й для бесед на свежем  воздухе.  Беседы
сводились к единственному: необходимо стать сильным, мужчина обязан быть
всегда в форме, чтобы в случае опасности защитить себя так,  чтобы  тебя
боялись  и  уважали...   Мальчик   вскоре   переставал   слушать   мерно
вышагивающего  мужчину,  несмотря  на  уважение  к  взрослому  человеку,
которое в нем воспитала Манечка; ему было нестерпимо скучно, у него ныли
спина, затылок, горели ладони - он хотел  домой,  к  сестре,  читать  ей
книжки или играть с ней. С Линой у него  было  молчаливое  соглашение  -
будто оба они с  пониманием  относятся  к  этому  эксперименту,  и,  как
подопытный, всякое  повидавший  зверек,  он,  казалось,  даже  сострадал
ожидающему ее неизбежному разочарованию. Лина все  чаще  прятала  глаза,
все хлопотливее радовалась успехам сына.
   К лету мальчик вставал уже сам и, не  дожидаясь  Коробова,  бежал  на
улицу. Он изменился настолько, что, когда осенью пришел  в  свой  класс,
его не узнали. Именно летом, У моря, где они провели  почти  полных  три
месяца, Иван сильно вырос, отчаянно похудел и начал  чувствовать  каждый
мускул своего тела.
   Алексей Петрович снял для них две смежные  комнатки  в  частном  доме
недалеко от пляжа, сам же устроился работать спортивным  инструктором  в
детском лагере, принадлежавшем прежде богатому военному предприятию.  Он
и мальчика хотел было определить в один из  отрядов,  но  тут  за  Ивана
вступилась Лина.
   Лагерь выглядел огромным, запущенным  и  пустынным,  однако  к  концу
августа, в третью смену, он как-то ожил и до  поселка  стали  доноситься
музыка и  нечеловеческая  какофония  детских  голосов  -  эхо  регулярно
проводимых Коробовым всякого рода состязаний.
   В первой половине лета они  видели  Алексея  Петровича  довольно-таки
часто:  он  приходил  к  Лине  и  даже  оставался  ночевать.  Как  бы  в
благодарность  за  то,  что  Коробов   его   оставил   в   покое,   Иван
беспрекословно  выполнял  все  его  указания,  в  том  числе  касавшиеся
ненавистного баскетбола. Пару раз в неделю он брал мяч и в  одиночестве,
доводя движения до автоматизма, мотался по пустой  спортивной  площадке,
атакуя голое согнутое кольцо. Обитатели лагеря якобы спали после  обеда,
Алексей Петрович, для порядка понаблюдав за ним  раз-другой,  больше  на
скамье не появлялся, так что мальчик, отдав положенное, спускался к морю
и, содрав с  себя  мокрую  футболку,  шорты,  кеды  и  носки,  влетал  в
прохладную воду, а затем босиком, в одних плавках, слизывая соль с  губ,
брел вдоль берега к дому.
   Плавать его научила Лина. Это было несложно, потому что  мальчик  уже
стал легким и точным в движениях. Он сразу же справился с дыханием  и  к
концу  первого  месяца  уже  бесстрашно  нырял  и  подолгу  плавал.  Все
свободное время по-прежнему проводил, ни с кем не знакомясь и не  отходя
от матери и сестры. Они с Линой любили море до страсти и  часто,  уложив
девочку, отправлялись на берег, усаживались на одеяле почти у самой воды
и молча сидели;
   Лина покуривала, а он неотрывно смотрел перед собой  и  слушал  шорох
невидимой в темноте зыби.
   - Ты все больше становишься похожим на своего деда, - сказала  как-то
она.
   - Твоего отца?
   - Да. Я имею в виду облик. Манечка ведь была  маленькая,  аккуратная,
несколько медлительная, он же - насколько я помню - был высоким, гибким,
очень подвижным.
   - Тогда, Лина, я все-таки больше похож  на  Манечку.  Внутри  у  меня
существует такое устройство, которое и определяет все мои движения и все
время говорит: не делай лишнего, - возразил мальчик.
   Лина резко повернулась к нему.
   - Я же сказала: облик, - повторила она.
   - Вот на кого я не похож, так это на Алексея  Петровица  -  засмеялся
Иван, - хотя по-своему он очень  симпатичный,  такой  себе  предводитель
викингов.
   - Ванька,  разве  можно  говорить  в  таком  тоне  о  своем  отце!  -
воскликнула Лина и придвинулась к мальчику. Иван промолчал.
