овторяю,  подобные  вещи
происходят ежедневно в сотнях неудачных семей. То, что это  совпадает  с
моим желанием  и  вся  ситуация,  если  можно  так  выразиться,  создана
искусственно, не имеет принципиального значения.
   Во всяком случае, для вас. Я не могу вас заставить участвовать в этом
эксперименте. Об этом нет и речи.  Я  могу  только  просить  вас,  Лина,
принять то, что я предлагаю, и  понять,  что  во  всем  этом  нет  злого
умысла. Никто не должен пострадать - наоборот!
   Губы девушки дрогнули. Продолжая держать листок на отлете,  но  глядя
не на него, а Марку прямо в глаза, она произнесла:
   - Какое счастье, что я никогда не узнаю  вас  близко,  Марк!  Вам  не
приходило в голову, что вы настоящее чудовище?
   Марк натянуто рассмеялся.
   - Не приходило. Да и  вы,  Лина,  тоже  так  не  думаете.  Просто  вы
испуганы и еще не решили, что вам следует думать по  этому  поводу.  Все
ваше женское существо протестует, а разум подсказывает, что я не так  уж
и не прав. Не торопитесь судить. Недаром сказано, что еще  не  известно,
что кому во сколько обходится.
   - Я этого не понимаю! - отрезала Лина. - При чем тут разум?  Все  это
просто страшно. То, что вы говорите,  ничего  не  значит,  мне  же  ясно
только, что вы предлагаете мне продать вам за...  тут  написано  -  пять
тысяч долларов, значит, за пять тысяч этих самых долларов моего ребенка.
   Марк сделал протестующее движение.
   - Минуту, Лина. Здесь я категорически не согласен. Речь идет  о  моем
ребенке, и только так и следует рассматривать эту ситуацию.
   - И почему за пять? - продолжала Лина с издевкой, не слыша его  слов.
- Не за пятьдесят, не за пятьсот? И потом, доллары -  я  в  жизни  их  в
руках не держала! Что с ними делать? Абсурд какой-то...  Никогда  ничего
подобного не слышала!
   Прищурившись, Марк холодно проговорил:
   - Вы забыли еще кое-что. Этим соглашением я  навязываю  вам  интимные
отношения, иначе говоря, вам придется переспать со мной, и  не  раз,  до
тех пор, пока не станет очевидной ваша беременность. Что касается суммы,
то именно во столько я оцениваю ваши... скажем, затруднения, связанные с
рождением ребенка.
   Надеюсь, вы уже достигли совершеннолетия?
   - О, разумеется! - Лина откинула голову и звонко  засмеялась,  блестя
влажными зубами.  -  Скажу  больше  -  эта  сторона  жизни  мне  неплохо
знакома... Вот что... - Она резко оборвала смех, словно откусив нитку. -
Вот что я вам скажу, Марк. Одному Богу известно, почему я еще тут сижу и
слушаю весь этот бред.
   Скорее всего потому, что мне просто  не  хватает  мужества  встать  и
уйти.
   Сказывается Манечкино воспитание, и, как всегда, не вовремя. Спрячьте
вашу бумагу, я ее никогда не читала. Кстати, а почему, собственно,  если
вы представляете себе эту сделку как соглашение двух сторон,  существует
только один экземпляр? Ведь полагается, чтобы каждый из  партнеров  имел
такой же, разве нет?
   Марк слегка кивнул, не отрывая взгляда от лица девушки которое как бы
двоилось в холодном свете люминесцентных трубок.
   - Конечно, - проговорил он. - Таково правило. Но я  уже  сказал,  что
этот документ не  имеет  юридической  силы.  В  случае,  если  он  будет
подписан, я передам его на хранение доверенному лицу,  а  по  выполнении
всех условий он будет уничтожен. Не стоит умножать видимости...
   - Все, лебедяты, закрываемся, - подала  голос  тетка  за  стойкой.  -
Отбой!
