об  этом  знали.  Исходя  из  того  что  я
сообщила, вы и решайте, следует ли переводить  деньги  мальчика  на  мое
имя...
   - Когда твой муж усыновил Ваню?
   - Вскоре после рождения нашего ребенка.
   - И зовут его теперь Иван Алексеевич Коробов?
   - Да.
   - Что же, - сказал адвокат, - когда мальчик  родился  через  какое-то
время  его  забрала  Мария  Владимировна,   ты   настояла,   чтобы   она
зарегистрировала его под твоей фамилией. Я был так выбит из  колеи  всем
происшедшим, что не проследил за этим... К тому же  твоя  мама  внезапно
исчезла из Москвы вместе с ребенком... Мне кажется - хотя, признаюсь,  я
очень огорчен тем, что ты не дала мальчику фамилию Марка, - что не стоит
менять в связи с этим существующее положение вещей. Марк был  достаточно
обеспеченным  и  независимым  человеком,  чтобы   распорядиться   своими
средствами, как ему того хотелось. В частности, эти пять тысяч  долларов
он оставил тебе...
   Звонок в дверь, прозвучавший резко и настойчиво,  оборвал  глуховатый
голос Дмитрия Константиновича.
   Лина поднялась, торопливым движением опрокинула содержимое пепельницы
в ведерко и  выбежала  в  прихожую.  Адвокат  услышал  голоса,  один  из
которых, мужской, настойчиво  повторял:  "Не  могу!"  Поняв,  что  далее
оставаться незамеченным  неприлично,  Дмитрий  Константинович  вышел  из
кухни. Лина, стоя спиной к нему, вешала  мужскую  куртку  на  плечики  в
стенном шкафу. Мужчина, согнувшись, обувал комнатные тапочки, сипловатым
голосом втолковывая:
   - Так уж вышло, Полина... Мне пришлось немного выпить, и  до  дому  я
добрался, слава Богу, без приключений. Но за Ванькой я поехать не смогу.
И без того две дырки в талоне. Что ты волнуешься - доберется сам, ему не
впервой...
   - Но мы же договорились!
   - Так получилось.
   - Поезжай на троллейбусе, ведь мальчик будет ждать.
   - Я устал. И ждать он меня не будет... Мужчина  был  высок,  плечист,
ладно скроен  и  моложав.  Адвокат,  переминавшийся  на  пороге,  громко
произнес:
   - В чем проблема? Я вполне могу забрать Ивана!
   - Кто это? - спросил мужчина, так круто поворачиваясь что его качнуло
к Лине. Та слегка отставила ногу, словно принимая толчок, и сказала:
   - Адвокат Семернин. Не нужно, Дмитрий Константинович,  мы  свои  дела
уладим сами.
   Не поздоровавшись, мужчина прошел на кухню,  и  сквозь  шум  воды  из
крана донесся его раздраженный голос:
   - Ты опять курила!
   Лина  молча  ушла  в  гостиную  к  дочери.   Адвокат,   оставшись   в
одиночестве, присел  в  кресло,  где  лежала  брошенной  принесенная  им
коробка конфет.  Помаргивал  голубой  светильник  на  стене  у  круглого
зеркала. Протянув руку, Дмитрий Константинович дернул за шнурок, оставив
гореть  только  верхний  свет.  На  столике  под  зеркалом,  у   кресла,
находились кожаный потертый бумажник  и  связка  ключей  с  брелком,  на
котором было изображено со спины изогнутое обнаженное женское тело.
   Он положил сверху конфеты, вздохнул  и  поднял  глаза  -  Лина  снова
смотрела на него чужим тяжелым взглядом, держа на руках девочку.
   - Мне лучше уйти? - произнес адвокат.
   - Да,  -  сказала  Лина.  -  И  не  думай,  пожалуйста,  что  у  меня
несчастливая жизнь.
   - А я и не думаю, - сказал Дмитрий Константинович, испытывая то,  что
полагается ощущать адвокату, проигравшему дело, и потому успокаиваясь. -
В данном случае ты меня интересуешь как лицо, косвенно причастное,  если
можно так выразиться. Я приехал к сыну моего  друга  Марка  и  хотел  бы
все-таки увидеть его.
   Адвокат, предупреждая ответ женщины, качнул головой в сторону  кухни,
откуда  уже  слышались  музыка  и   глухой   стук   закрываемой   дверцы
холодильника, и проговорил:
   - Ступай покорми мужа, а я подожду мальчика.
   - Нет, - сказала Лина, - вам нужно уйти.
   - Кому это нужно? Тебе?