   - Он так много сделал для тебя... Вот  ответь,  пожалуйста,  на  один
такой вопрос - почему ты ни разу не сказал ему "папа"?
   - Я и тебе редко говорю "мама", -  пробормотал  мальчик,  отворачивая
лицо.
   Она, волнуясь, взяла его за руку и проговорила:
   - Ты ведь не любишь его? Почему?
   - Я всех люблю, - сказал он, осторожно вынимая ладонь из ее  холодных
пальцев. - Не будем об этом. Расскажи мне лучше о деде, на  которого  я,
по твоему мнению, похож. Обликом.
   - Тебе Манечка, наверное, о нем говорила.
   - Кое-что, когда я был совсем маленьким, мне и не запомнилось. Она  и
о моем отце рассказывала.
   - Об Алеше? - живо спросила Лина. - Интересно, и что же? - Не  помню,
- сказал мальчик,  -  по-моему,  она  считала  его  очень  сдержанным  и
рассудительным человеком.
   - Это она в воспитательных целях, - сказала Лина, она почти не  знала
Алексея Петровича. Когда ты родился, его не было.
   - А где же он находился?
   - В командировке, - проговорила  Лина.  Это  была  крайне  взрывчатая
тема, и к ней  они  уже  не  впервые  приближались  в  разговорах.  Иван
абсолютно не ведал, где провела Лина первые пять лет его  жизни,  -  она
навсегда запретила себе даже намеком касаться этого, малодушно  опасаясь
потерять любовь сына. Поэтому в ход иной раз шли даже какие-то нелепые и
лживые легенды.
   - Дедушка, мои  отец,  погиб,  когда  мне  было  семь  лет.  Я  тогда
поступила в хореографическое училище, но Манечке пришлось вскоре забрать
меня оттуда, и мы переехали в меньшую квартиру  в  районе  Измайловского
парка.
   - Это в Москве?
   - Да. Там через год она отдала меня  в  балетную  студию  при  Дворце
культуры, потому что я, упрямая, до безумия любила танцевать и еще долго
надеялась стать настоящей балериной...  Дедушка  каждую  зиму  уезжал  в
Домбай со своими сослуживцами - на две недели,  кататься  на  лыжах.  Он
никогда не брал отпуска летом, и Манечка  терпеливо  отсиживала  круглый
год в городе.  Впрочем,  ведь  она  работала  -  сначала  в  театральном
институте, а затем, после его смерти, в районной библиотеке. Она ведь по
образованию филолог... Отец сломал позвоночник  в  двух  местах,  друзья
привезли его маме уже полумертвым, а в больнице  он  сумел  покончить  с
собой. Он не смог бы жить в таком состоянии - в  характере  твоего  деда
была постоянная тяга к риску.
   - А дальше? - спросил мальчик.
   - Что - дальше? Дальше мы жили вдвоем с мамой. Я не помню  -  обычная
жизнь, заполненная всякими повседневными делами. Балериной я  не  стала.
Мы жили не очень богато, - сказала Лина, усмехаясь. - Пойдем, Ваня,  все
эти разговоры совершенно ни к чему...
   Однако чем старательнее женщина избегала говорить о себе с  кем-либо,
тем настойчивее обращался к этой теме сам Коробов, будто они с мальчиком
вдруг поменялись местами, и Алексей Петрович все пристальнее вглядывался
в ее прошлое.
   - Что за блажь, - говорила в этих случаях Коробову Лина, - ты никогда
прежде не интересовался тем временем, почему именно сейчас? До  чего  ты
хочешь докопаться? Принимай меня такой, какая есть, что могут добавить к
твоему знанию обо мне какие-то там факты моей биографии?  Я-то  ведь  не
расспрашиваю, чем ты был занят в  годы,  когда  мы  не  были  рядом.  Ты
женился на мне, у нас дом и дети - давай думать о будущем.
   Сама же Лина гнала от себя прочь не только воспоминания,  но  даже  и
тень мыслей  о  том,  что  необходимо  в  чем-то  разбираться  и  что-то
выяснять. Для нее, как только она вновь  встретила  Алексея  Коробова  и
потеряла  мать,  жизнь  перестала  быть  бессмысленным  потоком  дней  и
событий, обрела конкретность очертаний и полноту звучания.  Даже  частые
неудачи, а также слабость и неуверенность в себе Алексея Петровича,  все
чаще обнаруживаемые теперь Линой, не смущали ее.
   - Я люблю тебя, и довольно, - упрямо повторяла она. - Чего  тебе  еще
нужно?
   Коробов хмыкал, барабанил по столешнице.