   У нас до пяти.
   Щелкнул выключатель, и в стекляшке осталась тлеть одна лампа  в  углу
за холодильником. Марк и Лина, двигая стульями, почти в  полной  темноте
направились к выходу. У двери девушка, внезапно остановившись, отрывисто
спросила:
   - И кто же, если не секрет, это доверенное лицо?
   - Не секрет. - Марк  толкнул  створку,  и  их  принял  мокрый  черный
воздух.
   - Дмитрий Константинович Семернин.
   - Дмитрий Константинович... Вот уж никогда бы не подумала. Значит, он
в курсе дела?
   - Нет. Во всяком случае, не вполне.  Бумага  будет  передана  ему  на
хранение в запечатанном конверте. У меня все основания доверять ему  как
юристу, больше того...
   - Будет передана... -  Лина  шагнула  вперед  и  снова  остановилась.
Теперь Марк не видел ее лица, только смутно  мерцающее  пятно  плаща.  -
Знаете, Марк,  теперь  я  окончательно  убедилась,  что  вам  недоступны
обычные человеческие чувства. Вы сделаны из какого-то другого материала,
какого - не знаю. Прощайте.
   Надеюсь, больше мы никогда не увидимся.
   Повернувшись на каблуках, она быстро и размашисто пошла вдоль аллеи.
   Марк последовал за ней в некотором отдалении. Но догнать девушку  ему
удалось  лишь  у  портала   главного   входа,   подсвеченного   цветными
прожекторами. Рядом с  этим  грузным  сооружением  светлая  фигура  Лины
казалась воздушным мазком акварели  на  грубом  картоне.  Марк  все  еще
ощущал тяжелое  волнение,  которое  не  оставляло  его  во  время  всего
разговора, и когда он окликнул девушку: "Лина,  послушайте,  Лина!.."  -
оно вспыхнуло с новой силой.
   Девушка остановилась и повернулась к нему, слегка покачиваясь с пяток
на носки, все еще полная движения. Сейчас она была ослепительно хороша.
   Удлиненное тонкокожее лицо дышало яростью, глаза  под  сошедшимися  к
переносью  густыми  бровями  сухо  блестели,  полная  нижняя  губа  была
закушена. Руки оставались в карманах плаща, но и  так  было  видно,  что
кулаки Лины до боли сжаты.
   - Почему вы преследуете меня, Марк Борисович? - почти выкрикнула она.
- Я достаточно ясно дала понять, что вы не можете рассчитывать на  меня.
Что вам еще нужно? Дайте мне спокойно уйти, в конце концов.
   Марк стоял в двух шагах, небрежно помахивая сумкой.
   - Сейчас вы похожи на  безумную  Медею,  -  проговорил  он,  улыбаясь
одними глазами.
   - Господи! - с отвращением воскликнула девушка.  -  Неужели  и  этого
мало?
   Убирайтесь, Марк Борисович, убирайтесь к черту,  туда,  откуда  вы  и
явились!
   - Хорошо. - Марк покорно склонил голову. - Я понимаю вас, Лина, и  ни
на чем больше не настаиваю. Вот, возьмите.  -  Неуловимым  движением  он
извлек из сумки знакомый листок и протянул девушке. В растерянности Лина
взяла бумагу и попятилась.
   - Зачем это? Что мне с этим делать?
   - Что хотите. Можете выбросить сейчас, можете оставить на память.
   Попрошу вас лишь об одном. Если что-нибудь изменится, через неделю  в
это же время наберите мой номер телефона, он есть на обороте, и  скажите
только одно слово - да. Я буду ждать. Если звонка не последует, навсегда
забудьте о моем предложении. Больше я вас не побеспокою. До свидания.
   Марк вскинул сумку на плечо и мерно зашагал к турникетам. Миновав их,
он обернулся, взмахнул рукой  и  вскоре  исчез  из  виду,  смешавшись  с
группой туристов, праздно бродивших на стоянке в ожидании, когда подадут
автобус.