   - Послушайте, - сказала Лина, спустив девочку с рук на пол  и  закрыв
за ней дверь на кухню, - меня не интересует ваш Марк. - Адвокат поднялся
с кресла, теперь они стояли друг против друга, и  Лине  пришлось  слегка
наклониться к нему.
   - У меня есть семья. Что же касается вашего намерения  встретиться  с
мальчиком, то это не имеет смысла. Иван не сын Марка...
   - Что?
   - Он сын Алексея Коробова. Настоящий сын, плоть от плоти.
   - Ты лжешь сейчас, Лина.
   - Нет, - возразила она совершенно спокойно, -  мне  выгодно  было  бы
утверждать обратное -  по  крайней  мере  до  тех  пор,  пока  Ивану  не
исполнится восемнадцать, - И ты знала это с самого начала?
   - Да.
   - Зачем же ты всех водила за нос? Все было бы гораздо проще, и ничего
бы не случилось...
   - Я никого не обманывала, - перебила его Лина, кроме самой себя.  Мне
в мои двадцать лет было страшно остаться матерью-одиночкой. Марк  хорошо
относился ко мне и к Манечке.
   - Да... - произнес адвокат. - Но почему ты не сказала мне об  этом  в
прошлый раз?
   - Дмитрий Константинович, женщине, только  что  вышедшей  из  зоны  и
живущей в нищете с маленьким ребенком и умирающей от рака матерью, чтобы
отказаться от помощи состоятельных людей, необходимо много мужества... К
тому же я не думала, что когда-либо снова встречу Алешу. Мне все  равно,
что вы решите по поводу счета Ивана, но вы должны знать твердо:  он  сын
Алексея Петровича  Коробова!  -  Сейчас  Лина  смотрела  на  адвоката  с
вызовом.
   - Принеси мне, будь добра, нарды, - сказал  он,  начав  одеваться,  -
положи их обратно в пакет...
   Все двери за ним  захлопнулись,  едва  он  нажал  кнопку  лифта.  Уже
подходя к гостинице, адвокат принял решение уехать сегодня же, благо  на
Москву всю ночь шли проходящие поезда. Так скверно  он  чувствовал  себя
лишь пару раз в жизни...
   В Москве, заставив себя забыть  всю  эту  историю  и  погрузившись  с
головой в текущие дела, Дмитрий Константинович передал  номер  валютного
счета Лины своему помощнику и распорядился,  чтобы  тот  вплоть  до  две
тысячи первого года контролировал ежегодные поступления на этот счет  из
активов, в которые теперь  было  обращено  наследство  Марка  Борисовича
Кричевского, за  исключением  наиболее  ценных  произведений  искусства.
Соответствующая документация лежала в домашнем сейфе адвоката.
   3 Иван никогда не спешил возвращаться домой. Вне дома, казалось  ему,
внимания на него не обращает никто -  это  давало  безотчетное  ощущение
свободы,  впервые  осознанное  ребенком.  Мир  принадлежал  ему,  а   он
принадлежал самому себе.
   Это было как бы продолжение жизни  с  Манечкой,  там,  в  подвале,  и
мальчик слышал себя более, чем окружающих,  что  последних,  безусловно,
раздражало.
   Улица научила его  быть  осторожным,  не  расслабляться,  однако  его
быстрый подвижный ум после первых же наблюдений установил тот факт,  что
вне дома существуют свои особые законы и правила. Нужно только принимать
их, и он будет словно заговоренный.
   Впрочем, какое дело было озабоченным собственной жизнью  взрослым  до
этого мальчика, одетого аккуратно и недорого, несколько полноватого  для
своих десяти лет, с сонным выражением серых глаз, обрамленных  короткими
острыми ресницами, с припухшими веками и рыжеватыми  вьющимися  волосами
над оттопыренными, чисто промытыми и просвечивающими  алыми  ушами.  Его
пестрый китайский рюкзачок не привлекал внимания так  же,  как  и  любая
стандартная  авоська  в  руках  домохозяйки.  И  медленная   походка   с
подволакиванием подошв по асфальту - да.  мало  ли  таких  слоняется  по
вечернему городу, видно, в доме неладно, вот он и торчит на улице.
   Однако в доме было весьма недурно. Там  жили  мама  и  сестрица,  там
где-то пылилась его лакированная  скрипочка,  к  которой  он  так  и  не
выказал никакой привязанности. Поэтому,  когда  они  переехали  в  новую
квартиру, не было куплено и пианино, как прежде планировала  мама.  Зато
появилась сестра Катя, и это  сразу  же  заполнило  всю  домашнюю  жизнь
мальчика. Он легко учился и уже со второго класса справлялся  с  уроками
без помощи взрослых, а к концу третьего  домашние  задания  превратились
для него в чистую формальность.
