ера и
заболел  испанкой=26, причем  у  него образовалась опухоль в паховой области
величиной  с  кулак.  Вчера сделали ему  операцию,  выпустили  гной, доктора
находят, что все  идет хорошо, но эта  испанская болезнь протекает в страшно
изменчивых  и иногда коварных  формах.  Катя тоже  хворала, но  поправилась.
Наташа поступила в Высшее техническое училище,  а Аня в Петровскую академию.
Обе, значит, студентки. Митя=27 ростом выше меня, а по убеждениям большевик.
Это  его  Авель  заразил. Нинетта забегает ко  мне  время  от времени. Имеет
цветущий вид  и пока,  кажется, никуда не  собирается  ехать.  От  Андрея  и
Сонечки никаких вестей нет.
     Я вам не раз писал о предстоящей здесь тяжелой зиме. Она наступила этот
год гораздо  раньше прежнего, и в  9/10  московских  домов  температура  уже
сейчас  3-4  градуса.  Что будет с наступлением  настоящих  морозов. угадать
нетрудно.  Дров нет, и  нет уверенности даже, хватит ли  их на приготовление
пищи. Ежедневно я благословляю судьбу,  что вам не приходится переносить или
хотя бы видеть только все эти бедствия, которым несчастные обитатели городов
подвергаются  из-за  отсутствия  дров,  одежды,  обуви  и  плохого  питания.
Собственная сытость и тепло наполовину устраивают, когда тут рядом на каждом
шагу видишь такие лишения и нужду.
     Да, расплата  за войну только  теперь  начинает приходить, и,  судя  по
известиям из Западной  Европы, везде эта  зима будет тяжелой. Как-то вы там,
ненаглядные  мои, устроились  на  зиму,  теплая ли у  вас квартира, есть  ли
топливо? Пишите мне обо всем этом, а то я иногда беспокоюсь.
     За меня вы не тревожьтесь.  Я лично ни в чем  не нуждаюсь, единственное
мое  лишение   -   недостача  невыразимых=27  -  удалось  устранить  недавно
приобретением  целой 1/2 дюжины, не считая  теплых вязаных,  сохранившихся у
меня еще  от  прежних  времен.  Теплое  белье и даже маманины  нарукавники и
набрюшник у меня  в полной сохранности  (хотя  и  без  употребления, так как
левого  плеча я еще  не успел застудить,  да и "почка"  моя еще не болит, не
сглазить бы).
     Я уже писал, что Гриша Таубман смотрел меня 20 октября в Питере и нашел
мое состояние чуть ли не лучше, чем когда-либо! Питаюсь я  вполне  сносно, а
живу в  теплой комнате.  Даже присланную вами  мне кожаную куртку надеваю не
часто, лишь когда иду куда-либо, где нет отопления. На разгар же зимы у меня
припасены меховая кожаная куртка (на  козле), валенки и хорошая теплая доха.
Это  не то  что ваш, маманичка, знаменитый "крот" - ветром подбитый. Публика
обнищала и опростилась  до  крайности. Ходят  как  хитровцы=28,  и  особенно
ударяет  этот  кризис   по  интеллигенции  и  почти  уже  целиком  вымершему
дворянству,  чиновничеству,  пансионерам   и  т.  п.  На  улицах  люди  идут
нагруженные мешками  с картошкой, мукой и  всякой вообще кладью. Извозчик за
конец  стоит 200-250  руб., да и лошадей в  живых мало  осталось. Поэтому на
каждом шагу дамы и старухи в костюмах, бывших некогда изысканными, на ручных
саночках волокут домашний скарб или мешки со снедью. Но многие и изловчаются
тоже: пекут,  например, пироги или шьют  из  всяких остатков туфли и проч. и
продают на Сухаревке=29. Таким  промыслом, говорят,  легко  заработать 20-30
тысяч в месяц. Оплачивает все  это деревня, в которой деньги отмериваются не
счетом, а прямо по  весу.  Деревня живет в среднем лучше, чем она когда-либо
жила, города же за отсутствием топлива не могут почти ничего производить для
обмена на продукты деревни, все съедает война.
