не  беспокоит,  -  произнесла  Лина,  вновь  мельком
взглянув на запястье  с  часами,  -  мне  необходимо  твое  согласие,  а
разводом займется мой адвокат, который  живет  в  Москве.  Что  касается
имущества, то делить его не имеет смысла. Эту квартиру я  оставлю  тебе.
Делай с ней что хочешь.
   - Спасибо, - ядовито произнес Коробов, наклоняя голову. - И все?
   - Что же ты еще хочешь?
   - А  дети?  -  сказал  Коробов.  -  Ну  ладно,  мальчишку  я  тебе  с
удовольствием отдаю, он мне все нервы спалил...
   - Замолчи! - воскликнула Лина. - При чем  тут  дети?  Ты  их  никогда
по-настоящему не любил. Зачем это лицемерие? По-моему, то,  что  я  тебе
предлагаю, вполне разумно, давай расстанемся как нормальные  люди  и  не
будем мешать друг другу.
   - Чем же это я тебе помешал, моя дорогая? Ты  всегда  поступала,  как
тебе заблагорассудится,  и  оставляла  последнее  слово  за  собой.  Мне
приходилось терпеть все твои капризы и  твое  самодурство,  -  понемногу
воодушевляясь, заговорил Алексей Петрович, - даже  беременности  твои...
Что ты на меня уставилась? Разве я не просил тебя  не  рожать  Катю?  Мы
жили в ужасных условиях, в чертовом этом подвале...
   - Стоп, - сказала Лина, - я не хочу слушать  всю  эту  беллетристику.
Катя не твоя дочь, - добавила она спокойно.
   - Что?!
   -  Что  слышал!  -  сказала  Лина  сквозь  ярость,  которая   ознобом
прокатилась по спине от враз заломившего болью затылка. - И  мальчик  не
твой сын.
   - Об этом я и сам в состоянии догадаться, - пробормотал Коробов. -  А
теперь, значит, ты возвращаешься к их папочке?
   - Я еду с детьми к человеку, который меня давно  ждет.  -  Постой,  -
воскликнул Коробов, - а как же это ты... как  это  все  получилось...  с
Катей?
   - Он приезжал ко мне, -  с  нетерпеливой  досадой  ответила  Лина.  -
Уяснил?
   Теперь мне пора уходить. Надеюсь, ты все понял?
   - Погоди, - произнес Коробов. - Допустим, сейчас  ты  не  врешь,  это
именно в твоем духе. При подобном  повороте...  Послушай,  а  как  зовут
этого мужика?
   - Зачем тебе его имя?
   - Чтобы знать, с кем ты обманывала меня всю жизнь...
   - Его зовут Марк, - сказала Лина и повернулась к двери.
   - Жид... - проговорил Коробов с удовлетворенным смешком. -  Я  так  и
знал. Нашла себе богатого еврея. В тюрьме, наверное. А я-то, дурак!
   - Да, - сказала Лина, глядя на шероховатую,  покрытую  толстым  слоем
масляной краски плоскость двери и чувствуя затылком пустоту позади себя.
- Ты согласен на развод?
   - Еще бы! - взорвалась криком пустота. И, зная наверняка, что Алексей
Петрович Коробов не найдет в себе сил  даже  подняться  с  дивана,  Лина
шагнула в прихожую, плотно закрыла дверь и позвала дочь:
   - Катюша! Нам пора.
   Девочка  сразу  выбежала  из  комнаты  к  стоящим  у  кресла  заранее
приготовленным сумкам. Одну, поменьше, Лина повесила на плечо, а  другую
уже взяла в свободную руку, когда  на  столике  в  прихожей  задребезжал
телефон.
   - Возьми, детка, - сказала Лина,  поморщившись,  и  щелкнула  замком,
открывая входную дверь.
   - Это папу, - подняла к ней лицо девочка, прижимая телефонную  трубку
к груди, - какой-то дядя Толя.
   - Скажи, что Коробова нет, - нетерпеливо велела Лина, и  когда  дочь,
проговорив: "Коробова нету", положила трубку, пропустила девочку вперед,
а сама, нагруженная сумками, неловким движением захлопнула дверь. В руке
у нее звякнули ключи. Лина с досадой на них взглянула и сунула в  задний
карман джинсов.
   Выйдя из подъезда, она пересекла наискось проезжую часть проспекта  и
на противоположной стороне, за светофором,  остановила  машину.  Молодой
паренек в бейсболке, приподнявшись, протянул руку, открыл правую  дверцу
и деловито спросил:
   - На вокзал?
   Город выталкивал Лину из своего безразличного чрева.
   Она сидела, выпрямившись,  позади  вертлявого  водителя,  глядя,  как
истаивают в сумерках квартал за кварталом. Мелькнула  и  пропала  улица,
где они жили с Манечкой; позади этого входа в метро Коробов,  тогда  еще
женатый, назначал ей, таясь, свидания. Из  этого  здания,  напоминающего
сиротский приют, они с мальчиком поспешно бежали с новогодней пионерской
елки, чтобы вот в этом крохотном кафе съесть по толстому эклеру, запивая
теплым лимонадом из пластиковых стаканчиков... В новом оперном Лина  так
и не  побывала,  как,  впрочем,  и  в  прежнем,  теперь  заколоченном  и
ветшающем театре, который на секунду возник и пропал позади...
   Без  всякого  сожаления  она  покидала  этот  скрытый  в  себе  самом
муравейник, вселивший в нее чувство убийственной простоты существования.
И чем сильнее становилось это чувство, тем глуше был страх, что  за  все
придется расплачиваться.
   Там, где ждал ее сын Марка, в этой призрачной, как от начала до конца
выдуманная книга, жизни, Лине уже не было места...
   Она вспомнила, как Марк воскликнул, узнав о  том,  что  у  них  будет
ребенок: "Не бойся! Пусть мы маленькие  и  нагие,  как  зверьки  в  этой
холодной пустыне. Но мы не дадим себя приручить. И  все  начнем  заново.
Никто не посмеет сказать тебе: хватит блуждать, спустись наконец на  эту
паскудно-обольстительную землю".
   Город кончился пыльной ладонью привокзальной площади, словно точкой в
конце этой, как казалось тогда, лишенной смысла фразы.