   - Я все тебе рассказал: и почему  мне  пришлось  жениться  на  другой
после нашего с тобой знакомства, и о том, что затем  произошло,  с  чего
началось все это беспросветное безденежье... Ты очень скрытная, Полина.
   - Брось, - говорила Лина, - ты хороший человек и прекрасно относишься
к нам. То, что ты больше не связан с этой опасной работой, меня в высшей
степени устраивает. Имея семью, невозможно  оставаться  в  той  системе.
Охрана, выбивание долгов,  какой-то  крутеж...  Не  без  прибыли,  но  и
постоянный риск. Нам разве чего-то не хватает?
   - Хватает, - отвечал Коробов. - Только все это - твои деньги. И ты ни
разу толком не сказала - откуда они у тебя?
   - Разве? - переспросила Лина. - Наследство...
   - Чье?
   - Маминого племянника, - коротко и раздраженно отрезала она. - Он был
одинок, болен и не беден. И  хватит  этих  глупых  допросов.  Скажи  мне
лучше, что за человек этот кореец и что  вы  с  ним  затеваете  за  моей
спиной?
   - Знаешь, - оживился Алексей Петрович, - это кое-что  обещает.  Игорь
скупает в Крыму участки, в основном через подставных лиц. Их у него  уже
несколько, пригодных для застройки. Если вложить деньги в  этот  бизнес,
то процент таков, что лет через пять можно построить и собственный дом.
   Представляешь - дача у моря, где ты сможешь проводить каждое  лето  с
детьми!
   - И сколько же нужно?
   Коробов назвал сумму. Лина удивленно взглянула на него и спросила:
   - Где ты их возьмешь?
   - Займу.
   - Ты ведь едва-едва вернул деньги этому Марату, Ванькиному тренеру.
   - У меня есть другой источник. Надежный. Я договорюсь с  Игорем,  что
часть моей прибыли будет идти на  погашение  долга.  Это  хорошее  дело.
Земля, недвижимость - что может быть в наше время  надежнее,  -  добавил
Коробов.
   - Подумай, все взвесь и сообщи мне, Алеша, окончательное  решение.  Я
смогу дать тебе пять тысяч.
   - Долларов? Откуда? - изумился Коробов. - Опять наследство?
   - Лежат в банке, - улыбнулась Лина. - Я  их  не  трогала,  не  считая
процентов. Я дам эти деньги, потому что мне всегда  невыносимо  хотелось
иметь свой дом подальше от нашего паршивого Харькова, к которому ты  так
нежно привязан.
   - Чем тебе не нравится город? - обидчиво воскликнул Алексей Петрович.
   - Всем, -  быстро  сказала  Лина,  -  и  прежде  всего  тем,  что  он
сумрачный, безликий и в то  же  время  двуличный  и  похож  на  огромную
грязную подворотню. Я выросла в Москве и не могу привыкнуть к нему.
   - Напрасно, - окончательно обиделся Коробов, - он не так уж и плох. И
люди здесь славные. Ты просто засиделась дома и  ничего  вокруг  уже  не
замечаешь.
   Что тебе мешает съездить в Москву?
   - У меня там никого не осталось...
   - Вот видишь! И Харьков здесь ни при чем. Почему ты оказалась  здесь?
Ты никогда не говорила.
   - Тебя искала.
   - А если серьезно?
   - Мама с Ваней переехали сюда. Им было все равно куда, а  в  Харькове
жила ее близкая институтская подруга.
   - И сразу же получили квартиру! Разве такое возможно в  Москве?  Сама
подумай. Провинция всегда была душевнее столицы.
   Лина засмеялась:
   - Какая там квартира! Ты что, уже не помнишь этот жуткий подвал? Один
Ванька вспоминает его  как  волшебный  замок,  меня  же  там  все  время
преследовал липкий страх.  Мама  получила  его,  устроившись  по  лимиту
работать дворником, и года через три уже смогла прописаться постоянно  и
прописать меня, когда я вернулась... Все силы и здоровье она  вложила  в
тот дом... И при первой же возможности я купила эту нашу квартиру...
   - Все то же наследство, черт бы его побрал?
   - Да, - ответила Лина. - И пожалуйста, относись спокойнее к тому, что
тебе преподносит жизнь. Если не можешь изменить свою судьбу.
   - Что-то я тебя не понимаю, - пробормотал Алексей Петрович,  -  вы  с
Иваном уж слишком мудрено устроены.
   - Ну и не трудись, - сказала Лина. - Зачем тебе это...