***

   Четырнадцатого ноября  в  начале  девятого  Mapка  поднял  телефонный
звонок.
   Звонил Дмитрий, чтобы сообщить, что день ему поломали вчистую и  вряд
ли он сможет сегодня помочь Марку в делах.
   Пока он говорил, Марк, зажав  трубку  плечом  и  скулой,  неторопливо
одевался. Покончив с этим, он сказал:
   - Митя, не хлопочи. Все отменяется. Я едва не забыл одну вещь.
   По-видимому, мне придется большую часть дня оставаться  дома.  Я  жду
важного звонка.
   - Отлично! - обрадовался адвокат. - Проблема снята. Не исключено, что
около двух я смогу забежать. Как там твоя старушка?
   -  Сдалась.  Обе  "Сирени"  у  меня  и  еще  кое-что.  Адвокат  бурно
обрадовался.
   - Ты гигант, Марк! Тем более забегу - хоть взглянуть,  пока  они  еще
здесь.
   - Ты откуда будешь ехать, Митя?
   - Скорее всего с Бутырской.
   - Тогда заверни в одно местечко, не сочти за труд, и возьми  там  то,
что я тебе продиктую. Есть под  рукой  карандаш?  Обратишься  к  Леониду
Витальевичу.
   Марк продиктовал список и добавил:
   - И непременно бутылку "Букета Абхазии", если у них еще осталось.
   Дмитрий Константинович присвистнул:
   - Круто! Чревоугодие, не помнишь, относится к числу смертных грехов?
   - Как же, - сказал Марк. - Обязательно. Адвокат засмеялся:
   - Договорились. Жди, буду как сказал.
   Марк повесил трубку и  сел  на  ковер  у  кровати,  скрестив  ноги  и
чувствуя, как массивные резные розетки,  украшавшие  его  ложе,  холодят
спину. Все это, разумеется, преждевременно. К тому же при  упоминании  о
визите к старушке в памяти всплыли события минувшей ночи,  и  в  комнате
явственно запахло мешковиной, сыростью, каким-то медленным тлением. Этот
неизвестный покойник, чье уходящее тепло и  тяжесть  он,  казалось,  еще
ощущал, оставался при нем.
   Он вскочил и в три шага оказался в большой комнате. "Сирени" были  на
месте, у стены. В утреннем освещении воздух вокруг них плыл и колебался,
словно от акварелей исходил сильный  жар,  чистое  лиловое  пламя.  Марк
толкнул раму окна - пространство дохнуло холодом, небо было ясным, но  с
едва уловимой желтизной.
   Отвернувшись и  глубоко  дыша,  он  снова  нашел  взглядом  акварели,
пересек  комнату  по  диагонали,  собрал  эти  тяжелые  буроватые  листы
шершавой английской бумаги с неровно обрезанными краями и  сложил  их  в
папку, прослоив хрусткой калькой.
   В  сущности,  до  прихода  Дмитрия  не  имелось  шанса  на   чем-либо
сосредоточиться.  Приведя  себя  в  порядок  и  с  особой  тщательностью
побрившись, Марк  наскоро  перекусил.  Затем,  вытащив  с  полки  первую
попавшуюся книгу, устроился за письменным столом у аппарата,  спаренного
с тем, что стоял в спальне. Но вскоре  почувствовал,  что  читать  не  в
состоянии.
   То, что он предложил  Лине  неделю  назад,  пришло  ему  в  голову  в
состоянии какого-то мгновенного озарения - того, что теперь стало  модно
называть  словечком  "инсайт".  И  когда  Марк  осознал,  чего   намерен
добиться, у него словно гора с плеч свалилась. Однако он  и  сам  не  до
конца понимал, почему это произошло. Было так, будто  он  год  за  годом
задавал  один  и  тот  же  вопрос  и  наконец  услышал  ответ  -  ясный,
отчетливый, исчерпывающий. И сразу успокоился. К девушке он не испытывал
ничего, кроме симпатии и расположения, но  это  было  как  раз  то,  что
требовалось.  Его  нисколько  не  трогали  ее  резкость,  доходящая   до
грубости, явное нежелание идти на контакт,  упрямство  и  агрессивность.