     Военные  дела сейчас сильно  поправились, и, пожалуй, не будет  большой
утопией надеяться  на открытие еще этой зимой мирных переговоров не только с
разными чухнами=31, но и с Антантой. Тогда мне почти наверно удастся попасть
за границу, и я надеюсь с вами так или иначе свидеться.
     Как-либо  иначе попасть за  границу  я  пока не имею возможности, да  и
неблагоразумно было бы искушать  судьбу.  И  у  нас  еще не вполне безопасно
путешествовать  обыкновенному  обывателю,  но  в  Эстляндии, Литве,  Латвии,
Польше,  Украине такая анархия, что  людей прямо раздевают  и грабят чуть не
среди  бела дня.  Поэтому,  други  милые,  надо  пока ждать и  терпеть, пока
обстоятельства не изменятся к лучшему. Я твердо  надеюсь, ждать остается уже
не  очень долго, и вас всех усиленно прошу, берегите милую нашу маманю, да и
сами не хворайте, чтобы  папаня всех  вас нашел в добром здоровье.  Пришлите
мне  ваши фотографии.  Я тоже собираюсь все сняться, да времени  как-то нет.
Работы у меня хотя и достаточно, но много убавилось против прежнего, так как
снабжением армии я  теперь не  заведую=32. И  вообще  нет  такой нервности и
спешки, и люди  уже подобрались, и организация более или менее установилась.
Если бы вас сюда, да иметь уверенность в  сколько-нибудь сносной  квартире и
еде -  я  чувствовал бы себя совсем  счастливым человеком. Работа теперешняя
мне дает  немалое удовлетворение, и  за малыми исключениями идет она в очень
благожелательной атмосфере, а это много значит,  особенно  если  сравнить  с
1914-1917  годами,  когда вся работа  проходила  в  атмосфере этой классовой
ненависти и вражды.
     Ну вот, мои миленькие, пора мне  и кончать. Девчаны мои родные,  пишите
мне,  как  вы  живете,  чему  учитесь,  очень  ли  вас  обижают?  Крепитесь,
ребятишки, не  падайте духом  и помогайте друг другу. Мы тут  ведем  большое
мировое   дело,  и  не  тому  отребью,  что  засело  по  заграницам,  судить
большевиков.  Скоро это  ясно будет всему свету. А сами вы, подрастете- тоже
увидите, в чем дело.  Ты, моя  родная Любанаша,  тоже  не огорчайся  разными
инцидентами  и помни,  если я  вас сюда не  выписываю, то  только в ваших же
интересах. Тебе  тут  сейчас жить было бы  просто не под силу. Это тебе Дора
Моисеевна подтвердит. И  она и В. В. [Воровский] изрядно  скисли  от здешней
обстановки, и  только  Нинка  у  них  молодцом. Вообще,  замечательная вещь,
молодое  поколение держится,  и даже  по  внешности тяжелые  условия на  них
как-то не отражаются. Мы, например, с Гермашей изрядно постарели, Катя стала
совсем старухой выглядеть, а Наташа, Аня,  Митя, даже Володя выглядят совсем
как в нормальное  время.  То же,  например,  с Вашковым, который был у  меня
сегодня. Своих  держит  на  заводе в  Кольчугине,  не  решаясь  их  брать  в
М[оскву]. Анна Алекс[еевна] за  все  время, что я  здесь, ни разу  не была в
Москве, езда  по железной дороге даже за 200-300  верст  - почти невозможная
мука,  и без крайней нужды никто не ездит. Дядя Боря только что  вернулся из
Уфы, куда  ездил за продуктами  для своего  учреждения. Ну  уж  натерпелся и
навидался  видов!  Взбаламутилась  матушка-Русь, и  не скоро еще  эта  волна
уляжется.  А  только  чувствуется, что  выйдет  она  из всей этой  передряги
обновленная, и если не детям нашим, то детям наших детей жить  будет лучше и
легче, чем нам. Впрочем, и на нашу жизнь  жаловаться грех. Хоть и трудновато
иногда, зато в какую эпоху живем и сколько уже всячины пережили!