   Кореец Игорь Кимович мальчику совсем не понравился.  Он  был  страшно
худ, часто улыбался желтыми плоскими зубами  без  блеска,  помалкивал  и
беспрестанно ощупывал громоздкие бицепсы Коробова. Впервые они явились к
ним в домик поздно вечером, принеся  с  собой  водку,  и  Лине  пришлось
срочно жарить яичницу  с  помидорами,  резать  салат,  позже  переносить
девочку из комнаты Ивана, чтобы уложить там гостей. Они втроем скоротали
ночь на жестком диване Лины и почти не спали, потому что, пока не  стало
светать, кореец что-то внушал Коробову своим вдруг оказавшимся по-женски
визгливым и высоким голосом...
   - Развлеки гостя, - сказал Коробов мальчику, пока  Лина  была  занята
ужином, - сыграй с ним в шахматишки, а я схожу за арбузом.
   Кореец на это улыбнулся,  сразу  сделавшись  похожим  на  суслика  из
мультфильма.
   - Как насчет защиты Каро-Канн? - осведомился  он,  не  отрывая  узких
глаз под пухлыми веками от лица мальчика.
   Иван кивнул. Для него всегда было  мукой  играть  с  людьми,  которые
казались ему несимпатичными, тем более что Игорь  Кимович  с  первой  же
минуты повел себя как полный профан. Спасла положение  сестра,  которая,
проснувшись от непривычного шума, раскапризничалась, и мальчик под  этим
предлогом убрался к ней в комнату.
   Пару раз, уже позднее,  кореец  заглядывал  к  ним  и  без  Коробова,
принося то фрукты, то конфеты. Лина поила его чаем,  а  Иван  с  сестрой
сразу же уходили к морю. К холодам Игорь  появился  у  них  в  городской
квартире. В те дни Коробов был очень оживлен,  и  Лина  однажды  сказала
мальчику,  что  они  собираются  строить  дом  в  Крыму,   и   спросила,
понравилось ли ему у моря.
   Что мог он ответить? Однако к морю они больше так и не поехали  -  ни
следующим летом, ни позже.
   Мальчик теперь бывал дома лишь по субботам и воскресными вечерами.
   Жизнь Ивана совершенно  изменилась,  хотя  обитал  он  по-прежнему  в
большой комнате, переставшей быть гостиной,  так  как  там  окончательно
обосновалась его сестра. Центром дома теперь стала кухня,  которую  Лина
переоборудовала в столовую,  убрав  дверь,  стенной  шкаф  и  переставив
мебель; нетронутой осталась лишь родительская тесная спальня. В  третьей
комнате утвердился Коробов. Он почти все дни проводил в четырех  стенах,
потому что работы у него практически не  было.  Машина  зимой  стояла  в
гараже, летом же он выезжал, хотя редко - ввиду  подорожавшего  бензина.
Но это все сложилось куда позже, ближе к четырнадцатилетию  мальчика.  А
два-три года после памятной поездки к морю промелькнули  в  беспрерывном
беге:  Алексей  Петрович  метался  в  поисках  заработков,  мальчика  же
полностью поглощали тренировки, соревнования, сборы, шахматный  клуб  и,
наконец,  школа.  Только  Лина  и  девочка   до   поры   демонстрировали
постоянство.
   Школа стала занимать в жизни Ивана совсем незначительное место  после
того, как он окончательно утвердился в своей секции по  вольной  борьбе.
Марат, тренер, был им теперь доволен, его смущало только одно -  за  два
года Иван неожиданно так вытянулся, что перегнал всех сверстников, и они
с Коробовым уже подумывали о том, чтобы перевести его в группу восточных
единоборств.
   Мальчику это было почти безразлично  -  он  пережил  как  гордость  и
изумление от своих успехов, так и полное безразличие к ним. Теперь он не
придавал значения ни своей силе, ни ловкости -  в  этой  новой  оболочке
обитала прежняя его детская  душа,  полная  недоумения,  воспоминаний  и
восторга перед жизнью. Впервые за эти годы  его  посетила  отчетливая  и
внятная мысль, что Алексей Петрович - во-. все не  его  отец.  Они  были
чужими совершенно, и если допустить, что такое  иной  раз  бывает  между
отцом и сыном, то мальчик должен был бы испытывать по крайней мере боль.
Но ее-то и не было в нем по отношению  к  Коробову.  И  подросток  начал
осторожно терзать вопросами Лину, которую это ужасно возмутило. Спросить
Коробова он не мог - из гордости и  еще  потому,  что  понял,  насколько
Алексей Петрович вообще  безразличен  к  людям.  К  этому  примешивалось
легкое презрение - Коробов казался вконец загнанным в угол. Лина однажды
сказала:
   - Пожалей его. Что за дикие ты задаешь вопросы?
