аковский".
   Марк рассмеялся, а продавец схватился за голову. Цена полотна выросла
втрое. Суть же истории заключалась в том, что Константин Маковский,  уже
известный к тому времени живописец, заключил пари, что владеет  техникой
пейзажа ничуть не  хуже  голландцев  шестнадцатого  века,  и  с  блеском
выиграл  его,  исполнив  серию  полотен  в  соответствующей  манере.   О
дальнейшей судьбе этих мистификаций ничего не сообщалось. Судя по всему,
только сейчас они и всплыли, десятилетия пролежав в безвестности.
   Авторитет Архитектора после  этой  эффектной  экспертизы  взлетел  до
небес, а продавец, жучок с огромным опытом и бесчисленными связями, стал
одним  из  надежнейших  информаторов  Марка  и  не  раз   оказывал   ему
значительные услуги.
   В одном Марк оставался непреклонен - ни при каких обстоятельствах  не
имел дела с "цеховыми". Хотя деньги в их среде  обращались  громадные  и
покупали они охотно, полагаясь на имя, а не на качество работы, все  они
были замазаны, ходили на коротком поводке  у  милиции.  Достаточно  было
слегка дернуть любого, чтобы выйти на продавца,  а  уж  там  дело  можно
повернуть как угодно. Всякая сделка  с  предметами  искусства,  источник
приобретения которых не был официально подтвержден, отлично укладывалась
в соответствующую статью кодекса.
   Тем временем та часть его собрания, о которой Марк говорил "это мое",
неуклонно  росла.  Он  продолжал  жить  в  семье,  кое-как   поддерживал
отношения с близкими, однако для  хранения  основного  фонда  необходимо
было подыскать надежное во всех отношениях место. Такое нашлось  в  одну
из поездок под Серпухов, в городок Протвино,  выросший  вокруг  большого
ускорителя Института физики высоких энергий.
   Протвино в ту пору  представляло  собой  весьма  любопытное  зрелище:
словно  из-под  земли  возникшие  многоэтажные  блоки  с   нестандартной
архитектурой и планировкой стояли в уцелевшем сосновом лесу. На четверть
их  заселяли  подданные  Франции  и  Швейцарии,  работавшие   здесь   по
программам ЦЕРН,  на  остальные  три  четверти  -  обычные  кандидаты  и
доктора. Обслуга жила попроще, в пятиэтажках и общагах, но и здесь витал
некий чуждый душок европейского свободомыслия и  раскованности.  Городок
при ускорителе снабжался по какой-то неслыханной категории. Дабы пустить
пыль в глаза иноземцам, магазины были набиты жратвой, фруктами и  пивом.
Жителям окрестных деревень, поначалу валившим сюда, как в  зверинец,  со
временем  дали  понять,  что  их  присутствие   на   территории   крайне
нежелательно. Ребята в штатском  проделали  большую  работу,  но  своего
добились - лишь изредка здесь можно было встретить аборигена, совершенно
обалдевшего от бормотухи, но и того по-быстрому убирали с глаз долой.  К
слову, ребят этих здесь толкалось больше, чем где-либо, но они ни во что
особо  не  вмешивались,  скорее   даже   поощряя   вольнолюбие   молодых
интеллектуалов.
   Сюда Марк приехал поначалу совсем по другому поводу -  повидаться  со
знакомым,   время   от   времени   делавшим    небольшие    заказы    на
конструктивистскую графику. Но оказавшись на месте и оглядевшись, понял,
что научный городок обещает многое. Тактика знакомого была прозрачной  -
он сбывал купленное у Марка  швейцарцам,  и  совсем  не  по  тем  ценам,
которые бытовали в то время в Москве.
   Русский авангард входил в моду в Европе, а вывезти  эти  листы,  мало
походившие на произведения искусства, как их представляла себе  таможня,
не составляло труда, смешав их с бумагами и документами.
   Имелось и другое - высокая академическая среда, почти  недоступная  в
Москве, но здесь живущая куда более открыто, словно в летнем лагере. Это
были не только потенциальные покупатели, но и владельцы некоторых  вещей
и работ, представлявших для Марка особый интерес.
   Знакомый не был профессионалом, и  Марк,  точно  просчитав  шаги,  не
только оттеснил его от  швейцарцев  (а  что,  собственно,  тот  мог  без
него?), но и вынудил перезнакомить со множеством народу в  городке,  так
что вскоре чувствовал себя здесь как рыба в воде.
