Стомоняков. Он уже приехал
и начинает  работу. Здоровье, кажется, в сносном состоянии. На днях заболели
Гермаша и Митя, оба испанкой. Неудивительно: зима совсем гнилая, снегу  нет,
ездят  на  колесах,  улицы  полны миазмов  и  грязи.  Немного побаиваюсь  за
Гермашу, инфлюэнца протекает  теперь иногда с разными осложнениями. Сам тоже
берегусь и к  Красиным даже не хожу, а  только говорю по телефону -  видите,
какой  я стал  благоразумный. Сонечка поправилась,  но  все  же ей  придется
недельки на 2 пойти для отдыха в санаторий. Ася собирается с Помзей ехать на
год в Японию, работать в  торгпредстве, благо знает английский язык. Но это.
впрочем, еще в проекте.
     Как же вы-то там поживаете? Последнее письмо мамани от понедельника, на
третий день после моего отъезда, и  затем я ничего от вас не имею. Послал уж
вам вчера телеграмму. Как-то идут там у вас дела?
     Вопреки ходатайству Ш. о возвращении  в М[оскву] (к чему и я после  его
письма склонялся), постановили  оставить его в Париже. Чего  доброго, начнет
колобродить и  придется его унимать домашними  средствами.  Насчет  сметы  и
штатов дело более или менее благополучное, кредиты, вероятно, все проведу.
     Из  одного письма Волина=55 я с  некоторым удивлением прочел о том, что
открывали  мой шкаф.  Как это было  сделано и почему мне не телеграфировали?
Неужели они  уже издержали все деньги, какие им были даны. Мне это не совсем
нравится, к тому же в шкафу есть и деньги НКВТ (автомобильные), которых ни в
коем разе нельзя  трогать. Вообще  же тут идет отчаянное жмотство и экономию
предписывают сугубую и во всем - с души прет.
     Теперь  два слова  о моем приезде.  Так  как уверенности в  том,  что к
приезду не  будет подготовлен какой-либо сюрприз,  полной ни у кого нет,  то
нужно бы с Еланским=56 и  Волиным обсудить, как этот приезд обставить. Может
быть,  целесообразнее будет  встретиться, напр[имер], в Брюсселе и оттуда на
автомобиле?  Или  просто ехать обычным путем?  Я  только  ставлю  вопрос  на
обсуждение, тем более,  что ведь не знаю, как там складывается  обстановка и
какие поступают сведения.  Разумеется, никакого беспокойства  я не испытываю
и, по  всей вероятности, надобности в особых каких-либо мерах не встретится,
но подумать об этом все же не мешает. Я на день-два остановлюсь в Берлине, и
ко  времени моего приезда туда надо,  чтобы  там,  у  Крестинского, были уже
совершенно точные указания, каким именно путем и какими поездами ехать.
     Ну вот, пока все. Едет курьер и надо письма сдавать.
     Крепко всех вас целую и обнимаю. Ваш Папаня.

     No 97. Москва, 1925, август [начало месяца]
     Милая моя Любаша!  Время  идет быстро, и вот  уж  три недели, как я  из
Парижа. Здесь совсем не замечаешь, как летят дни: каждый день надо так много
сделать, и  сама работа интересна и  захватывает  целиком. Первые бои прошли
для нас удачно, в  частности,  мой  доклад=57  произвел  на  аудиторию очень
большое действие, и отзвук  его  пошел волной по городу.  Создался известный
перелом,  и  имеется   сейчас   еще  до  окончательного  обсуждения  большая
уверенность в успешном для нас исходе всей кампании.
     Сейчас приехал  Филипп Р[абинович], и  на днях начнется "судоговорение"
по лондонским делам.
     Конечно, мне уже пришлось  впрячься  и во всякую другую работу. Экспорт
хлеба  попал  в  затруднительное  положение из-за дождливой осени. Мужик  не
везет  хлеба, а  за  границей  мы запродались уже порядочно.  Выворачиваться
очень трудно, тем более,  что в  организации  самой заготовительной кампании
наделано немало ошибок.