Марка интересовало другое - то, из-за чего он ее сразу  выделил,  -  она
была чистой.
   Немного утомленной, не без мусора в голове,  имевшегося,  впрочем,  у
всех, нервной - но в своем роде Лина  была  совершенством.  Размышляя  о
том, каким образом могла родиться мысль о подобном договоре, Марк с ходу
отмел мелочные и мстительные мотивы. Ясное дело, Лина не хотела его,  он
ее не интересовал совершенно, потому что она была убеждена: такие  люди,
как он, не должны ее интересовать. Не она была в этом виновата. Все, что
случалось с ней в этой жизни до сих пор,  однозначно  свидетельствовало:
Марк Кричевский - табу. И все же он не справился с волнением, когда  она
ответила ему яростным отказом. Иначе и быть не могло,  он  был  готов  к
этому.  Тогда  на  что  же  он  рассчитывал?  Дмитрий  прав,  говоря   о
странностях собирателей. По слухам, в психушках их целые  палаты...  Это
естественно,  всякая  мономания  не  обещает  в  своем  развитии  ничего
хорошего. Впрочем, можно успокоиться, потому что отныне у него целых две
навязчивых идеи...
   В полдень, прекратив гипнотизировать молчащий  телефон,  Марк  сварил
кофе по собственному рецепту, с зернышком кардамона, и,  прихлебывая  из
тяжелой  темно-красной  фаянсовой  кружки,  вернулся  обратно  за  стол.
Бездействие всегда  было  для  него  мучительно,  и,  чтобы  переключить
внимание, он занялся сумкой, все еще валявшейся в прихожей. Освободив ее
от денег и документов, он прошел в спальню и, отодвинув кресло, снял  со
стены тяжелое старинное зеркало в черной резной  раме,  инкрустированной
осыпавшимся перламутром. За зеркалом  в  капитальную  стену  был  врезан
маленький  цилиндрический  сейф,  не   больше   китайского   термоса   в
окружности. Замок был несложен, но умелец,  выполнивший  заказ,  снабдил
его секретом: даже имея ключ, надо было знать, как  им  воспользоваться.
Ключ имел две бородки,  и,  чтобы  открыть,  следовало  вставить  его  в
определенном положении, сделать оборот, а затем вынуть  и,  повернув  на
сто  восемьдесят  градусов,  снова  вставить  -  только   тогда   дверца
отпиралась.
   Содержимое сейфа  представляло  собой  некоторую  сумму  наличными  в
рублях, две сберегательные книжки на предъявителя  и  несколько  листков
стандартной бумаги, свернутых в  трубку  и  перевязанных  лентой.  Вынув
деньги и бумаги, Марк задвинул в глубину стального  цилиндра  паспорт  и
военный билет, бросил туда же стянутые резинкой купюры,  добавив  к  ним
доллары, а затем щелчком водворил на  место  бумажную  трубу.  Это  было
самое  главное  -  акт  эрмитажной  экспертизы   "Испытания   огнем"   с
приложением рентгенограммы картины и  данных  анализа  красочного  слоя,
подтвердивших подлинность работы и  ее  возраст,  а  также  мнения  трех
крупнейших искусствоведов,  единогласно  заявивших,  что  ничьей  кисти,
кроме мастера Дирка Боутса, картина  принадлежать  не  может.  Здесь  же
находилось и давнишнее письмо из Брюсселя. Ничего другого  Марк  держать
дома не решался.
