й Петрович, и Лина  об  этом  с  ним  больше  не
заговаривала. Прекратившиеся до времени дикие речи Ивана об отце были ею
забыты и  похоронены  под  грудой  мелких  забот,  семейных  неурядиц  и
нескончаемых бытовых проблем. Женщина  не  знала  о  жизни  своего  сына
ничего, кроме расписания его спортивных занятий, группы крови и  любимой
еды. Их общение часто сводилось к скупым ответам на обычные вопросы:
   "Ты поел? Ты позвонил? Ты побудешь завтра  вечером  с  Катей,  нам  с
Алешей необходимо уехать?"
   Странным образом она как бы даже и не заметила, что  однажды  мальчик
не ночевал дома. Был конец февраля, с утра пошел  мокрый  тяжелый  снег,
сразу же парализовавший весь  транспорт.  Когда  Иван  в  девять  вечера
закончил тренировку, на улице все еще мело.  По  обыкновению,  он  решил
идти пешком и поджидал Карена, который также жил на проспекте,  но  чуть
подальше, в так называемом доме специалистов, где мальчик не раз  бывал.
Они не то  чтобы  дружили,  просто  общительный,  невысокий  и  крепкий,
подвижный как ртуть Карен без труда уговаривал Ивана  заглянуть  к  нему
"на часок". Обычно за Кареном приезжала на машине мать, и несколько  раз
они подвозили Ивана до перекрестка, откуда ему до дому  оставалась  пара
остановок; в тот вечер она, однако, не приехала.
   - Не хочу  тащиться  пешком,  -  сказал  Карен,  беспорядочно  швыряя
тренировочную форму в желтый кожаный рюкзак. - Отец с матерью укатили  в
Ереван, дома одна  бабушка,  поехали  ко  мне,  переночуешь,  от  нас  и
позвонишь.
   - Не знаю, - произнес Иван неуверенно,  -  можно  и  к  тебе,  завтра
воскресенье, однако ни  троллейбусы,  ни  автобусы  не  ходят.  Все-таки
придется пешком.
   - Я промокну, - Карен показал на  свои  белые  высокие  кроссовки.  -
Давай на такси. У меня есть деньги.
   - Нет, - сказал Иван, - пока ты  найдешь  это  такси,  пройдет  много
времени, а так через двадцать минут мы будем на месте.
   - Тогда позвони своему отцу пусть заберет нас.
   - У него машина не на ходу.
   - Ладно уж, пошли пешком, - буркнул Карен, натягивая куцую дубленку.
   Мальчики продрогли еще на пути к рынку. На тренировке их было гораздо
меньше, чем обычно, - в основном пришли те, кто жил  поблизости.  Тренер
уехал рано, и заниматься с  ними  остался  парень  из  взрослой  группы,
который задержал их на сорок  минут,  после  чего  мгновенно  смылся  со
своими приятелями. Рынок был темен и пуст, редкие прохожие,  спотыкаясь,
брели, обходя сугробы.
   - Слушай, я не хочу дальше так  идти!  -  прокричал,  повернувшись  к
Ивану и прыгая на одной ноге, Карен. - Прямо по этой тропинке мы  выйдем
к Динамовской, там  полно  транспорта,  мать  так  меня  возит,  поймаем
машину. Не хочешь - чеши один! Чего ты упираешься?
   - Пойдем через Динамовскую, - согласился Иван. Они пробежали вспухший
от снега стадион и у военного училища вышли на дорогу,  которая,  огибая
парк, выходила на проспект. Оттуда к Ивану было рукой подать.  К  началу
одиннадцатого он был бы уже у себя, а  до  дома  Карена  оставалось  еще
минут двадцать ходу, Однако Иван уже твердо решил ночевать  у  приятеля.
Они протопали еще метров двести. На подходе  к  парку  Карен  сказал  со
злостью:
   - Какой же ты дуб, Ванька! Все русские  упрямые,  как  ослы.  Сколько
машин проехало, а ты все прешь, будто Сусанин! У  меня  ноги  мокрые  до
колен...