     Я  занят до такой степени, что даже в юбилее Академии наук=58 не принял
почти никакого участия, уже не говоря о поездке в Питер, но даже  на главном
банкете  не  мог быть, так  как  кончал  свои  тезисы и  брошюры  по внешней
торговле.  Только  и выступил  раз на  вечернем заседании  с приветствием от
Совнаркома. Академиков  и ученых приняли на славу, накормили  и напоили так,
как им и не снилось, и все это во дворцах, в самой торжественной обстановке.
Думаю, у многих от обжорства  будет расстройство желудков, а есть ведь 85-ти
и даже  90-летние  старцы.  Вообще  посещаемость  СССР  иностранцами  сильно
возросла, и уже делается модой поехать в Москву.
     Виделся с Гермашей.  Все они  здоровы. Наташа сейчас  здесь и в четверг
ворочается  в  Констан[тинопо]ль. Ругает его  на  чем свет стоит. Авеля тоже
видел  мельком;  мало изменился, был на  Кавказе, но  кроме проливных дождей
ничего там не видел.
     Мне  почему-то кажется, что у  вас  в Vichy тоже дожди: я там был  один
день в 1905 г., и дождь лил сплошной.
     Здоровье мое хорошо, принимаю иод и чувствую себя отлично.
     Пишите  мне  и  извещайте  о перемене  адреса, иначе  неизвестно,  куда
адресовать письма. Крепко вас всех, милые мои и дорогие, целую.
     Ваш папаня.

     No 98. 11 сентября 1925 года
     Милая моя, дорогая золотая и любимая маманичка! Не сердитесь, что я Вас
так зову,  родной мой  дружочек,  но я всегда о  вас ласково  думаю,  как  о
маманичке моих золотых  девочек, и я не знаю, почему бы это  должно было Вам
быть неприятно.
     Ну  вот,  я  и опять в  Москве. Встретила она меня плетью: льет  дождь,
холодно вообще, видимо, конец лету. Погодка эта  нам будет стоить  миллионов
300 из-за ухудшения качества хлеба и неполной его уборки.
     Дома в квартире  отчаянный развал, эти черти ухитрились дотянуть ремонт
отопления до  сих пор  и,  вынимая трубы, разворотили все  стены ниже уровня
подоконников,  насвинячили по всему полу, запылили мебель, вообще мерзость и
разрушение.  Пропаж и поломок  как будто незаметно, но недели  две этот хаос
еще продлится. Впрочем, мне до всего этого мало дела: тут столько вопросов и
такая предстоит борьба, что не до внешней  обстановки. Первый бой будет  уже
завтра, на пленуме:  доклад их о  преобразовании и мой содоклад по этому  же
поводу=59.  Я  себя  чувствую  прекрасно,  сию  минуту  как  раз  надиктовал
несколько листов тезисов, думаю,  что, несмотря на то, что я почти один буду
выступать против  целой стаи, атаку эту мы отобьем. Пленум же  ЦК  предстоит
еще 25 сентября, и вся история затянется, верно, изрядно.
     С нашими франц[узскими]  делами выходит все-таки крупное недоразумение,
и  все  полученные  мною  из Парижа телегр[аммы]  звучали  здесь как ирония.
Французы опять решили нас  надуть, а наши ребята этого не поняли и чуть-чуть
не попались на удочку:  связать выдачу флота с урегулир[ованием] долгов,  т.
е. фактически флота не давать, ибо ясно, что в этих условиях мы флота сейчас
не получим=б0.
     Ну, вот это пока все, некогда больше писать.
     Целую тебя крепко и нежненько, роднуша моя, письмо посылаю через Париж,
ибо в адрес в Виши не очень-то верю.
     Девушек моих родных крепко целую и обнимаю.