   Покончив с этим, он принес из  кухни  кусок  сухой  фланели,  начисто
вытер раму зеркала и толстое граненое стекло с пожелтевшей амальгамой, а
ключ сунул в задний карман джинсов. Звонок в дверь застал его на полпути
к телефону. Марк вернулся в прихожую и открыл, не заглядывая в глазок.
   - Принимай свой горкомовский буфет,  -  не  здороваясь,  проворчал  с
порога адвокат. - Все руки оборвал. Метро это еще чертово...
   - Ты все посчитал? - спросил Марк.
   - После, -  махнул  рукой  Дмитрий  Константинович,  освобождаясь  от
вязаной куртки на "молнии". - У тебя попить есть?
   - Хочешь, чаю заварю? Есть английский, "Эрл Грей".
   - Вари. И погрызть чего-нибудь. А то я пока  в  этих  казематах  -  у
Витальевича  твоего  -  околачивался,  слюной  изошел.  Вот   оно   где,
светлое-то будущее человечества, а я с утра ни маковой росинки.
   - Буженину будешь?
   - Буду, буду. Там еще помидорчик я  где-то  видел.  И  его  давай.  И
потолще режь, не скупердяйничай.
   - Потолще этикет не велит. Да сядь ты, Митя, Бога  ради,  не  мечись.
Что это ты в таком ажиотаже?
   - Ну его все к монахам! Клиент у меня  порезался.  Долго  они  с  ним
торговались, кого он будет сдавать, кого нет, наконец вроде бы  сошлись.
Нет - смотрю, начали опять прессовать парня. Вчера перевели в  камеру  к
самой отпетой сволочи, так он и до ночи не дотянул. Где-то в обуви,  что
ли, был у него обломок лезвия, он им себе все  вены  вдоль  пораспускал.
Ужас! Лежит в больничке в Бутырке, белый как бумага. Похоже,  не  жилец,
кровопотеря неслыханная. Да ладно... Это у нас быт. Как у тебя? Звонили?
   - Нет пока.
   - Что-то серьезное?
   - Еще не знаю.
   - Послушай, Марк... - Дмитрий Константинович вонзил зубы в бутерброд,
на который ушло полбатона и еще много всякой  всячины,  и  на  лице  его
отразилось чистейшее блаженство. - Блеск! Сахару мне не клади. Послушай,
а что там у тебя с Линой?
   - Что ты имеешь в виду?
   - Сам знаешь.
   - Ничего  особенного.  Ты  ее  изучил  лучше  меня.  Я  ей  сразу  не
показался.
   Так что - извини. Сваха из тебя никакая.
   - Странно... - Адвокат даже  перестал  жевать.  -  У  меня  сложилось
совсем другое впечатление. Именно потому, что я ее знаю. Что-то ты не то
говоришь.
   - Как бы там ни было, Митя, вряд ли стоит продолжать эту историю. Мне
было сказано, что ничего, кроме антипатии, я не вызываю. Тут я пас.
   - Похоже на Полину. -  Адвокат  засмеялся  и  потянулся  к  чашке.  -
Говорить в точности наоборот тому, что думаешь.  Надеюсь,  ты  вел  себя
достойно?
   - Спрашиваешь! Боюсь, недостаток демократичности меня и погубил.
   - Вот что... - Адвокат, насытившись,  откинулся,  глядя  прямо  перед
собой. - Я все-таки не советую тебе спешить. Попробуй еще раз, что  тебе
стоит?
   Девушка она не простая.
   - Хватит, Митя. Это я и без тебя знаю. Но что сделано, то сделано. По
собственной воле искать с ней встреч я не намерен.
   Адвокат удрученно кивнул, покрутил пальцем у виска  и  проговорил  со
вздохом:
   - Ладно, проехали. Раз так - пошли смотреть акварели.  Вас  обоих  не
переупрямить. Где там твой Врубель?..