     Ну,  родимый мой  Любанчик,  позвольте мне вас  крепко-крепко обнять  и
поцеловать. Пишите. Целую  крепко тебя, Людмила, и тебя, Катя, и тебя, милый
мой Любан! То же Лялю. Привет всем. Ваш любящий Красин и папаня.
     Сейчас  видел  Бориса.  Он  сообщил:  Маруся  2 нед[ели] назад  была  с
Танечкой в б[ывшем] Царском. В нашей квартире все абсолютно  в порядке, даже
мои костюмы  этими  аккуратными датчанами  выколачивались  от  моли.  Жильцы
пришли в ужас, думая, что  это приехала  маманя их выселять. Но их, конечно,
успокоили и отбирать у них мебель придется, вероятно,  с постепенностью, раз
они так добросовестно нам сохранили имущество.

     No 39. 5 декабря 1919 года. Юрьев
     Милая  моя,  золотая Любашечка,  солнышко мое  ненаглядное!  Родные мои
девчушки, Людмильчик,  Катабрашный,  Любан  мой  маленький!  Как  я  по  вас
соскучился и как мне вас всех хотелось бы видеть, обнять и поцеловать. Целую
вечность мы не виделись,  и  девочек сейчас,  пожалуй, не узнаешь. Ломоносов
рассказывает,  что Людмила еще летом выглядела  16-летней барышней.  Что  же
это, маманя, такое? Зачем нам таких больших детей, я ведь  их заводил малых,
жирных,  вонючих,  для  жмени,  а тут  вдруг  тебе  барышни,-  еще, пожалуй,
сконфузишься перед ними! Прямо хоть прекращай охоту! Поглядел бы на вас хоть
в щелочку, хоть одним глазком.
     Приехал  я в Юрьев и как-то сразу ближе себя к  вам почувствовал,  хотя
приблизился  к вам всего на те же 600 верст, что и при  переезде из Москвы в
Петроград.  По странной случайности дом нам отвели на Мельничной улице, где,
кажется, жил Д. В., когда я в 1-й раз, лет 14 назад, был в Юрьеве.
     Ну, родные  мои,  приехал я в  Юрьев  во главе  делегации,  в  качестве
советского посла,  договариваться  об  условиях мира  с этими "независимыми"
эстонцами. Так как, однако, их "независимость" весьма призрачна, то не знаю,
что  из  всего этого предприятия выйдет.  Война Эстонию  разоряет вдребезги,
рабочие  и  крестьяне войны  не  хотят,  никаких  территориальных  споров  с
Советской  Россией нет, словом,  воевать абсолютно  не из-за чего,  и тем не
менее,  как говорится,  "и хочется  и колется" - все  время оглядываются  на
Англию, как бы не  прогневать  покровителей.  Мы, со  своей  стороны,  очень
охотно  пойдем на мир, но, конечно, главным  условием ставим не поддерживать
никаких Юденичей, Балаховичей=33 и пр[очих] генералов и разоружить их армию,
дабы  через  пару  месяцев  они  не  устроили  нам вторичного  нападения  на
Петроград. Переговоры сегодня  начались, но пока еще нельзя  сказать  ничего
определенного  об  окончательном  исходе.  Если  бы  мир удалось  заключить,
все-таки  открывалась  бы  кое-какая  возможность  хоть  переписки  с  вами.