     Любанчик, мой милый, не скучай, береги здоровье, пиши.
     Твой, тебя любящий Красин.
     Шлю письмо в Виши, ибо до курьера неделя.

     No 99. [После 12 сентября 1925 года]
     Родные мои!
     Пишу  две строчки, ибо  почта уходит  сегодня, а  у  меня буквально  ни
минуты свободного времени. Вступили в  полосу  боев,  и  первое  сражение, в
субботу  12  сентября, прошло с  очень хорошим  для нас результатом. Я был в
ударе и  в  часовой речи изрядно потрепал своих  противников.  На днях  имел
разговор со  Стал[иным],  и,  к  удивлению,  он  занял  очень примирительную
позицию=61. Конечно, еще рано говорить о результатах, но все же имею большую
уверенность в конечной победе.
     Здоров вполне, и настроение у меня великолепное.
     Как  же  вы-то,  мои  миланчики,  поживаете? Маманечка, не  скучайте  и
берегите ваше здоровье.  Людмиланчик мой, предписываю тебе  тоже  совершенно
вылечиться.
     Целую, обнимаю вас всех, крепко целую.
     Будьте здоровы и благополучны.
     Милый мой Любан, крепко тебя целую в особицу, очень  тебя люблю, помню,
скучаю, всегда о тебе думаю. Аминь.
     Ваш папаня.

     No 100. 6 октября 1925 года
     Милый  мой, дорогой и родной Любанаша, солнышко мое  золотое! Мне очень
жаль, что я могу тебе послать только это коротенькое письмецо, но Гринфельду
приспичило выезжать как раз и именно, когда у нас в полном разгаре пленум=62
и когда мне приходится развивать действительно невероятную работу.
     Бороться пришлось на все фронты, и, по сути, мне одному, ибо хотя М. И.
[Фрумкин]  вел себя при  всех выступлениях вполне  корректно,  но в наиболее
боевые  моменты все же стушевывался на  второй план и  все удары приходилось
принимать мне. Сколько  я за это время продиктовал и написал разных тезисов,
брошюр, поправок, резолюций и пр.  Произнес уже четыре больших речи, из  них
последнюю как  раз сегодня, перед  всем пленумом. В общем, НКВТ выходит (или
выйдет, ибо история  еще  долгая:  сегодня выбрана  комиссия  для разработки
проектов  постановлений, и она может  работать еще месяцами), вероятно,  без
особенно  большого  урона.  При  внимательном  нашем  отношении  к  делу   и
выдержанном  руководстве  можно   бы  и  вовсе   обезвредить  предположенные
изменения.  Вообще,  из  подготовленного  рядом ведомств большого  нападения
против НКВТ и монополии внешней торговли не вышло  ровным счетом ничего: они
плюхнулись в лужу самым позорным образом, и разбито это кольцо было  главным
образом моими выступлениями, это я могу без лишней скромности утверждать.
     Но вместе  с  тем  совершенно  удручающее впечатление  остается  от той
быстроты, с  которой  большинство  руководителей катится  вниз по  наклонной
плоскости  нэпа.  Даже  Троцкий,  бывший   резким  сторонником   мон[ополии]
вн[ешней]  торг[овли], получивший  на ее  защиту мандат от  Ленина, путается
сейчас  самым  невозможным и позорным образом и лишний раз  подтверждает для
меня лично  давно  очевидную неспособность свою  разбираться как  следует  в
хозяйственных  вопросах,  не  говорю  уже  о  всякой   публике  помельче.  В
"тройке"=63, впрочем, на этот раз я нашел довольно прочную поддержку, и даже
Ст[алин]  был  очень  внимателен,  и, несомненно,  благодаря  его директивам
(после  моего подробного доклада), мы убереглись от слишком  большой ломки и
разрушительных перестроек.
