доне не на розах
придется возлежать, но как будто там все же больше похоже на дело. А  и  еще
общее, я все  более теряю вкус к дипломатической работе, и она меня влечет к
себе все меньше и меньше.
     Здесь публика, вроде Стомонякова, прямо в бешенстве, что  я не отклонил
решительно  и категорически всякое заграничное  назначение и согласился  еще
раз на  совместительство. Особенно теперь, когда  на НКВТ идет такой нажим и
когда,   видимо,   неизбежно   слияние   с   Н[ар]комвнуторгом=70.   Переход
исключительно на дипломатическую работу (в этом Ст[омоняков] прав)  для меня
не только противен, но и действительно невозможен:  меня немедленно съели бы
наркоминделовцы,  не  исключая и Литв[инова], а Чич[ерин] и  подавно=71 -  я
ведь если и независим от них, то только потому, что у меня  свой наркомат. С
другой стороны, отказываться совсем от  Лондона я  считал бы неправильным: и
некого туда послать, да и  мне по некоторым соображениям  пробыть  там с год
было  бы небесполезно.  Стомоняков - мастер  давать благие советы,  но когда
дело идет  о  поддержке в постоянной повседневной работе, то  у него сегодня
кишки не работают, завтра голова болит, а  если нет, так он нервничает,  как
истерическая  дама, обижается на всех и вся,  всюду видит подвох и интригу и
проч. Что касается Фр[анции], то  ввиду того, что Де-=72 опять пошел в гору,
может  быть,  Р[аковскому]  и  удастся  кое-что   сделать.  В  этом  болоте,
называемом фр[анцузским] политическим миром, только такой "смелый", чтобы не
сказать больше, делец-министр может что-нибудь сделать,  подмахнуть или дать
кому-либо подмахнуть нужную  бумажку и т. п.  Дальбиез=73  наш  почтенный не
смог  сделать абсолютно ничего,  и вся  ставка  на него оказалась напрасной.
Ладно еще, что не очень много  стоила. С другой стороны, оставаться в Париже
в  атмосфере постоянных интриг  и  склок, в которой не брезгающие средствами
противники  могли  доходить  неизвестно   до  каких  пределов,  приятного  и
полезного было тоже мало.
     Итак, опять превращаемся в лонд[онского]  полпреда - How do  you do?=74
Возьму  кого-нибудь из девочек учиться английскому] яз[ыку], но как следует,
вплотную. Может, еще придется в Америку съездить.
     О  времени  отъезда  ничего  еще не  могу  сказать  определенного. Надо
подождать  Фрумкина, а затем  еще  по Внешторгу  не все  тут закончено, хотя
главные  бои уже миновали  и  в общем и целом мы, вернее даже  единолично я,
позиции свои отстояли. Думаю, что недели в две-три справлюсь.  Приеду сперва
в  Париж и  там  уже  вместе  решим,  как  и когда  переезжать. Вы, конечно,
по-своему  тоже прикиньте, как быть со всем этим, и  со школами,  и  со всем
прочим. Похоже, что Катабраша наш все-таки угодит в Кембридж?=75 Людмильчик,
мой  родной, не пойдешь ли ты ко мне  в  секретари?  Я  бы уж  в  Совнаркоме
выхлопотал на это разрешение?
     Ну,  пока  до  свидания, мои  родимые.  Маманичку милую целую несчетное
число раз и девочек всех тоже.
     Ваш Папаня.

     No 103. [30] октября 1925 года
     Миленький мой дорогой и  любимый  Любан!  Я  опять не  писал вам  целую
неделю, довольно неожиданно у нас тут дела опять осложнились и, помимо всего
прочего,  приходится очень много работать и  тратить  время  на бесчисленные
заседания  в  разных  комиссиях.  Дело  с Внешторгом  после  двух  мес[яцев]
закончили, гора родила в  буквальном смысле мышь, и  небольшие  внесенные  в
систему  изменения  сами по себе  еще не могли  бы составить препятствия для
дальнейшей  работы, если бы... если бы, конечно, за время этой  двухмесячной
борьбы и травли мы не  растрясли значительно наши силы, не потеряли  десятки
людей в связи с разными ревизиями  и пр. и  вообще  не очутились в положении
затравленного барана, на которого валятся все шишки. А главное - это все тот
же вопрос самой  головки  комиссариата: Наркомат без наркома,  неспособность
Стом[онякова]   сработаться  с   Фр[умкиным],  невозможные  качества  М.  И.