Впрочем, я надеюсь, заключение мира повело бы дальнейшие переговоры и, может
быть,  еще  до  весны даже и Антанта  додумалась бы  до  начала разговоров о
каком-то  мире. Сломить  Сов[етскую] Россию силой сейчас, пожалуй,  труднее,
чем когда-либо, и рано или поздно все эти  господа вынуждены будут перенести
борьбу на почву дипломатии и экономики. В больших переговорах мне, вероятно,
также  придется принять  участие,  и  уж  тогда-то мы, мои  родимые, с  вами
наверняка увидимся. Я уж мечтаю и о том, что заключение общего  мира сделает
необходимой большую работу  за границей, а тогда и  я, не теряя  заработка и
продолжая посильную работу, смогу  еще обрести  где-нибудь тихую пристань  и
зажить опять с тобой вместе, милый мой Любанаша, и с родными девочками.
     Сию минуту принесли мне вашу телеграмму, милые мои, родные, бесценные!!
Ну, как же  я рад, просто аж до слез!  Милые мои,  голубушки, любимые, как я
вас всех  люблю  и  как я  по вас истосковался.  Готов прямо  целовать  вашу
телеграмму. Ну, я  рад бесконечно  знать,  что все  вы,  морданы  мои милые,
здоровы и  благополучны. Ведь  подумайте! Последнее ваше письмо  у меня было
еще  из Фальстербо, т. е. от начала  августа, а время  ведь уже  к Рождеству
подходит. Вот я ругаю себя, что  не просил вас прислать фотографии, пожалуй,
сами вы не догадаетесь. Я, собираючись в Юрьев, тоже решил для вас сняться в
Москве,  и  даже у порядочного фотографа, но, к  несчастью мне не удалось ко
дню отъезда добиться  карточек,  и я уже  пришлю их как-нибудь с  оказией, а
м[ожет] б[ыть], попробую сняться  и у  кого-либо в  Юрьеве, хотя  фотографии
тут, вероятно, довольно аховы.
     Значит,  продолжаю:  повторяю, положение  общее  как будто  меняется  к
лучшему и лично  для меня тоже начинают  вдали брезжить кое-какие заманчивые
перспективы  жизни с  вами  и  в  то  же время  не  бездельником-эмигрантом.
Работать я за эти полтора года еще больше привык, и сидеть совсем на отдыхе,
пожалуй, плохо отзовется на моих красных кровяных шариках. Боюсь  пророчить,
но  все  более  и  более  надеюсь,  что  и  теперь   мои  далеко  задуманные
предположения реализуются так же, как в свое время в 1908 году предположения
о  способах и  обстановке  возвращения в Россию=34.  Значит,  друзья мои, не
унывать,  а  потерпеть еще  и, может  быть,  уже  и  не так много.  Главное,
берегите здоровье и маманю нашу  милую.  В этом отношении могу похвастаться,
берите пример  с меня: в  20-х числах  октября был  в Питере  (как раз когда
напирал  Юденич), и  Гришка,  освидетельствовав меня, нашел, что  у  меня  с
сердцем  и склерозом дело стоит лучше, чем [в] прежние годы:  вот что значит
благочестивый образ жизни и советская голодовка. Нет, право, здесь в  Юрьеве
нас  кормят  на убой,  и  мой  желудок,  кажется,  уже  выражает  склонность
саботировать.  Пока  прощайте,  мои ласковые. Крепко и  по очереди  всех вас
целую,  маманичку, Людмилу, Катю, Любу. Целую также Лялю  и кланяюсь А[даму]
И[вановичу], Я[кову] П[етровичу] и всем знакомым. Ваш папа и Красин.

     No 40. 7 декабря 1919 года
     Милая моя, родная Люба!