   - Думать нужно было. Кто же зимой кроссовки носит...
   - Не твоя забота,  -  пробурчал  Карен,  оглядываясь.  Он  плелся  на
полшага позади рослого Ивана. Косые потоки снега секли  его  лицо,  снег
облепил  ворот  дубленки,  и  леденящие  струйки  стекали  за   шиворот.
Оглянувшись еще раз, Карен одним прыжком оказался на  проезжей  части  и
вскинул  руку.  Машина,  темно-красная  "девятка",  остановилась  сразу.
Переднее  сиденье  занимали  двое  мужчин  лет  тридцати.  Когда   Карен
подбежал, дверца распахнулась.
   - Куда? - спросил тот, что был за рулем. - Замерзли, хлопчики?
   - Проспект Ленина, - ответил, шмыгая носом, Карен, -  недалеко,  хотя
бы до перекрестка. Я заплачу... Сосед водителя засмеялся.
   - Садитесь, - сказал  водитель,  -  мы  как  раз  туда.  Ноги  только
отряхните...
   Иван тоже сел в эту машину. Он замерз  в  своей  тощей  курточке,  но
забраться на заднее сиденье "Жигулей", где было  тепло,  пахло  хорошими
сигаретами и негромко звучала музыка, заставил его не  холод.  Отчаянный
напор Карена на миг как бы сделал его ведомым. Это случалось  с  ним  не
однажды. Но мальчик не знал еще, что скоро эта слабость пройдет,  потому
что ему наскучит подчиняться. Кроме  того,  он  не  мог  бросить  своего
спутника.
   Машина плавно покатила,  упираясь  фарами  в  снежные  водовороты,  и
мальчик расслабился.
   - Что так поздно гуляете? - спросил, не оборачиваясь, водитель.
   - Тренировка, - ответил Карен, но Иван (совершенно безотчетно) рванул
его за рукав, призывая к сдержанности.
   - Чем занимаетесь?
   - Фигурным катанием, - ответил Иван.
   Второй Мужчина хрипловато засмеялся, а Карен вскричал:
   - Врет он! Мы занимаемся вольной борьбой.
   - Вот как, - неопределенно протянул водитель, - так  кто  же  из  вас
говорит не правду?
   Все эти вопросы Ивану как-то не нравились. Но еще больше насторожило,
что, пока Карен подробно описывал, как проходят занятия и  какой  у  них
тренер, машина, убыстряя ход,  вдруг  свернула  на  Шатиловку,  в  район
частной  застройки,  в  третий  по  счету  от  проспекта  переулок.   На
параллельной улочке за  высоким  глухим  забором  из  сплошного  металла
обитал митрополит с семьей. Его дом  на  весенних  каникулах  год  назад
показала им учительница математики,  жившая  неподалеку,  -  по  слухам,
очень религиозная женщина. Они ходили к ней в гости пить  чай,  и  Ивана
тогда поразило, что жилище священнослужителя не имело  ни  одного  окна,
обращенного в сторону улицы.
   Машина затормозила перед двухэтажной темной  постройкой.  Не  включая
света в салоне, водитель повернулся к ним со словами:
   - Высажу приятеля и отвезу вас.
   Однако из остановившейся машины  никто  не  вышел.  Карен  еще  успел
пробормотать: "Пожалуйста!", а Иван  уже  силился,  все  поняв,  открыть
дверь, когда крепкая рука водителя перехватила его кисть.
   - Не суйтесь, бойскаут, - сказал, не убирая с лица улыбки, мужчина, -
мы бы хотели оценить ваше спортивное мастерство. Мы ведь  тоже  в  своем
роде спортсмены. Особенно это касается тебя, котик. - Он потрепал Карена
по розово-смуглой щеке свободной рукой.
   - Не трогай меня! - взвился  Карен.  -  Я  не  позволяю  никому  меня
трогать, даже маме!