   Это было славное время - физики из молодых легко приняли Марка в свою
компанию,  и,  бывало,  он  по  неделе  жил  в  чьей-нибудь  холостяцкой
квартире, куда по вечерам набивалась разношерстная  компания  человек  в
двадцать  громогласных  молодых  идеалистов,   отдававших   предпочтение
"Бархатному" пиву. Среди них попадались серьезные мальчики из  Цюриха  и
Лозанны, с которыми Марк, невзирая на то что ничего не понимал в беседах
всех этих одержимых, мгновенно находил  общий  язык,  прощупывая  выходы
наверх, к более состоятельным и солидным  руководителям  научных  групп.
Имелась неиссякаемая тема - живопись, русский авангард, а уж в этом он к
тому времени знал толк, неустанно копя и сортируя информацию.
   В каком-то  смысле  Протвино  было  тем,  что  впоследствии  получило
название "свободная экономическая зона". Сделки - невероятно удачные  по
московским меркам - здесь совершались почти  открыто,  и  так  же  почти
открыто обращалась валюта -  франки  и  доллары.  Три  гуаши  Лисицкого,
приглянувшиеся  профессору  Тардье,  принесли  Марку  около  пяти  тысяч
долларов, сделав его куда более независимым экономически, чем прежде.  В
то же время вся эта околонаучная атмосфера, полная безотчетной  эйфории,
расслабляла, вела к потере привычной бдительности. Не  избежал  этого  и
Марк.
   Однако  довольно  скоро  он  был  возвращен  к  действительности.  На
остановке автобуса, следующего в  Серпухов,  когда  Марк  уже  собирался
шагнуть в  салон,  его  под  локоток  вывели  из  очереди  и  пригласили
прогуляться по берегу речки Протвы,  предварительно  кое-куда  заглянув.
"Кое-что" оказалось помещением, смежным с  заведением  "Русские  блины",
где два молодых человека вполне заурядной наружности  -  их  можно  было
принять за технарей из  института  или  снабженцев  -  произвели  личный
досмотр и задали Марку ряд вопросов. Слава Богу, при  нем  не  оказалось
ровным счетом ничего, даже записной книжки. Только сумма денег в  заднем
кармане джинсов была несколько  великовата  для  студента-архитектора  -
где-то со среднюю зарплату доктора наук. Это, однако, не было поставлено
ему в вину, как и отсутствие  документов  -  с  самого  начала  к  Марку
обратились по имени-отчеству. Были им известны  и  некоторые  факты  его
деятельности. Это свидетельствовало о том, что его "разработка"  ведется
уже значительное время.
   Прогулка  вылилась  в  проникновенную   беседу   о   путях   развития
современного искусства  и  некоторых  новейших  течениях  в  литературе.
Внутренне подсмеиваясь над своим провожатым - другой остался в служебном
помещении, - Марк, однако, держался вежливо и сухо, хотя тот нес  полную
ахинею.  На  руках  у  них  ничего  не  было.  Кто  бы  его   ни   сдал,
инкриминировать что-либо можно было, только взяв его с поличным. К  тому
же, как он понял, интересовали  этих  парней  вовсе  не  его  сделки,  а
возможность контакта с иностранцами. Но почему именно  Марк  оказался  в
поле их зрения, разве мало у них стукачей среди сотрудников института?
   Марк недоумевал, пока не  сообразил,  что  он,  человек  со  стороны,
которого, по мнению гэбэ, есть за что взять, мог послужить для раскрутки
одной из  множества  походивших  как  две  капли  воды  одна  на  другую
операций, где в конце концов и сам "подсадной"  оказывается  жертвой,  -
еще бы, подпольный торговец, незаконно сбывающий национальное  достояние
пронырливым иноземцам!
   Сам Марк на это имел несколько иную точку зрения. Какой смысл  гноить
прекрасные вещи под спудом у барышников или в музейных запасниках,  куда
никому нет ходу, если они могут обрести  новую  жизнь?  У  живописи  нет
отечества, а если и есть, то оно - в легендарном саду,  который  Господь
создал для двоих Первых. В его цветах, плодах  и  ландшафтах.  И  всякий
псевдопатриотический захлеб здесь неуместен.