     Стараюсь  писать каждый  день,  хоть  бы  покороче, чтобы  использовать
пребывание в Юрьеве. Долго ли пробуду здесь,  неизвестно. Все эти переговоры
здесь - как будто опять одно вилянье и надувательство: люди жмутся и, видно,
решать без "хозяина" ничего не могут, а "хозяин" за морем и все еще не может
решить, продолжать ли  драку  или  попробовать хоть какой-то  мир. Возможно,
переговоры  оборвутся уже на днях, и я скоро  уеду обратно,  тем более, дела
дома выше головы  и,  собственно, отъезд  мой был невозможен, и, если  бы не
желание  и надежда снестись  с  вами, я бы сюда не поехал.  Не  знаю, так ли
исправно дойдут  до  вас  мои  письма,  как телеграмма (первая), и  боюсь не
дождаться писем от вас. А вы  все-гаки пишите по тому же адресу: возможно, я
уеду, а наша  делегация еще  останется,  и  тогда письма  мне  будут досланы
вслед.  Пришлите  также  фотографии:   снимись  сама  и   детей  у  хорошего
фотографа-художника.  Я  постараюсь вам  тоже  послать  свой портрет.  Очень
просил  бы Ад[ама] Ив[ановича] купить пленку  и при  помощи  моего  аппарата
сделать со всех вас  по нескольку стереоскопических снимков: они дают лучшее
понятие, чем обычные фотографии.
     О  Володе я уже писал. Он одно  время хотел переходить в Художественный
театр,  но потом опять  решил остаться на работе по продовольствию и уехал в
Самару  и, вероятно,  дальше на  Урал,  в хлебные,  мясные, масляные и  даже
медовые места.
     А[лекса]ндра   Мих[айловна]  тебе  очень  кланяется.  Она  лишь  осенью
вернулась с юга и по виду изменилась мало. Видаюсь с ней  не часто: некогда.
Красины, Вашковы,  Глебовы,  Старковы и  прочие такие люди  живут все трудно
из-за страшной дороговизны и недостатка питания и, что всего ужаснее,  дров.
Ходим мы сейчас  во многих фуфайках и, у кого есть, в  бурковых  сапогах или
валенках.  Я одеваюсь настолько исправно, что у меня  ни разу  не  было даже
насморка,  и  только вот здесь, в Юрьеве, благодаря  гнилой погоде,  я  его,
кажется,  заполучу,   хотя  и   борюсь   отчаянно  полосканиями.  У  меня  в
комиссариате  тепло, а  на случай  крайний  имею  соглашение  с Классоном  о
переезде к нему, где уж абсолютное тепло. Все вообще опростились донельзя, и
внешний вид  теперешней  Москвы  и  Питера,  конечно,  убил  бы  тебя  своим
убожеством.  И  наряду  с этим- такое, например,  явление, что театры полны,
работают вовсю, есть концерты, а  ночью по неосвещенным улицам Москвы сплошь
и рядом видишь  одиноких  женщин и  барышень: идут как  ни в  чем не бывало,
никого не опасаясь  и  без малейших инцидентов, не говоря уже о грабежах или
нападениях.
     Кратко я мог бы характеризовать наше положение: мы, несомненно, перешли
в  высшую  стадию  общественного  развития,  но  находимся  (из-за  войны  и
собственной  безрукости)  еще  на  низшей ее  ступени.  Кое-какие  ростки  и
признаки лучшего  будущего появляются.  Даже  с транспортом  железной дороги
удалось с  марта добиться больших  положительных  результатов,  в  отношении
общей дисциплины  и  дисциплины труда, теперь  и в 1918-1917 г.- это  небо и
земля,  но,  конечно,  все  усилия   парализуются  войной,  этим  Молохом=35
всепожирающим.