     Фр[умкин] едет сейчас на 3  нед[ели] за границу.  Бор[ис] Спир[идонович
Стомоняков] вчера приехал, выглядит хорошо,  но неизвестно,  надолго ли  его
хватит. До возвращения Фр[умкина] мне во  всяком роде  придется быть тут, да
еще съездить в Питер и  Харьков для  выступлений с речами. Правда, мы еще не
знаем,  какие новости будут с приездом из Америки Каю[рова],  но общее здесь
настроение таково, что французы  еще  не  созрели для серьезных разговоров и
что нам смешно было бы так уже навязываться с признанием им долгов: проживем
и  без  этого,  им же хуже,  если этот вопрос  проваляется без  движения еще
годик-другой.
     Миланчики вы мои, я  очень по вас соскучился и, кроме того, я не  знаю,
где вы, собственно, сейчас.  Из письма, писанного маманей в Vichy, выходило,
что вы хотите  ехать  в  Италию, но вот уже недели полторы  нет ни писем, ни
телеграмм. Предыдущее письмо (не мое, а Авеля) я послал вам через Анечку.
     Мало  кого  еще здесь  видел  из-за пленума, сперва ЦКК, а  теперь  ЦК.
Комиссариатская  работа  и члены  коллегии еще ждут  своей  очереди, не  мог
выбрать  времени для их приема. Видел два раза Наташу. Сейчас  как раз у них
был. Она  со своим Федей сегодня уехала в Константинополь с тем, чтобы через
два месяца вернуться  в М[оскву], а затем ехать в  Париж, куда Федя назначен
на место Зуля представителем совторгпредства.
     Гермаша  бурчит  что-то себе  под нос  и  проектирует  большой дом  для
Госбанка.  Винтер  отстроил  Шатуру  - дворец, а не  станция, такой  другой,
вероятно, нет  в  Европе. Ни  Классона, ни  других  москвичей  еще не видал,
мельком только Старкову. Она была в Сочи с Глебами. Гл. М.=64 здоровье очень
неважное, похоже, что с почками неладно и трудно ему будет оправляться. Сама
Ант[онина]   Макс[имовна]=65   впечатлена  необыкновенно  буйным   ростом  и
восстановлением  СССР  (она  была в Сочи  и по  дороге видела  и Украину,  и
Кубань, и Кавказ) и проповедует "возврат домой"!
     Авель толст и благодушен.
     "Испано  Суиза"  носит  меня  по  Москве с  молниеносной  быстротой,  а
выглядит много скромнее "Ройса"=66, чем я несказанно доволен.
     Роднанчики  мои милые, пока до  свидания. Пишите  мне,  милые  мои, мне
всякая  даже  мелочь  о  вас дорога  и  интересна.  Особенно  вы, родная моя
маманичка,  не скучайте очень-то и не тоскуйте. Я вас очень люблю и всегда о
вас думаю. 17 сентября вам не послал телеграмму только потому, что у меня не
было вашего адреса (даже страны, где  вы, я ведь не знал). Крепко  целую вас
всех по очереди, мои родные, и читаю все установленные молитвы.
     Ваш папаня.

     No 101. 11 октября 1925 года
     Милая Любаша!
     Я  очень огорчен  и удивлен отсутствием от вас  каких-либо известий. Вы
мне не сообщили даже вашего адреса, если бы я, к примеру, заболел или помер,
меня  успели  бы  зарыть  в  землю,  пока  через  парижское  и  сопредельное
полпредство можно было бы  установить, где именно вы находитесь. Ну  как  же
так, миланчики, даже адреса вы мне не сообщили, значит, и  мои письма вас не
интересуют, - так что ли это понимать.
     Вчера  окончился,  наконец,  наш пленум, и ближайшие дни  работа начнет
входить  в колею. Лично  я был из этой колеи вышиблен целый  месяц, а сейчас
ввиду отъезда Фрумкина придется взять на себя немало добавочной работы.