   В сущности, его даже не пытались вербовать, как  вербовали  тех,  кто
был прикован к месту службы. Ему предлагалась некая двусмысленная помощь
в обмен на доверительную информацию любого  рода,  на  что  Марк  только
развел руками и извинился, заметив, что в его деле тайной являются  лишь
условия и время совершения купли-продажи. Он слегка бравировал,  как  бы
будучи уверен в  полной  своей  неуязвимости,  в  то  же  время  отлично
понимая, что ничего нет проще,  как  стереть  его  в  пыль.  Без  всяких
фактов.
   Это неожиданно произвело впечатление, и лейтенант - это  звание  было
написано у него на лбу - стал мало-помалу разжимать  клешни.  В  который
уже раз Марка выручало то, что он действовал  сам  по  себе,  особняком,
охотился в одиночку. Но в этом была и своя опасность, о которой ему  еще
предстояло узнать.
   Тогда же больше всего его поразило  собственное  спокойствие,  словно
ровным счетом ничего не происходило.
   Его отпустили, предупредив, чтоб не мозолил глаза и не высовывался, и
Марк еще более остро почувствовал - пришла  пора  эвакуировать  основной
фонд из Москвы. Там были вещи  поразительные,  и  когда  он  рассказывал
кое-кому из крупных столичных собирателей, где и за сколько приобрел их,
те попросту теряли дар речи.  Серов,  Коровин,  Врубель,  Васильковский,
Борисов-Мусатов,  Левитан  и  многие  еще.  Подобно   коллекционерам   с
положением и связями развесить их и водить посетителей,  заходясь  перед
каждым холстом в экстазе, он не мог, к тому же и негде  было.  Он  очень
активно работал в последнее время на рынке, и поэтому и в  самой  Москве
его должны были вот-вот пощупать. Как это делается, он знал...
   Прогулка с лейтенантом, впоследствии оказавшимся все-таки  капитаном,
прошла не без пользы. Поначалу, пока  они  тусовались  в  сосняке,  Марк
рассеянно слушал, прикидывая, что и как, когда же вышли к реке,  углядел
на  противоположном  берегу,  за  кирпичными  развалинами,   деревеньку,
выглядевшую довольно славно, и ему явилась неожиданная мысль.
   - Что это у вас тут? - внезапно спросил он, перебив спутника, как раз
начавшего   толковать   о   недопустимости   разоружения   перед   лицом
капиталистического окружения, и как бы одним махом относя  и  Протву,  и
заливные луга, и развалины к ведомству капитана.
   - Не понял? - Капитан осекся и вздернул белые брови. - Вы о чем  это,
Марк Борисович?
   - А вот - это что за руины торчат?
   - Это? Мельница.  Местная  достопримечательность.  Из  купцов  кто-то
ставил, паровая. Там  и  сейчас  котлы  от  машины  остались.  Загажено,
правда, все.
   Дальше - деревня Дракино, местные шалят...
   Марк вздохнул - парило, дело шло к  дождю  -  и  произнес  про  себя:
"Много чести". Действительно, что-то уж чересчур  вежлив  и  разговорчив
капитан, панькаются они с ним,  как  с  матерым  диссидентом,  а  не  со
студентишкой-спекулянтом. Дрянь, похоже, дело.
   По возвращении в  Протвино  Марк  был  отпущен  восвояси  и  сел-таки
наконец в серпуховской автобус. За двадцать  минут  езды  в  его  голове
созрел план. Среди пассажиров не было  ни  одного  подозрительного,  так
что, дождавшись обратного рейса, Марк вернулся, сойдя остановкой раньше,
и проселком дотопал до Дракина.
   Здесь он пошатался по деревне, заглянул в магазин, посидел, покуривая
с местными, на бревнах у закрытого клуба. Дело шло к вечеру, тянуть было
больше нельзя. Решившись, он постучал в первый же попавшийся дом из тех,
что выглядели покрепче, и спросил хозяина.
   Он здесь не ошибся. Рябой мужик с круглым бабьим  лицом,  на  котором
чужими казались хищный хрящеватый нос и раскосые глаза стрелка из  лука,
назвавшийся Михаилом, стал его опорой  и  другом  на  годы,  если  можно
считать другом человека старше на четыре  десятка  лет,  которого  жизнь
только на паровой мельнице не молола. Они проговорили около двух  часов,
и уже в темноте Марк пешком отправился к трассе, чтобы поймать  попутную
в Серпухов.
   Ночью он был в Москве,  а  ранним  утром,  уложив  в  багажник  такси
отдельно упакованные полотна и  багеты,  катил  по  Варшавке  в  сторону
Серпухова.