   У него мало-помалу  развилось  нечто  похожее  на  боязнь  замкнутого
пространства: он не терпел  лифтов,  узких  коридоров,  а  также  машины
Алексея Петровича; с  брезгливым  страхом  он  пользовался  общественным
транспортом - все это приучило его много  и  подолгу  ходить  пешком:  в
школу, в шахматный клуб, на прогулки  с  Катей.  Мама  не  замечала  его
странностей, Коробова они раздражали.
   Лина не допускала при мальчике разговоров об этом, но он догадывался,
что они происходили. Мама как бы давала его свободе осуществляться самой
по себе, понимая, как в этом он  похож  на  нее.  Алексея  Петровича  не
устраивало в Иване многое: и его тугая  неуклюжесть,  и  замкнутость,  и
даже педантичный порядок в том уголке гостиной, где мальчик обитал.
   - Иван какой-то чужой всем нам,  -  однажды  сказал  Коробов  Лине  и
добавил:
   - По-моему, у него даже нет приятелей, что-то никто ему не звонит,  и
я ни разу не видел его гуляющим с кем-то, помимо сестры.
   - А что, это плохо?
   - Не плохо, - ответил Алексей Петрович. - Но как-то ненормально.
   - Так займись им, - сказала Лина, - ведь это твой сын! У  меня  много
хлопот и без этих мнимых проблем с мальчиком. Я его  понимаю,  мы  ладим
отлично, но ты исправь то, что тебе не нравится в Иване, - ведь до  пяти
лет он рос с бабушкой...
   - Почему он такой толстый?
   - Не знаю, - отмахнулась Лина, - разве в этом дело? Многие  мальчишки
такие сейчас, однако они  перерастают,  меняются.  Ванька  здоров,  хотя
спортом не занимается, думаю, когда-нибудь он станет высоким и  стройным
парнем.
   - Да уж... - неопределенно протянул Коробов, закончив на этом одну из
первых бесед о мальчике. Затем их было великое множество.
   Через неделю Коробов повез Ивана на тренировку.
   - Что ты забился в угол, Иван? - спросил он через плечо,  выворачивая
из переулка.
   Дело шло к весне, и черно-синие "Жигули" его,  надраенные  с  вечера,
сияли на солнце, как надкрылья жука-навозника. Салон  заполняла  музыка,
слишком громкая, чтобы Коробов что-либо расслышал в ответ.  Он  докрутил
песню до конца и, щелкнув  клавишей  магнитофона,  спросил,  тормозя  на
красный:
   - Ты знаешь, кто это пел?
   - Нет.
   - Никогда не слыхал "Любэ"? Классные парни!
   - Меня что-то тошнит, дядя Алеша.
   Коробов притерся к бордюру и распахнул заднюю дверцу.
   - Вылезай! - крикнул он. - Отойди к тому дереву! Мальчик выбрался  из
машины и побежал к тополю, от которого только что отскочил  отметившийся
пес.
   Глубоко вдохнул резковатый воздух и прислонился к  шершавому  стволу,
подняв лицо к небу. Там лениво ворочала крыльями парочка черных ворон.
   - Н-ну?! - донеслось до него.
   Иван продолжал стоять, не чувствуя в своем свитере - куртка  осталась
в машине - холод. И сквозь утихший  спазм  тошноты  неожиданно  вспомнил
девчонку, гостившую у них  в  старой  еще  квартире,  уже  после  смерти
Манечки.
   Двенадцатилетняя  гостья,  дальняя  их  родственница  ("лихая",   как
выразился Алексей Петрович), явилась из Ленинграда тайком от  родителей,
вызвав у него жгучее любопытство. Они так и не успели сдружиться, потому
что приехали ее мать с отцом и второпях увезли дочь назад, домой.
   Вечером, часов в девять, он сунулся  было  в  кухню,  чтобы  пописать
перед сном. Никем не замеченный, прошмыгнул к  ступенькам  и  за  спиной
услышал озабоченный рокоток Коробова:
   - А может, ее трахнули? Мы же не знаем, где она таскалась по ночам!
   - Зачем ты говоришь глупости, Алеша? Ты что, не  понимаешь,  что  это
такое? - прозвучал в ответ приглушенный голос матери.
   Мальчик отодвинул край занавески в цветочек и увидел бледно-оливковый
профиль курносого девчоночьего лица, мокрые растрепанные волосы,  мокрое
дешевое штапельное  платьице,  которое  его  обладательница  к  тому  же
задрала выше пояса.