   - Мама далеко, - заметил водитель, все сильнее сжимая запястье Ивана,
- так что я пока побуду и мамой и папой. Одновременно.
   - Пустите, - сказал Иван, - вы мне руку  сломаете.  Что  вам  от  нас
нужно?
   - Взаимности, -  хохотнул  водитель  и  отпустил  кисть  мальчика.  -
Правда, Веня?
   Тот, кого назвали  Веней,  наконец-то  повернул  к  ним  одутловатое,
забелевшее  в  полумраке  салона  лицо.  Пухлые  губы  чернели,   слегка
подрагивая, словно увязнув  в  клейкой  жидкости.  Мгновенным  движением
мальчик рванул рычажок, и дверца машины распахнулась, обдав холодом.
   - Назад! - хрипло рявкнул водитель. - Иначе  армяшка  твой  домой  не
доберется.
   У запрокинутого оголившегося горла Карена в  сумраке  плавало  лезвие
узкого длинного ножа.
   - Уберите это, - сказал Иван, захлопывая дверцу, - и включите свет.
   Что вам от нас нужно?
   - Спрашиваешь? - засмеялся Карен, когда  водитель  убрал  нож  и,  не
включая света, усилил звук магнитолы. - Это же педики...
   - Кто? - не понял Иван.
   - Педерасты, - заорал Карен, - дерьмо собачье!
   - Тихо, розанчик, - воскликнул Веня, - попридержи язычок!
   Но Иван уже выпрыгивал из "Жигулей" на снег. Карен  метнулся  следом,
зацепив свой рюкзак и сумку приятеля.  Когда  же  мужчины  бросились  за
ними, он отшвырнул вещи в сугроб.
   Три дверцы машины были распахнуты. Пнув  ногой  ту,  что  со  стороны
водителя, Иван (он надеялся только на то, что нож  остался  в  бардачке)
увернулся от Вени, а затем кубарем покатился под ноги водителю,  который
уже успел ударить Карена.
   - Возьми жирного! - закричал он, сбивая дыхание.
   Быстрый, как обезьяна, маленький Карен с воплем прыгнул на Веню  (тот
от крика вздрогнул и остановился), крепкой макушкой с лету ударил его  в
широкую переносицу. Ивану пришлось труднее, потому что водитель оказался
субъектом жилистым, не утратившим формы, к тому же от бешенства  потерял
всякий контроль над собой.  Иван  увернулся  от  первого  удара,  однако
второй его настиг и оглушил.
   Падая, он почувствовал, как руки водителя нащупывают его горло.  Иван
расслабился, и это обмануло мужчину. К тому же  позади  что-то  визгливо
выкрикивал Веня и вопил Карен. И тогда, извернувшись, Иван яростно,  изо
всех сил, ударил водителя в пах ботинком.
   - Бежим! - крикнул мальчик, оттаскивая Карена от поверженного  наземь
Вени с окровавленным лицом.
   Выкрикивая ругательства, Карен сгреб свой рюкзачок.
   Через пять минут они были уже на проспекте, а еще через пятнадцать  -
в "доме специалистов". Всю дорогу прошагали молча, не оглядываясь,  лишь
раз остановились перед каким-то освещенным подъездом,  чтобы  подпоясать
разорванную куртку Ивана пестрым шерстяным  шарфом.  Его  спутник  кипел
ненавистью.
   Их встретили громкий лай Лабрадора  и  гортанные  причитания  бабушки
Гаянэ по поводу исчезновения вязаной шапочки внука.
   - Чаю! - распорядился Карен. - Пока мы будем гулять с собакой  -  еды
побольше, горячую ванну для Ивана. Атам, пошли!
   Пока они выгуливали пса, Иван все  еще  не  чувствовал  холода.  И  в
ванной, в ярком свете дневной лампы, увидев в запотевшем круглом зеркале
свою полосами ободранную шею, он вздрогнул  от  запредельного  озноба  и
медленно погрузился в горячую воду. Перед глазами у него были влажные от
пара голубые плитки.