[Фрумкина]  (неспособность к  повседневной работе, бюрократизм,  самовольное
изменение принятых постановлений  и пр. и пр.).  Если бы еще  я мог  целиком
посвятить  себя НКВТ и сесть безвыездно в Москве,  но  назначение в Лондон и
этот вариант устранило, по крайней мере, временно. Стом[оняков] окончательно
решил   уходить   из  НКВТ   и,   вероятно,   останется   на   спокойной   и
малоответственной  работе  в  Главконцесскоме=76.  Тем  временем  выдвинулся
внезапно совершенно  новый вопрос: слияние  с  Наркомвнуторгом. Это создание
Лежавы (которого там,  впрочем,  весьма  скоро  заменили  Шейнманом)  сумело
разбухнуть в громадный малоцентрализованный и плохо сложившийся комиссариат,
притом  не  союзный,  как  наш,  а  т[ак]  н[азываемый]  директивный, т.  е.
работающий в отдельных  республиках не непосредственно, как  работаем мы,  а
через Наркомвнуторги этих  республик=77. Получилось чудище обло, вообще мало
способное что-либо регулировать. А тут еще объективные трудности. Внутренний
рынок-  вообще сфинкс, и  овладеть им  задача в сто  раз более сложная,  чем
ясное, четкое, простое дело Внешторга. К тому же на внутр[еннем] рынке у нас
свобода торговли, и нельзя применять тот абсолютно жесткий зажим, который мы
ежедневно  применяем  к внешнеторговым операциям.  Вот  почему полтора  года
назад, когда  перед образованием  Н[арком]внуторга  была идея  слияния его с
НКВТ,  мы все  высказались против, не  желая инфицировать  НКВТ собственными
трудностями Внуторга. На недавнем пленуме, специально посвященном Внешторгу,
вопроса о слиянии еще не возникало, а наткнулись на него теперь из-за тупика
с заготовкой  хлеба. В августе наши испугались слишком  большого  урожая  и,
предвидя падение цен и  ведя мужиколюбивую политику, дал  директиву Внуторгу
платить высокие цены при заготовках. На придачу совершили еще ряд глупостей.
Результат:  мужик  поднял цены, хлеба на рынок не  везет,  экспорт  делается
убыточным,  а,  не  имея  хлеба для  экспорта, нам  нечем  расплачиваться  с
заграницей  за закупленные  товары.  Осложняется  дело еще тем, что Внуторг,
ответственный за снабжение внутреннего  рынка и не  ответственный за внешнюю
торговлю,  даже  и  те малые  заготовки хлеба,  которые  имеются,  гонит  на
внутреннее потребление  и в ус  себе не дует,  что заграничные торгпредства,
запродавшие хлеб еще в  августе,  под хороший урожай, сидят без хлеба! Какой
выход? Слить оба наркомата и возложить на единый наркомат  ответственность и
за  внутренний  и  за  внешний  рынок.  Вывод  логичный,  но   осуществление
наталкивается  на  величайшие  трудности.  Я  лично  идти  в наркомы  такого
объединенного наркомата не  могу  и  не хочу,  даже  если бы  не существовал
вопрос о  Лондоне. Внутренней торговли я  не знаю,  а браться за  такое дело
снова -  затрата сил, превышающая мои возможности. С другой стороны, уйти из
наркомата  и  бросить внешнюю  торговлю  в  критический  сегодняшний момент,
значило  бы  погубить  монополию   внешн[ей]  торговли.  Исправила  бы  дело
комбинация:  Цюрупа  (нарком),  Стомоняков  и Шейнман  замы,  но, во-первых,
Стомон[яков] болен, во-вторых,  решил  твердо  уходить  из НКВТ,  в-третьих,
многие его не особенно  хотят. При таких условиях, пожалуй,  лучше всего мне
пойти  замом к  Цюрупе.  За 1/2  -1  год  положение с мон[ополией] вн[ешней]
т[орговли] поуспокоится, и тогда  будет  видно:  либо  Ц[юрупа]  уйдет  и  я
останусь  наркомом (если будет найден модус для  внутренней  торговли), либо
уйду  я и заменюсь кем-нибудь, а сам либо замуруюсь  в Лондоне, либо вернусь
сюда на другую работу. Все это сейчас еще в стадии секретных переговоров, но
работа идет самая спешная и интенсивная; что касается Фр[умкина], то  вообще
неизвестно, останется ли он в НКВТ.
     Вот, родная моя,  какие тут дела и вот почему я до сих пор не могу, как
бы ни хотел, вырваться и приехать к вам. А я очень соскучился и по тебе и по
девочкам и, кроме того, чувствую, как вам теперь, бедные мои, трудно там без
папани в этой  новой сложной обстановке  с разными водворяющимися мещанами и
мещанками.