     Как  мне  ни тоскливо и  горько жить  без  вас  эти месяцы  и  годы,  я
все-таки,  считаю,  поступил  правильно,  оставляя вас пока там.  Не  только
непосредственно  тяжела  жизнь,  это  бы  еще   туда-сюда,  но   нет  полной
уверенности в завтрашнем дне, и вот это  главное. Один я так или иначе смогу
быстро и решительно принять все  меры, до бражниковских включительно,  ну  а
что  делать,  оставаясь  всем "семьем".  Не  могу же я  вас тогда бросить, а
оставаясь,  можно сказать Бог  весть  в  какую  передрягу,  особенно  первое
время=36. Вот почему, родной мой, я пока еще не  решаюсь вас сюда звать,  и,
думаю,  ты и дети вполне  со мной согласитесь и поймете, что иного  пути нам
пока нет. В то же  время я прошу тебя  очень при всяких известиях, которых у
вас, вероятно, изобретают немало всяческих, сохранять спокойствие и  верить,
что я уж так или иначе приму свои меры, считаясь  с обстоятельствами данного
положения, времени  и места. Я тебе  уже телеграфировал, что Helberg  должен
был получить  от  папаши распоряжение о  выплате тебе с 1 января за половину
апанажи=37 в обычном размере. Получила ли  ты  об этом известие? Я со  своей
стороны еще  раз напомню  папаше, но и ты, может быть,  обратишься  со своей
стороны к Helberg'у.
     Далее, я давно  и  не  один раз сообщал  тебе, что  по  старым счетам с
хоз[яином] Як[ова] Петр[овича] мне в мае 1918-го причиталось получить 15 000
крон,  на  каковой предмет в  твоем  сейфе  была  мною  оставлена  расписка.
Заполнив   ее  указанной   цифрой,  ты  могла  бы  от  Я[кова]   П[етровича]
соответственную сумму получить. Возможно, ты это уже  и сделала, я пишу лишь
для порядка. Имеешь ли ты какие-либо известия от Леонидочки? Надо бы  тебе с
ним  связаться, тем более что  у  него также имеются еще  принадлежащие  мне
деньги,  сколько  именно  - не  помню,  это ты  можешь посмотреть  в списке,
имеющемся там же, где и упомянутая  расписка. При  случае сообщи мне  о всех
этих делах.
     Ну,  квартира наша  пока что  цела  и невредима. Вещей, за  исключением
теплых, нательного платья и т. п., я не  трогаю: все равно негде их хранить,
настоящей  оседлости ведь  никто не имеет,  разве еще Классон, у  которого я
летом  хранил,  например,  свою  доху.  Кстати,  у  него за  границей  нашли
отравление  поваренной  солью и,  посадив  на  диету,  почти  совершенно его
вылечили. Ребята у  него большие, и  все пошли в какую ни есть работу, как и
наши Наташа, Аня, Митяй.  Об Андрюше и Нине известий не имею, но уверен, что
им там=37 живется неплохо. Адрес их прежний. Может  быть, ты могла бы с ними
как-либо   списаться,   хотя   при  всеевропейском  развале  это,   пожалуй,
невозможно.

     No 41. 23 декабря 1919 года
     Дорогой любимый  мой Любанчичек,  родные  мои деточки! Вот я  уже более
недели как в Москве, и за 12 дней моего отсутствия накопилось столько  дела,
что я не мог собраться вам писать.  Решил, что в Юрьев я  более не поеду так
как  переговоры не  требуют безусловно моего  присутствия, а между тем здесь
многое пришло в расстройство. Я не очень об этом сожалею, так как сношения с
вами оборвались после  единственной вашей телеграммы от 5 декабря, а сами по
себе переговоры вступили в довольно безнадежный и скучный фазис, и участие в
них  уже  не представило для  меня  особого интереса=38. Здесь  работа много
интереснее и нужнее, и я чувствую, что тут я действительно нужен и необходим
и  что  в моем  отсутствии многие  важные дела действительно разлаживаются и
надо  их опять  выправлять.  Я собираюсь рано или поздно  в  продолжительную
поездку за границу,  и чем  более  здешние дела  будут  упорядочены до этого
времени,  тем  скорее и  тем успешнее  будет  эта  настоящая миссия. Поэтому
каждый здесь проведенный день я отнюдь не рассматриваю как потерянный,
     Миланчики  вы  мои!  Скоро  у  вас  Рождество,