   Потом, накормленный и согревшийся, он  сидел  в  комнате  приятеля  и
непослушными пальцами пытался залатать куртку, а Карен говорил ему:
   - Две недели дрессуры, потом Атам будет ходить со мной на тренировки.
   Думаешь, нет? И мать больше за мной не приедет.  У  меня  все  бывает
так, как я захочу...
   Иван не знал, исполнил ли Карен свое намерение  и  что  получилось  с
псом, потому  что  перестал  посещать  спортивную  секцию.  Сестра  Катя
заболела гриппом (хворь вновь  вернулась  в  город  вместе  с  последним
месяцем  зимы);  он  выхаживал  ее  в  больнице,  в   пульмонологическое
отделение которой она попала с тяжелым осложнением. Утром он был  с  ней
до начала занятий в школе, затем вечером шел туда  снова  и  возвращался
домой вместе с Линой уже затемно.
   Однако шахматный клуб мальчик не бросил. Правда, из-за нищеты бывшего
Дома пионеров занятия стали нерегулярными,  а  руководитель  означенного
учреждения  Иосиф  Александрович,  упрямо  бодая  лысым  лбом  воздух  и
поминутно хватаясь за сердце, снова и снова восклицал, что  не  допустит
перевести дело его жизни на коммерческую основу. Но Иван приходил туда и
погружался в ирреальный и пустынный мир изящного совершенства.
   Через месяц, в начале  весенних  каникул,  позвонил  тренер  Марат  и
потребовал  объяснений.  Алексей  Петрович  сидел   на   кухне,   мрачно
отхлебывая чай, Лина с девочкой ушли в детский сад.
   - Позови отца, - выслушав Ивана и помолчав, сказал Марат.
   Телефон находился в прихожей, еще один  аппарат,  параллельный,  -  в
комнате старшего Коробова. Мальчик встал на пороге кухни и, не глядя  на
Алексея Петровича, через силу произнес:
   - Папа, возьми трубку...
   Алексей Петрович тяжело поднялся и, отодвинув Ивана плечом, прошел  к
себе. Трубка на столике в прихожей взорвалась голосами;  Иван  осторожно
опустил  ее  на  рычаг  и  сел  в  кресло.  Тонкие  крепкие  пальцы  его
подрагивали. Через три  минуты  появился  Алексей  Петрович,  и  мальчик
поднялся.
   - В чем дело? - спросил Коробов. - Тебя что-то не устраивает в работе
тренера?
   - Нет, - отвечал мальчик удивленно. - У меня нет никаких претензий. У
нас были прекрасные отношения.
   - Претензий? - воскликнул Коробов. - Что ты вообще в  этом  смыслишь,
щенок!
   - Не говорите со мной так, - сказал мальчик, - если  хотите  услышать
от меня какие-то объяснения.
   - Что  ты  себе  выдумал,  Иван?  -  тоном  ниже  проговорил  Алексей
Петрович.
   - У тебя уже наметилась прямая дорожка в спорте.  Марат  собирался  с
осени перевести тебя в старшую группу, он хотел индивидуально работать с
тобой...
   - Для чего?
   Коробов  повернул  к  мальчику  свою   крупную   голову   с   неровно
подстриженными волнистыми темно-русыми волосами, и выражение его  слегка
одутловатого лица стало удивленно-озабоченным, словно  он  наткнулся  на
невидимое препятствие.
   - Ради чего я должен  индивидуально  работать?  -  повторил  мальчик,
глядя, как набрякшее левое веко Коробова начало медленно подрагивать.  -
Если вы мне объясните, зачем человеку заниматься тем, что его  нисколько
не интересует, и убедите в необходимости этого, я вернусь в секцию.
   - А делать то, что велят тебе взрослые, ты, значит, не намерен?
   - Нет, - сказал мальчик.