   В сухом отапливаемом флигеле, прилепившемся к дому  Михаила,  который
как  бы  приобрел  Марк,  основной  фонд  был  укрыт   вполне   надежно.
Впоследствии  там,  по  его  чертежику,  была  заменена  вся   столярка,
установлены герметичные  оконные  блоки  и  устроена  вентиляция,  чтобы
избежать  резких  перепадов  температуры,  а  уж  затем  оборудовано   и
компактное скрытое хранилище за подвижной перегородкой,  которая  чужому
глазу казалась капитальной  стеной.  Всем  этим  занимался  сам  Михаил,
оказавшийся мастером  хоть  куда.  Теперь  посторонний,  заглянувший  во
флигель, мог  убедиться,  что  помещение  попросту  пустует,  не  находя
применения в хозяйстве.
   Марк наезжал редко, стараясь не следить, и  только  для  того,  чтобы
доставить пополнение - еще один холст  или  картон.  В  эти  дни  они  с
хозяином  выпивали  под  вечер  бутылку  коньяку  и  подолгу  толковали,
уважительно величая друг  друга  Борисыч  и  Степаныч,  отдавая  должное
стряпне тихой жены Михаила Натальи, почему-то  взявшейся  жалеть  Марка,
словно непутевого сына.
   Сознавал ли его дракинский приятель, какую мину заложил  в  его  доме
неведомо откуда взявшийся Борисыч? Все полотна были "чистыми", некоторые
- со штампами  провинциальных  комиссионных  магазинов,  иного  Марк  не
допускал, и тем не менее количество  и  качество  их  могли  вывести  из
равновесия любого искусствоведа в штатском. Мыслимо ли - такие  имена  в
пристройке у мужика в каком-то там Дракине!
   Очевидно, сознавал, к тому же Марк обнаружил, что  в  его  отсутствие
тайник кем-то посещается. Этим посетителем мог быть только сам хозяин, у
которого имелись вторые ключи от пристройки. Марк спросил впрямую.
   - Х-хрен его знает, - был ответ. - Хожу. А зачем - сам не знаю. Как к
чужой бабе. Самому стыдно. - Михаил вытряхнул папиросу из  мятой  пачки,
Марк чиркнул плоской зажигалкой. - Другая жизнь, знаешь. Сейчас все так.
   Марк кивнул с пониманием, и они снова  выпили.  Однако  в  этот  раз,
когда он собрался обратно  в  Москву,  Михаил  отказался  взять  у  него
деньги, которые по сотне совал ему Марк, уезжая.
   Дома Марка ждало известие, что в его отсутствие приходил  участковый,
пробыл долго и обнюхал каждый угол  в  квартире.  Отец  паниковал,  мать
плакала.
   Один Марк знал, что все это не имеет никакого значения: теперь  здесь
оставался только "мусор", которым он пользовался  для  обмена,  да  пара
стоящих работ - для отдыха глаз.  Его  бизнес  был  тяжелой  и  довольно
грязной работой, уставал он как собака,  не  говоря  уже  о  публике,  с
которой приходилось  иметь  дело,  и  постоянно  нуждался  в  передышке,
которой дать себе никак не мог, - машина, раз  запущенная,  крутилась  и
волокла его за собой.
   На третьем курсе он взял академический отпуск, то же пришлось сделать
и на четвертом. Никакого интереса к своему факультету он не испытывал. К
тому же, раз жизнь складывалась совершенно внесистемно, при нужде не так
и сложно было купить диплом. Но какая в нем могла быть нужда?
   Визит участкового возымел свое  действие.  На  какое-то  время  Марка
оставили в покое, и он с  удвоенной  энергией  занялся  делом,  покупая,
словно в горячке, и практически ничего не продавая. За месяц он  спустил
все, что заработал на швейцарцах, зато стад обладателем  еще  нескольких
холстов, истинная ценность которых была известна только ему  да  десятку
специалистов.  В  их  числе  были  работы  Матюшина,  Ольги   Розановой,
Терентьева, Митрохина, причем великолепные, из тех, что могли бы сделать
честь Музею Гугенхейма.
   Теперь то, что лежало в дракинском тайнике, стало напоминать  ядерное
устройство, приближающееся к критической массе.  Марк  физически  ощущал
давление, исходящее оттуда, и сопротивляться ему был не в состоянии. Эти
вещи были больше, чем он сам, и теперь они управляли его  поступками.  А
поскольку от природы  он  не  принадлежал  к  числу  тех,  кто  способен
наслаждаться обладанием сокровищами в одиночку, Марк стал искать - почти
неосознанно - какой-либо выход.