     Я очень беспокоюсь, как тебе и девочкам удастся урегулировать вопрос  с
квартирой, и  не  уверен, что  у  вас с деньгами все благополучно. Ты  же по
обыкновению на этот счет ничего не пишешь. Раковский на днях телеграфировал,
что в Лондоне все готово  к вашему приезду. Я  не очень-то сочувствую вашему
приезду туда  до  меня. Положение  может  создаться  ложное,  особенно ввиду
неопределенности моего отъезда отсюда. Боюсь, с  другой стороны, что и жизнь
в  Ambassade=78 доставит вам  всем теперь  мало удовольствия.  Как  из этого
положения выйти - не знаю. Не стоило бы маме с Катей поехать на один-полтора
месяца на Ривьеру  пожить там в тепле и  на солнце, но  тогда как быть мне и
Любе (в смысле житья) или всей семьей поехать на юг? Может быть, это было бы
самое лучшее,  и при современном  курсе франка на Ривьере, несомненно, можно
лучше и дешевле прожить, нежели в Лондоне. Особенно долго стеснять Раковских
тоже неудобно - тут и делай, что хочешь. Очень мне перед вами всеми, и перед
девочками, и особенно перед мамоней, совестно, что из-за меня вам приходится
подвергаться всем этим неудобствам и неприятностям. Что будешь делать, когда
здесь  что  ни  день,  то  новые  и  новые  обстоятельства,  неожиданности и
перемены.
     13 ноября.
     Пасмурные  дни. Я немного оскандалился: съел в Кремле кусочек языка, не
очень, видимо,  свежего,  и  у  меня случилась обычная моя  гастрономическая
история, в довольно слабой форме, что касается самого припадка, но несколько
более упорная в смысле расстройства желудка, которое у меня обычно в два-три
дня проходит автоматически, а тут уже пять дней не прекращается, несмотря (а
может быть, благодаря) на лечение.  Так как я в момент заболевания находился
на  обследовании в  Кремлевской  комиссии=79,  то  мне  предложили  лечь  на
обследование в Кремлевскую больницу (это на Воздвиженке, близ угла Моховой),
где я сейчас  и пишу это письмо=80. Лежу я  здесь (вернее, сижу)  уже третий
день,  ни  черта не  делаю, начинаю хорошо  питаться, в меру  восстановления
желудка, подвергаюсь всяким анализам и  обследованиям,  уклоняясь  упорно от
более трудных,  как,  например,  рентгеновский просмотр  желудка или  анализ
желудочного сока. Лечиться здесь  я ведь все равно  не буду (особенно  после
того, когда  на  Фрунзе наши  эскулапы  так  блестяще  демонстрировали  свое
головотяпство=81),  а  за  границей  врачи здешним  анализам  все  равно  не
поверят. Ничего у меня найти не могут: сердце увеличено всего на два см, что
при моем возрасте давно ниже нормы, аорта мало расширена, склероз небольшой,
печень никаких болезненных явлений не показывает, селезенка увеличена, но не
болезненна, моча нормальная  etc. Единственное- это  малокровие и недостаток
гемоглобина и красных шариков. Это, очевидно, результат того, что я почти не
бываю на воздухе и солнце,  и вывод отсюда, конечно,- необходимость перемены
режима, поближе к природе.
     Похитрее вопрос, как это  сделать.  Во всяком  случае, никакой  болезни
клиническое обследование у меня  не находит. В дальнейшем предстоит мудреная
задача комбинировать врачебные предписания насчет отдыха - с  необходимостью
скорейшей  поездки в  Лондон и с участием в  построении нового объединенного
Наркомторга. Получил я письмо  от Гринфельда, Смирновой и  Чернышева. Первых
двух я постараюсь взять в Лондон немедленно по своем туда приезде.  Чернышев
же  там, конечно,  совершенно  не нужен,  и ему,  по-моему,  надо собираться
восвояси. При случае, Любонаша, передай им это, самому мне писать некогда.
     В Париж я думаю на два-три  дня заехать, по-моему, не  следует уезжать,
не  попрощавшись.  Может  быть,  еще  придется  когда-нибудь  иметь  дела  с
французами.
     Ну, пока  до  свидания,  мои милые и дорогие. Спасибо за ваши письма: я
был очень  им рад,  особенно  -  хорошему, доброму  тону. Уж потерпите,  мои
любимые, теперь недолго, я думаю, осталось ждать, и скоро мы  заживаем опять
все вместе. Обучайте меня английскому языку и верховой езде.