   Все, что произошло секундой позже, Коробов попытался  выложить  Лине,
едва перед ней и девочкой открылась входная дверь. Она  даже  не  успела
расстегнуть плащ.
   - Стоп! - сказала Лина. -  Погоди...  Ванька!  -  позвала  она  сына,
который появился из комнаты и, ни на кого не глядя, подошел к девочке  и
присел перед ней на корточки. -  Погуляй  с  полчаса  с  Катей,  пока  я
приготовлю ужин.
   Они ушли, а Лина,  раздевшись,  прошла  на  кухню;  Алексей  Петрович
ввалился следом и сзади обнял ее за плечи. Женщина увидела почти  пустую
бутылку дешевого красного вина на столе, фужер и недоеденный бутерброд с
ветчиной.
   - Тебя же просили оставить ветчину детям к ужину, - высвобождаясь  из
его рук, раздраженно сказала она. - Ладно, теперь говори, что случилось.
   - Я ударил его!.. - выпалил  Коробов.  -  Да,  да,  что  ты  на  меня
уставилась? - Как бы предупреждая ее гнев, Алексей Петрович уже  кричал.
- Если бы ты видела его лицо! Наглое,  тупое,  упрямое!  Он  смотрел  на
меня, будто я какой-то недоумок, тля паршивая... Он...
   - Не шуми, - сказала Лина, - я устала. -  Она  вынула  из  подвесного
шкафчика сигареты, чиркнула спичкой, выплеснула остатки  вина  в  чистую
рюмку и выпила одним глотком. - Сядем, и ты спокойно  расскажешь,  из-за
чего вы поссорились.
   - Зачем ты куришь? - произнес Коробов машинально. Ему уже расхотелось
говорить, и Лина поняла  это.  Однако,  зная  все  эти  мрачно-капризные
предзнаменования коробовского загула, она все-таки хотела  услышать  его
версию происшедшего.
   - Что случилось, Алеша? - мягко проговорила она.
   - Иван перестал ходить на тренировки. Сегодня позвонил Марат, он  был
буквально вне себя...
   - И только-то? И из-за этого вы повздорили и ты даже ударил его?
   - Он бросил спорт!
   - Ну и черт с ним. Пойми, ему скоро четырнадцать - самый  болезненный
возраст. Позже он сам вернулся бы к Марату.
   -  Кто  его  тогда  возьмет?  -  раздраженно   буркнул   Коробов   и,
догадываясь, что именно Лина может ответить, торопливо заговорил:
   - В этом деле нельзя сходить с круга  по  собственной  воле  -  ни  в
четырнадцать, ни в двадцать пять.
   Все нужно довести до конца. Ты скажешь,  может,  ему  это  не  нужно?
Нужно! У него  было  будущее.  Кем  твой  сын  намерен  стать?  Вот!  Ты
молчишь... Послушай, Лина, нам вообще многое следует решить...
   - Не сегодня.
   - Сейчас. В мае будет полгода. Я должен пятнадцать тысяч. Где мне  их
взять? Ну, допустим, мы продадим машину.  Перезанять  я  смогу  от  силы
тысячи две, и то под большие проценты. Мы  можем  обменять  квартиру  на
меньшую - это еще тысяч шесть. Разумеется,  все  это  временно...  Да  и
зачем нам такая квартира, есть очень хорошие  двухкомнатные,  с  большой
кухней. Иван бы пошел с осени в спортивный интернат...
   - Ты это серьезно, Алексей?
   - Я советуюсь с тобой, - сказал  Коробов.  -  Что  тут  такого,  если
парень будет  хорошо  устроен?  Неужели  он  не  понимает,  в  каком  мы
положении? Его фокусы яйца выеденного не стоят по сравнению с  тем,  что
эти люди могут с нами сделать...
   - Не заводись, - произнесла Лина, вставая. - Еще не время для паники.
   Тяжело, я понимаю. Могу только обещать, что с Ваней я поговорю, чтобы
он вернулся к Марату. Но интернат выбрось из головы - с сыном я  никогда
не расстанусь, даже если это заведение окажется через  дорогу.  Пока  он
сам этого не захочет. Иди отдыхай...