     В  общем  и  целом мы атаку  на  Внешторг  отбили, и здесь, несомненно,
личные мои усилия сыграли большую, если не  решающую роль.  Это, конечно, не
война с ветряными мельницами, ибо каждый год передышки укрепляет и аппарат и
НКВТ, и даже глупые  или умственно неподготовленные люди начинают убеждаться
в  опасностях "свободной" торговли, которой они  еще  вчера вовсе не видели.
Стомоняков  вернулся,  но  неизвестно,  насколько  он  будет работоспособен.
Настроение у него неважное: куксится и впадает в пессимизм, чего я отнюдь не
могу  про  себя  сказать.  Напротив,  весь  этот  месяц  я  себя  чувствовал
великолепно и  вид  имел "бодрый  и молодцеватый", что немало способствовало
персональному успеху моих выступлений.
     Коренное мое дело все-таки Внешторг или  во  всяком роде работа  здесь,
внутри,  и какими пустыми  и бессодержательными кажутся  здесь парижские мои
выступления и мытарства по сравнению с здешней полноценной нагрузкой.
     Сейчас привожу в порядок  текущие дела, запущенные во время Пленума,  и
затем съезжу на 1-2 дня в Питер и Харьков, прочесть обещанные доклады.
     Фрумкин  проездит недели  3-4,  и до  его возвращения мне  не придется,
конечно, вернуться в Париж. Пробуду здесь, значит, не меньше как до половины
ноября.  Что  касается самого дела, то это  не  беда,  даже хорошо  показать
французам  недовольство  в ответ на их невозможное поведение и  в  вопросе о
флоте, и в вопросе о долгах. Французские вопросы здесь не на первом плане, и
вряд ли меня будут особенно гнать в Париж. А так как вы со  своей стороны не
пишете мне ваших планов, то я и о вашем возвращении в Париж не имею никакого
представления.
     Я здоров и чувствую себя очень бодро и хорошо. В персональном отношении
ко мне (не сглазить!)  тоже произошли значительные перемены  к лучшему, и на
ближайшее время, думаю, жить  и работать будет можно. Общее здесь настроение
бодрое, и если и правильно, что массовой публике живется все еще  трудно, то
что  касается интереса  и смысла жизни,  мы Запад несомненно перещеголяли. А
мне  еще  по недосугу остается  недоступной область  искусства, где делается
очень много.
     Ну, пока до свидания. Лисиц Кате  постараюсь привезти.  Ну, а  каких же
шкур  другим двум девочкам?  Маманины-то  замашки  я знаю, но  мошна  у  нас
тонковата. Крепко вас целую. Пишите. Ваш папаня.

     No 102. 23 октября 1925 года
     Милая моя Любонаша, дорогие мои девочки! Сегодня получил  письмо от  18
октября  и очень рад его спокойному хорошему тону и тому,  что письма от вас
стали   исправно   приходить  и  что  вы,  в   общем,  живете,  по-видимому,
благополучно.
     Ну   вот,  миланчики  мои,  а  у  нас  тут  на   вчерашнем  четверговом
заседании=67  наши  "ребята", не  говоря  худого слова  и  вообще даже почти
ничего  не говоря для  мотивировки этого решения, порешили  меня перевести в
Лондон,  а  Раковского  в  Париж=68.  Таким  образом, нам  еще  раз  суждено
сделаться англичанами и  еще  раз переезжать канал=69 с имуществом -  уже  в
обратном направлении.
     По  правде  сказать, я почти  никак  (даже и про  себя,  не  говоря уже
внешне)  не  реагировал на эту перемену.  С  одной  стороны, несколько  жаль
Фр[анцию] из-за  климата, главным образом, и  из-за  здоровья маманички, а с
другой -  мне  так  опротивели  французы  и так бесплодно  и глупо было  это
годичное сиденье в Париже, что я,  по  правде  сказать,  не без удовольствия
распрощаюсь со  всеми этими  г[осподами].  Конечно,  и в Лон