     Целую, обнимаю всех крепко.

     No 104. 4 декабря 1925 года
     Милый  мой  дорогой  Любанаша!  С прошлой  почтой  я  провинился  и  не
приготовил ни тебе, ни милым девочкам письма. Нельзя сказать, чтобы  я много
работал,  но  все  же: "дела не делай, дела не  бегай",-  то туда,  то сюда,
разные разговоры,  свидания и  пр.  Затем работоспособность у меня, д[олжно]
б[ыть],  понижена, и я  успеваю  делать  в единицу времени  гораздо  меньше.
Настроение у меня  все время очень хорошее, дело теперь, главным образом, за
организацией  новой  коллегии  и  усадкой  на  новых  местах, но  дело  идет
медленнее,  чем  я  ждал: Цюрупа несколько кунктатор=82, продвигается вперед
осторожно, почти  по-старчески.  Стомоняков (кстати,  на  днях познакомивший
меня со своей женой) от нас через два м[есяца] уйдет и, если бы я немедленно
уехал,  это  значило  бы бросить  весь  НКВТ  на  произвол  судьбы, и  после
исправлять было бы уже втрое труднее. Все же я надеюсь дней в 7-10 закончить
и выехать к вам в Париж.
     Теперь  насчет здоровья.  Я с  Гермашей был  у  Шервинского=83.  Старик
первым делом нашел протокол моего  осмотра  от 21 мая  1901 года  и подробно
прочел  все мои болезни.  Малярия  у меня  тогда  была все же жесточайшая и,
учитывая  малярии  1877 г. и 1895 г. Ш[ервинский]  склонен и  теперешнюю мою
анемию объяснять этими маляриями.  Болезнь возникла  на почве переутомления,
получила  дов[ольно]  быстрое  течение, но все же он считает, что малокровие
еще не слишком далеко зашло и,  по  его мнению,  уступит лечению  (мышьяк  и
железо) и отдыху и солнцу.
     Плетнев=84 же и К° предлагали специальное лечение (сальварсан), причем,
по их мнению, полное излечение могло бы быть лишь в том случае, если бы само
заболевание  имело подкладкой lues, поскольку  же  этого нет, то  на  полное
восстановление надеяться нельзя.
     Шервинский, насчет  сальварсана,  лечение не  считает нужным,  но  и не
отрицает, что оно  могло  бы дать  результат:  есть теория,  что  сальварсан
действует   на   костный   мозг    и   на   селезенку,   которые    заведуют
кровообразованием.  При  наличности   сего,  конечно,  я  от  этого  лечения
отказался. Затем пошел к А. А.  Богданову.  Прежде  всего сам он и Нат[алья]
Богд[ановна]  имеют вид великолепный, я считаю, что он помолодел если не  на
10,  то на 7 или на 5 лет наверняка. Недавно (с мес[яц] наз[ад]) сделал себе
второе  переливание и сейчас фотография констатирует у него даже  уменьшение
диаметра аорты! Вещь до  сих пор невероятная, но  факт, и, кроме  того,  ему
совершенно  соответствует его самочувствие: по забывчивости иногда  взбегает
на 4-5  этаж!  Нат[алья] Богд[ановна]  чувствует себя тоже  хорошо  - у  ней
исчезли подагрические явл[ения] на  ногах:  раньше она заказывала ботинки по
особой  мерке, сейчас носит нормальные. Операции до  сих  пор  произведены 6
парам, и ни в одном случае не получилось никакого отрицательного результата.
Технику  тоже  усовершенствовали,  сперва  переливали  350-400  гр.,   а  на
посл[едней]  операции,  изменив вид иголок, вкатили  сразу  1250 гр., т.  е.