   Следующие полчаса они провели, изучая содержимое  папки  Марка,  пока
Дмитрий Константинович не взглянул на  часы.  Схватившись  за  голову  и
проклиная все на свете, он кинулся в прихожую, сгреб куртку и портфель с
бумагами, и двери за ним захлопнулись. А еще спустя некоторое время Марк
обнаружил, что нетерпеливо расхаживает из  угла  в  угол,  поглядывая  в
окно. В этом одержимом кружении его вдруг настигло  странное  чувство  -
собственный дом, это  комфортабельное  и  продуманное  гнездо  одинокого
делового мужчины,  обустройство  которого  потребовало  немалых  усилий,
показался ему чужим. Комната, где он находился, - просторная, с отличным
освещением,  с  голубовато-серыми,  гладкими,  ничем  не   заставленными
стенами, где висели всего две работы, пейзаж Васильковского  и  набросок
Шагала, - не принадлежала ему, как не принадлежали тяжелые дубовые полки
со множеством редких и дорогих  книг  и  гнутая  приземистая  мебель  из
желтой, как июньский мед, карельской березы, купленная у вдовы именитого
писателя.
   Пытаясь избавиться от этого ощущения, Марк толкнул  раздвижную  дверь
спальни. Все то же. Тяжелые  шторы,  причудливая  кровать  -  павловский
ампир, зеркало, поблекший гобелен, остановившиеся каминные  часы...  Вся
квартира Лины и ее матери могла целиком поместиться в одной  из  комнат,
но при чем здесь это?
   Разве это имело какое-то значение?
   Марк крепко растер лицо ладонями. Если бы в доме нашлись сигареты, он
непременно закурил бы, но их не было.
   Лина позвонила в половине четвертого.
   Звонок заставил Марка вздрогнуть. Поднимая трубку,  он  на  мгновение
задержал ее в воздухе, чтобы успеть собраться с мыслями.
   - Слушаю, - проговорил он, не садясь.
   - Здравствуйте, Марк, - сказала Лина. Слышно было плохо, сухие щелчки
перемежались шуршанием и скрежетом. - Я звоню вам,  чтобы  сказать,  что
согласна.
   - Повторите, Лина, я не понял. - Марк слышал себя сейчас  как  бы  со
стороны.
   - Я согласна! Я звоню, чтобы сказать - да. Да! Вы меня понимаете?
   - Конечно. Я очень рад,  Лина.  Почему  у  вас  такой  голос?  Что-то
случилось?
   - Ничего. Нам нужно увидеться, чтобы все решить  окончательно.  Через
полтора часа я буду свободна.
   - Где мы встретимся?
   - Возле Савеловского вокзала. У касс.
   - Я приеду.
   Марк положил трубку и в течение минуты сосредоточенно размышлял.
   Времени, однако, оставалось в обрез.  Засучив  рукава,  он  прошел  в
кухню и взялся за дело. Предстояло соорудить ужин на двоих,  потому  что
он твердо решил, что непременно привезет  Лину  сюда.  Все  должно  быть
скромно, но  в  то  же  время  и  изысканно.  Спокойная,  умиротворяющая
обстановка, немного хорошей еды,  фрукты.  И  обязательно  -  цветы.  Из
стенного  шкафа  Марк  извлек  пару  золотисто-красных  высоких  бокалов
французской  работы,  таких  старых,  что  позолота  на  ободках   почти
стерлась, бережно протер, дыша на хрусталь, и отнес на  маленький  стол,
располагавшийся у стены,  противоположной  окну,  под  картинами.  Затем
положил  приборы  и  поставил  широкие  тяжелые  дрезденские  тарелки  с
монофаммой, к ним  -  салфетки  в  серебряных  кольцах.  Затем  по  всей
поверхности стола живописно расположил  холодные  закуски  вперемежку  с
зеленью, оставив в  центре  место  для  цветов.  Напоследок  окинув  все
критическим  взглядом,  Марк  развернул  хрустящую  льняную  салфетку  и
набросил ее поверх созданного натюрморта.
   Вымыв руки, он нето