   По ее голым, крепким и смуглым ногам с внутренней стороны бедер текла
темная кровь и капала в их ванну - прямо на  сетку  трещин,  на  которой
девочка стояла босиком. Вдруг ее лицо исказилось, она сломалась  пополам
так, что он увидел круглую, в пупырышках озноба, попку,  и  ее  стошнило
прямо на собственные коленки.
   - Уйди! - прикрикнула на Коробова мама. - Бедняжка, представляю,  как
ты  перепугалась...  Неужели  тетя  Люся  тебе   ничего   об   этом   не
рассказывала?
   Девчонка молчала и поминутно складывалась, как картонный клоун...
   - Иван! Долго еще ждать?! - донеслось до него из машины.
   Мальчик сглотнул  пересохшим  горлом,  одернул  свитер  и,  подбежав,
постучал в окошко рядом с водителем.
   - Я здесь сяду, с вами...
   - Нет-нет, - сказал Коробов, - детям не положено.  Садись  назад,  и,
надеюсь, больше с тобой ничего не случится.
   Они долго ехали какими-то закоулками - Коробов  не  любил  оживленных
магистралей, - неторопливо, подпрыгивая на булыжнике и вихляя на  узкой,
в один ряд, дороге, хотя напрямую до стадиона пешком от  их  дома  можно
было добраться минут за двадцать. И когда они уже  выруливали  к  крытой
трибуне, мимо рынка, где кипели толпы и валялись  кучи  гнилых  фруктов,
овощей и бумажного мусора, Ивану стадо совсем невмоготу.  Именно  здесь,
на этом рынке, вспомнил он, Манечка торговала солеными огурцами...
   Коробов толкнул дверь бокового входа. На втором этаже,  раздевшись  в
пустой комнате дежурного, где надрывался телефон, а на  потертом  диване
дремал жирный пегий кот, они преодолели еще пару узких коридоров и вошли
в тускло освещенный спортивный зал.  Там  было  душно,  пахло  конюшней,
народу было не много - несколько взрослых на скамьях, среди которых одна
женщина, тренер да десяток мальчишек чуть постарше Ивана.
   Алексей Петрович усадил его на  стул  у  окна,  а  сам  направился  к
тренеру, обменялся с ним рукопожатиями,  и  когда  тот  что-то  гортанно
крикнул в сторону мальчишек, женщина, сняв полотенце с  крючка,  вбитого
прямо в стену, просеменила к одному из них и вытерла его волосы и  лицо.
Коробов, оглядываясь на Ивана, вполголоса поговорил с тренером  и  вышел
из зала. До тех пор пока спустя сорок минут он не  возвратился,  мальчик
сидел на своем месте, не двигаясь и наблюдая за тем, что  происходило  в
центре зала.
   Мальчишки были как на подбор - все крепкие, пружинистые,  легконогие.
Но Ивана поразило не то, что они умели делать со своим телом: это  умели
любые играющие животные.
   Все они показались ему совершенно  одинаковыми,  будто  размноженными
чьей-то умной и точной рукой по  одному  изначальному  образцу.  Лиц  не
было, лишь одинаково пристальные глаза блестели, следя друг за другом.
   За все время тренер ни разу не подошел к Ване. И тот был этому рад  -
боялся, что его спросят "ну как?", и тогда придется солгать. Лина  учила
его на вопрос всегда отвечать "да" или "нет"; в этом случае  он  ответил
бы "нет", и тогда пришлось бы объяснять, что ему  этих  мальчиков  жаль.
Даже фигуры на шахматной доске казались ему куда более живыми. Однако от
него ждали вовсе не этого. Свинцовая сонливость окутала Ивана, и  только
громкий голос тренера, отрывисто подающий команды и делающий  замечания,
не давал ему окончательно задремать, что обычно случалось с  ним  тогда,
когда ему становилось нестерпимо скучно. В цирке,  например,  или  перед
экраном телевизора. Внутри его было столько вопросов, на  которые  могло
ответить лишь живое разумное существо, даже  не  родное  ему,  а  просто
любое, отличное от него. Ему же предлагали зрелище, развитие которого он
просчитывал на пять ходов вперед, так и не успевая ничему удивиться.  Он
мерил мир словами и символами, а не картинками,  и  это  привело  его  к
бессистемному, не утоляющему жажду чтению. Вот и  сейчас  он  неприметно
раскрыл  небольшую  пеструю  книжку  о  насекомых  -  бабочках,  шмелях,
муравьях, - которую прихватил из кармана  куртки.  Книжку  подарила  ему
бабушка с трогательной надписью:  "Маленькому  Ванюше  о  его  маленьких
друзьях". На фразе "Усевшись на ветке или стволе дерева, паук  выпускает
длинную нить. Ток воздуха..." ее выдернули у него из рук. Мальчик поднял
глаза и рассеянно улыбнулся Алексею Петровичу, нависшему над его  плечом
и глядящему с каменной улыбкой на направляющегося к ним тренера.