   Переодевшись в халат, Лина  занялась  ужином.  Картофель  в  мундире,
чтобы потом обжарить его на сливочном масле. В  холодильнике  оставалась
еще банка шпротов. Яйца. "Совсем как Манечка, -  усмехнулась  Лина,  моя
бугристые картофелины  под  стылой  проточной  водой.  -  Осталось  лишь
приговаривать: "Деточка, у нас сегодня только картошка, ты уж извини,  я
не смогла до зарплаты ни у кого подзанять..." Так делала она, когда Лина
забегала между репетициями перекусить.
   Какой убогой ей казалась тогда их жизнь с матерью... какими глупыми и
не имеющими ровно никакого  значения  были  споры,  потому  что  Манечки
больше нет...
   Что за дурь жила в ней, юной, - это жадное, слепое стремление к иной,
чистой и красивой жизни! Позже она и не ужинала больше с  матерью,  даже
не глядела на  аккуратно  накрытую  салфеткой  тарелку  с  едой,  комкая
записочки,  которые  Манечка  ей  оставляла:  "Доченька,  здесь  кусочек
жареной рыбы, он и холодный неплох. Это :  фосфор!  Пей  кисель.  Мама".
Откуда ей было знать, какие деликатесы пробовала Лина  на  вечеринках  у
своих приятельниц и их состоятельных покровителей...
   Господи Боже ты мой, как же в колонии ей  хотелось  всего  того,  что
берегла  для  нее  Манечка!  Тушеной  капусты,  например,   с   кубиками
розоватой, чересчур жирной дешевой свинины...
   Дети вернулись голодные и проглотили все, что мать поставила на стол.
   Коробов к ужину не вышел; когда она заглянула в его комнату, он  спал
одетым, при тусклом свете настольной лампы, под которой стояла еще  одна
пустая бутылка.
   Лина погасила свет и, прибрав на кухне, пошла к мальчику.
   Он укладывал сестру. Когда они  стали  жить  в  одной  комнате,  Иван
уступил ей свой диван, а сам разместился в  раскладном  кресле,  которое
осталось от Манечки и стояло прежде в спальне родителей. Сейчас оно  уже
было разложено, постель на нем - аккуратно  расстелена.  Иван  сидел  на
ковре у постели сестры и читал ей -  раструб  колпачка  светильника  был
направлен таким образом, чтобы лицо девочки находилось в тени.
   - Все, - шепотом сказала Лина, - Ванюша, она уже спит. Идем  ко  мне,
нам нужно поговорить.
   Сейчас впервые  с  тех  пор,  как  пошла  на  работу,  Лина  обратила
внимание, что сын вырос из своего тренировочного костюма, - особенно это
было  заметно  внизу,  где  растянутые  резинки  штанов   не   закрывали
тонкокостных щиколоток.
   Однако  денег,  чтобы  купить  ему  новую  одежду,  не  было   и   не
предвиделось.
   - Проходи, Ванюша, - сказала она, - забирайся на диван, а  я  присяду
рядом.
   Мальчик усмехнулся и с ровной спиной  пристроился  на  краю,  как  бы
сразу давая Лине понять:  дистанция  будет  соблюдена,  несмотря  на  ее
слова. То есть несмотря на то, что она напоминала ему о позах, в которых
часто раньше они болтали у нее в постели: он - свернувшись  калачиком  у
стены, а она - лежа на спине и покуривая. Очевидная  демонстрация  того,
что он понял  ее  предложение,  но  воспользоваться  им  не  собирается,
подействовало на Лину как щелчок хлыста.
   - Прости его, - торопливо сказала она и запнулась. Мальчик молчал.  -
Твой отец находится в крайне тяжелом положении, и у него вот-вот  сдадут
нервы.
   Иван поднял  голову,  и  она  увидела,  какое  у  ее  сына  взрослое,
непрони