   Он оказался до смешного простым. На одной  из  вечеринок  в  Протвине
Марк   познакомился   с   заведующим   Домом   культуры   института    -
пятидесятилетним  бородатым  фанатиком  в  круглых  очках.  Ввалившимися
щеками и пылающим взором заведующий напоминал библейского пророка. Как и
положено пророку, он глотал слова, махал руками и был полон  энтузиазма.
Во вверенном ему очаге досуга процветала всяческая  левизна  -  наезжали
модные лекторы из столицы с чтениями о христианском ренессансе в России,
ставились силами клубного театра невероятно модернистские спектакли, где
все актеры были облачены в мешковатые балахоны, а сцену затягивали серым
сукном, в фойе экспонировались абстрактные акварели  академика-ядерщика,
скромно поименованные "Имматрикуляция". преимущество  -  прибытие  работ
ожидалось из Москвы. Никто  не  мог  предположить,  что  на  самом  деле
коллекции предстояло преодолеть всего четыре километра.
   Эта-то  дилетантская  мазня  и  подтолкнула  Марка.  В  разговоре   с
энтузиастом,  бывшим  слегка  навеселе,  он  исподволь   намекнул,   что
располагает небольшой коллекцией живописи. Тот заинтересовался, когда же
Марк назвал некоторые имена, едва  не  лишился  сознания.  Вцепившись  в
ворот рубахи Марка обеими руками, он не отпускал его до  тех  пор,  пока
Марк не дал слово, что, если завклубом добьется разрешения в  Управлении
культуры, он предоставит картины для экспозиции хотя бы на пару дней.
   Посмеиваясь, Марк согласился, заранее зная, что  Управление  культуры
тут ни при чем. Разрешение придется добывать у начальства того капитана,
что гулял с ним в благословенной приречной долине двумя неделями раньше.
Риск был огромный - и  все  же  Марк  готов  был  рискнуть.  К  тому  же
вероятность события была исчезающе малой.
   Однако не прошло и недели, как пророк добился  своего.  Было  похоже,
что в инстанциях возобладали оперативные соображения - выставка, хоть  и
в отдалении от Москвы, вызовет  ажиотаж,  и  следует  ожидать  появления
крупных фигур, что позволит отснять персонажи  и  зафиксировать  те  или
иные связи. Вместе с тем был отчетливо  сформулирован  запрет  на  показ
авангардной живописи двадцатых, а также современных  работ,  но  Марк  к
этому и не стремился.
   Два дня  ушло  на  обсуждение  деталей.  Следовало  исключить  всякий
элемент случайности. Несомненно, что в толпе посетителей будет вертеться
немало оперативников, ловя разговоры,  но  во  время  работы  экспозиции
тронуть ничего не рискнут - вокруг  полным-полно  иностранцев,  резонанс
может получиться чрезвычайный. Два дня показов - максимум. Марк привозит
работы утром в субботу, все уже должно быть готово вплоть до  места  под
каждую, час-другой на монтаж - и открытие. В афише объявить четыре  дня.
В воскресенье вечером, незадолго до закрытия клуба, мгновенный  демонтаж
и эвакуация. На его стороне  было  серьезное  Сообщив  о  предполагаемом
событии кое-кому в Москве, Марк занялся подчисткой мелочей  и  к  вечеру
пятницы был готов. Днем он уехал в Москву, побывал дома, а вечером сел в
поезд, проходящий через Серпухов, рассудив, что в электричке "пасти" его
проще простого.
   Переночевав у Михаила, рано утром он вышел на трассу,  поймал  такси,
направляющееся в Серпухов, вернулся с ним в Дракино и погрузил  картины.
Это было самое слабое место плана: расколоть этого  таксиста  ничего  не
стоило, но тут  приходилось  полагаться  только  на  удачу  -  остальной
транспорт был местный, что являлось еще худшим  вариантом.  Впрочем,  за
полсотни таксисту  удалось  внушить,  что  на  любые  расспросы  следует
отвечать, будто он подхватил Марка с багажом на железнодорожном вокзале.
   В восемь тридцать Марк был  на  месте.  То,  что  он  увидел  у  Дома
культуры, поразило его. Шеренга отполированных лимузинов  выстроилась  у