   - Нравится? - спросил тренер.
   - Да, - кивнул мальчик, думая о книге, оказавшейся теперь  в  кармане
пиджака Коробова.
   - Ты хочешь заниматься? - Иван туманно взглянул на тренера. - Об этом
просил меня твой отец, но необходимо, чтобы и ты всерьез захотел  этого.
Я полагаю, вес мы сбросим быстро, парень просто  немного  тяжеловат,  но
это от природы. - Тренер обернулся к Коробову:
   - Природа нам и поможет.
   - Да он же просто раскормлен! - возмутился Коробов. - Не мальчишка, а
годовалый поросенок...
   - Мужчина никогда не  должен  быть  уподоблен  низкому  животному,  -
примирительно заметил тренер. - Дело тут  не  в  питании.  Значит,  так.
Запиши его, Алексей, к Егорову, в подготовительную. Со следующей осени я
заберу парня к себе,  но  за  это  время  ты  подзаймись  с  ним  бегом,
плаванием,  немного  статических  упражнений.  Зарядка,   холодный   душ
вечерком - само собой. Общая группа - бесплатно.  Карен!  -  крикнул  он
мальчишке, которому женщина вытирала голову. - Поди сюда!
   Мальчик, уже в тренировочном костюме,  пружинисто  подбежал  и  резко
затормозил в шаге от них.
   - Видишь его? - сказал тренер. - Зайдешь в  группу  Егорова,  найдешь
этого парня и отдашь ему свою старую скакалку и книжки, которые я вручил
твоей маме. Тебе они больше не нужны. Запомнил?
   - Да, учитель, - проговорил  мальчик,  не  отрывая  взгляда  от  лица
тренера. Иван тоже постарался запомнить  этого  Карена  -  теперь  четко
обозначились острые черты его смуглого лица, темные  спокойные  глаза  и
черные взмокшие кудряшки на круглой аккуратной голове. Его мать смотрела
на них внимательно и пристально, одной рукой держа джинсовую  куртку,  а
другой - спортивную сумку на длинном блестящем ремне.
   - Пусть Карен за ним понаблюдает,  -  сказал  тренер,  когда  мальчик
вернулся  к  женщине,  -  а  ты  должен  знать,  Иван,  что  без  твоего
стремления, и очень больших усилий, и работы над собой в  спорте  делать
нечего. Понял? - Он повернулся к Коробову и, уже отходя, спросил:
   - Должок-то помнишь?
   - Да, - ответил Алексей Петрович, - не беспокойтесь.  Вставай,  Иван,
нам пора ехать...
   В  единственном  письме  Лины  адвокату,  которое  она  отправила   к
новогодним праздникам, вместе со  сдержанной  благодарностью  по  поводу
регулярных денежных поступлений было сообщение о том, что Иван  серьезно
занялся спортом,  здоров,  по-прежнему  увлекается  шахматами  и  хорошо
учится...
   Мальчик же этот год, пока не привык, вспоминал  как  непрекращающийся
кошмар. По утрам, несмотря на то что в  школе  он  занимался  во  вторую
смену, неумолимая рука  Алексея  Петровича  выдергивала  его  из  теплой
постели около семи.
   Спотыкаясь, с дрожащим сердцем, ребенок  спускался  с  ним  в  темный
дворик, пересекал площадку еще пустого детского  сада,  и  на  задворках
микрорайона, где обычно выгуливали собак, они приступали к зарядке.  При
этом Алексей Петрович так кричал и ругался,  что  мальчик  очень  быстро
освоил все эти немудреные упражнения, лишь бы Коробов утих.
   Затем его возвращали в дом  и  загоняли  в  душ.  Тем  временем  мама
кормила сестру и Алексея Петровича, а мальчик, выпив лишь  стакан  сока,
шел к себе в комнату, где еще теплой стояла неприбранная постель  и  где
его поджидали гантели, поначалу казавшиеся ему неподъемными.  Делать  до
школы было нечего, так что после гантелей он читал. Затем  Лина  кормила
его обедом, и, засыпая на ходу, Иван плелся в  школу.  Дважды  в  неделю
Коробов возил его на стадион, три вечера мальчик  посвящал  шахматам.  В
субботу его наконец оставляли в покое. В воскресенье же Коробов, правда,
нерегулярно, брал мальчика с собо