   Мальчик пожал плечами:
   - За что мне его жалеть?
   - Послушай, разве это так важно? И потом, похоже, что  твои  сомнения
основываются только на том, что ты  не  можешь  заставить  себя  уважать
Алексея Петровича. Значит, и ко мне, попади я в беду, ты испытывал бы то
же?
   -  С  матерью  все  иначе,  -  рассудительно  ответил  Иван.  -   Она
единственная - любая, но вот отец... Понимаешь, я чувствую, что его нет.
-  Лина  поразилась  тому,  что  произнес  далее  этот  двенадцатилетний
мальчик:
   - Я чувствую также, что он внутри меня, и страшно хочу его увидеть. И
он совсем не Коробов. Лина запаниковала. Год начинался скверно. Казалось
уже, что то лето, проведенное у моря (мальчику тогда было десять,  им  с
Коробовым по тридцать, а девочке как раз  исполнилось  четыре),  явилось
для них последним счастливым и бездумным временем.
   А  потом  они  попытались  убедить  себя,   что   достаточно   прочно
обосновались  в  нише,  предложенной   им   переменчивой   в   последнее
десятилетие  жизнью.  Им  хотелось  верить,  что  будущее  не  так   уже
беспросветно и зыбко, поэтому они сделали  ставку  на  выигрыш,  забывая
напрочь, что вероятность проигрыша всегда больше. Так что для Лины стало
подлинной катастрофой известие о том, что крымское  предприятие  корейца
Игоря лопнуло, а  сам  он  уже  несколько  недель  как  покинул  пределы
отечества.
   Однако Лина нашла силы удержаться на ногах, в  отличие  от  Коробова.
Тот был так растерян и напуган, настолько пал духом, что жене  пришлось,
терпеливо переждав его почти  двухмесячный  тяжелый  загул,  вытаскивать
Алексея Петровича из последовавшей за этим  глубочайшей  депрессии.  Она
утешала его даже тогда, когда он наконец решился объявить, что  задолжал
"некоторым людям" пятнадцать тысяч долларов и  в  течение  полугода  эти
деньги следует отдать, иначе еще через три месяца всем им "будет худо".
   Лина смотрела, как он бестолково мечется по своей комнате, и молчала.
   Приходилось лишь жалеть  о  том,  что  не  сумела  помешать  Коробову
связываться  с  корейцем,  который  был  ей  с  самого   начала   крайне
несимпатичен. Она смутно предчувствовала  неприятности.  Однако  желание
снова увидеть Коробова воодушевленным и уверенным в себе,  почувствовать
в нем мужскую твердость и силу заставило  женщину  малодушно  поддержать
весь этот утопический проект.  Кроме  того,  она  действительно  мечтала
иметь дом на берегу моря, и ее обнадежила легкость,  с  которой  Алексею
Петровичу удалось получить ссуду на вполне сносных условиях.
   Кореец поначалу звонил, Коробов пару раз съездил в Крым,  где  своими
глазами видел фундамент их дома. Затем он отправился на лето в Польшу  -
поторговать, а Лина сняла дачку в поселке Высоком, где  и  прождала  его
вместе с детьми. Потом все как-то заглохло. А в конце  концов  их,  как,
впрочем, и многих других, банально кинули и поставили перед свершившимся
фактом. Коробов, придя в себя, хватался за любую  работу,  чтобы  отдать
хоть часть денег.
   Может быть, именно тогда мальчик и начал так пристально всматриваться
в Алексея Петровича. Жизнь Ивана по-прежнему протекала вне дома,  но  не
могла занять его настолько,  чтобы  он  перестал  думать.  По  утрам  он
отводил сестру в детский сад, сам шел в школу, затем на тренировку или в
клуб. Ужинал он  в  одиночестве,  потому  что  сестра  уже  спала,  мать
смотрела телевизор в спальне или возилась с домашними делами, а  Коробов
по обыкновению отсутствовал. Лина  упрямо  не  хотела  работать.  Однако
когда их совсем прижало, устроилась нянечкой в тот же детский сад,  куда
ходила ее дочь. Мальчик видел мать все реже.
   Как-то Лина сказала Коробову, что  Иван  -  удивительный  парень:  не
просит денег, неприхотлив в одежде и еде, не интересуется девчонками,  к
тому же неплохо учится и очень заботлив к  сестре.  "И  слава  Богу",  -
рассеянно буркнул Алексе