попросту обменяли у двух людей 1/4 всего содержания их крови. По первоначалу
А.  А.  [Богданов]  не  проявил  никакого энтузиазма  в  смысле  пользования
переливанием  и советовал  лишь  ехать лечиться не  в  Берлин, а в  Париж  и
Лондон, где наука  о крови, особенно с войны, сильно двинулась вперед, немцы
же отстали. Через несколько дней он мне  позвонил и, когда я к нему  пришел,
он уже  проштудировал  ряд книг и между  прочим показал  мне книгу  Keyms'а,
оксфордского профессора,  где  приведены  истории болезней,  когда такое  же
малокровие, как у меня, в  60% из 100 излечивалось переливанием крови. Ввиду
всего этого  и увеличившихся  успехов техники  А. А.  [Богданов]  теперь уже
определенно  предложил сделать мне переливание:  уже одно то,  что в 700-800
куб.  см  я  получу запас  свежих  шариков  и гемоглобину=85,  что  дает мне
возможность лучше перенести переезд  и начать климатическое и иное лечение с
сильно укрепившимся  организмом.  Я совершенно  согласен с этим, и сейчас мы
ищем, как  я  говорю,  "поросенка". Предложил свою  кровь младший Грожаненок
(сам  Юлиус в Сухуми), но, к сожалению, у него оказалась неподходящая группа
крови,  и  его  кровь  мне  переливать  нельзя.  Сама  операция  проще,  чем
вспрыскивание  дифтеритной  сыворотки,  и  уже на другой день люди  идут  на
работу. Если успею скорее кончить с Цюрупой и Наркомторгом, то уеду в Париж,
не ожидая переливания,  если же скоро найдем "поросенка", перелью и буду вам
телеграфировать.
     5 декабря.
     Миланчики мои!  Должен кончать письмо, ибо почта  уходит  в  1 час, а у
меня в 12 уже Совнарком, куда надо хоть  на 20 м[инут] заехать.  Стоит у нас
полная зима,  сейчас около  10 ° мороза, снег  ослепительно сияет на солнце,
чудный воздух. Завтра  открытие Шатуры. Гости в особом  поезде выезжают в  9
утра  из Москвы, а в  8  вечера нас  уже доставят обратно  в Москву. Станция
фактически  уже  работает  2 месяца без сучка без задоринки,  как заведенные
часы, и является  действительно  образцовым  сооружением, которое  не стыдно
показать любым Европам и Америкам.
     Насчет ключей  от железн[ого] шкафа  -  поняла  ли  ты,  маманичка, мою
телеграмму? 1 набор этих ключей у меня, и я его  передам по  приезде. Второй
же набор был у тебя в твоем стоячем кофре, в нашей уборной, и его я просил в
телегр[амме] отдать  Давтяну=86  с тем,  чтобы  оставшиеся  в  шкафу  деньги
(кажется, около 700 или 1000 фунтов) плюс немного червонцев и  серебра, были
переписаны. Маленький  желтый чемоданчик,  с  некоторыми]  личными бумагами,
оставь у себя до моего приезда.
     Целую вас крепко. Ваш папаня.

     No 105. [Начало 1926 года]
     Мамане, private and confidential=87.
     На случай, если  бы в официальном  моем положении произошла перемена (в
Лондоне), я  постарался  бы,  конечно, минимум до лета  оставить  вас там, а
после  либо  перейти на  более  приватное положение и жить в  Англии же, или
переселиться  куда-либо,  где дети смогли бы  учиться, например, в Швейцарию
или во Францию, и где жизнь не столь дорога.
     Ну, пока, до  свидания, пиши мне, милый Любанчик. Крепко тебя обнимаю и
целую, родной мой.

     Примечания

     1. Из  этих  слов можно заключить, что Красин  критически  относился  к
денежной  реформе, проводившейся  в  1922-1924 гг.  наркомом  финансов РСФСР
Г.Я.Сокольниковым. Как показывают  исследования (см.:  О'КОННОР  Т.  Э.  Ук.
соч.,  с.  189,  192),  Красин не находился  в оппозиции к  реформе, хотя  и
возражал против ряда технических моментов, полагая, в частности, завышенными
введенные Наркоматом финансов пошлины и налоги, а также проценты по кредитам
Госбанка.  Красин  считал  ошибочным стремление Наркомфина разрешить  кризис
товарооборота ("ножницы цен") в 1923 г. в пользу крестьян. Он предлагал лишь
в   перспективе    понизить   цены   на   промышленные   и    повысить    на
сельскохозяйственные продукты за счет динамичной кредитной политики, которая
должна была, по  его мнению, привести к повышению производительности труда и
увеличению экспорта.
     2. Будучи заместителем  наркома  иностранных  дел  РСФСР  (СССР), М. М.
Литвинов стремился  проводить  жесткий курс  в  отношении  капиталистических
стран,  использовать   инструменты   внешней  политики  для   стимулирования
подрывной  деятельности против западного  мира.  В столицах  западных держав
Литвинов рассматривался как нежелательная для участия в  переговорах фигура.
Он не  был допущен в  Лондон во время англо-советских переговоров  1920-1921
годов. В середине  20-х  годов  Литвинов  был  в значительной  мере  рупором
Сталина.  Заместитель наркома  не терпел людей свободного  образа  мыслей  и
поведения.  Отсюда  напряженность  во  взаимоотношениях  между